Джин Вулф - Воин Арете

• Название: Воин Арете
• Автор: Джин Вулф
• Издательство: Армада
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0584-7

Слово «арете» означает высшую степень доблести у древних греков.

Латро, герой романа, действительно доблестный воин, но он потерял память. Каждое утро он забывает, что делал вчера, и если бы не друзья, которые всегда рядом с ним, и дневник, который ведет Латро, он не смог бы выжить на раздираемом войнами Пелопоннесе. Латро становится полноправным гражданином Спарты, но боги приоткрывают для него завесу забвения:

Латро – латинянин. И значит, свой подвиг совершит, если освободит во время Олимпийских игр из рабства своих сограждан...

Но вернется ли к нему память?

---

Он считал, что нам сейчас нужно больше работать веслами, чтобы быть готовыми на тот случай, когда от нашего умения грести и выносливости будет зависеть жизнь всех на корабле. Ио рассказывала, что наш кибернет – старый морской волк и знает о кораблях и о море куда больше, чем Гиперид, хотя, по-моему, Гиперид знает очень много. Гиперид считается нашим капитаном, потому что этот корабль куплен на его деньги (его заставило сделать это Собрание Афин). Я сказал Ио, что мне он кажется человеком умным, может быть, даже чересчур. Она же уверила меня, что он очень добрый, хотя действительно хорошо разбирается в денежных вопросах.

Надо сказать, пожалуй, что мы с чернокожим занимаем верхнюю скамью по левому борту. По словам Ио, мы с ним сидим рядом именно потому, что это верхняя скамья и, к тому же находится ближе к носу, тогда как лучшие гребцы сидят ближе к корме, чтобы все видели и следовали их темпу гребли.

Чернокожий, который сидит ближе к борту, называется франитом (то есть "скамеечником"), я же зовусь зигитом (то есть "баночником"). Это потому, что весло чернокожего опирается на уключину, вставленную в пародос, то есть выступ над бортом корабля. Мое же весло прикреплено к банке, вернее, к толстому деревянному стержню, вставленному в банку. Когда судно идет под парусом, людей можно разместить на пародосе, чтобы избежать излишнего крена корабля; но когда мы идем на веслах, каждый, кто хочет пройти по этому выступу, должен переступать через вальки весел, которыми работают франиты.

Я еще должен упомянуть, что люди, сидящие ниже нас, называются "фаламиты". По-моему, это значит "сидящие внутри". Их весла проходят сквозь отверстия в бортах корабля, а на вальки этих весел надеты смазанные жиром кожаные рукава. Один из матросов раньше был подвергнут наказанию (не знаю, за что именно). Щитоносцы привязали его к скамье фаламита так, чтобы голова торчала в отверстие борта, и каждый раз при вдохе несчастному, должно быть, казалось, что в лицо ему выплескивают ведро ледяной морской воды. Когда его отвязали, он показался мне вполне раскаявшимся и смиренным.

Чернокожий куда-то отлучился. Когда он вернулся, я спросил, где он был.

Но он только покачал головой. Теперь он сидит и смотрит на воду. Над бортом натянуты кожаные занавески от брызг, но они не мешают нам видеть море.

На ночлег мы причалили к берегу и вытащили корабль на песок. Разожгли костры, согрелись и сварили ужин – кругом валялось много плавника; теперь я пишу при свете костра, а другие уже улеглись спать. Огонь почти потух, но я принес еще дров. Один из моряков проснулся, поблагодарил меня и снова заснул.

Для Гиперида, кибернета, Асета и Эгесистрата разбили палатку. Если пойдет дождь, мы тоже сделаем себе навес из ходового и боевого парусов, а пока все спят возле костров, завернувшись в плащи и сгрудившись, чтоб было теплее. Когда я спросил, куда мы плывем, Ио ответила, что в Пактию, где стена Мильтиада.

Я вдруг проснулся и увидел какую-то женщину, которая рассматривала наш лагерь. Молодая луна светила ярко, и я мог хорошо рассмотреть незнакомку.

Она стояла, чуть выдвинувшись из тени, которую отбрасывали сосны. Лагерь охраняли двое гоплитов Асета, но они женщину то ли не замечали, то ли просто не обращали на нее внимания. Я встал и пошел к ней, думая, что она сразу исчезнет в тени и убежит, стоит, мне подойти поближе, но она не исчезла. У меня уже давно не было женщины; в чреслах моих возникла дрожь – так дрожит от напряжения парус, когда берешь слишком круто к ветру. На нашем корабле, разумеется, нет женщин, если не считать Ио.

Незнакомка была маленького роста, хорошенькая, но какая-то печальная. Я поздоровался и спросил, не могу ли чем-нибудь ей помочь.

– Я невеста этого дерева, – отвечала она, указывая на самую высокую сосну. – Многие, кто приходят сюда, в мой лес, приносят мне жертвы. И меня удивило, что вы – а вас так много! – этого не сделали.

Я решил, что она – жрица какого-нибудь местного храма. И объяснил, что я вовсе не начальник над всеми этими людьми, что спят на берегу, но, мне кажется, они не принесли ей жертву только потому, что у них не было жертвенного животного.

– Мне вовсе не нужны ни ягненок, ни козленок, – сказала она. – Достаточно лепешки и меда.

Я вернулся в лагерь. Нынче вечером чернокожий, Ио и я ужинали вместе с четырьмя обитателями палатки, причем ужин готовил чернокожий, и я знал, что у Гиперида припасен горшок меда, запечатанный пчелиным воском. Я приготовил пресное тесто из муки крупного помола, добавил соли и кунжутного семени и испек на углях лепешку, а потом отнес ее той женщине вместе с медом и бурдюком вина.

Она подвела меня к подножью огромной сосны, где лежал плоский камень. Я спросил, какие слова я должен произнести, возлагая на жертвенник свои приношения, и она ответила:

– Есть гимны, которые чаще поют мужчины, а есть и такие, которые предпочитают их жены и дочери; но все эти люди забыли, что приносить жертву следует в полном молчании.

Я возложил лепешку на камень, чуть-чуть смазал ее медом, а горшок поставил рядом. Потом плеснул на землю немного вина.

Женщина улыбнулась, села перед камнем, прислонившись спиной к дереву, разломила лепешку, окунула в мед и съела. С поклоном я предложил ей вина, и она взяла мех с вином в руки и сделала добрый глоток прямо оттуда, не разбавив вино водой. Потом вытерла губы тыльной стороной ладони и знаком предложила мне сесть напротив.

Я сел, полагая, что сейчас произойдет именно то, на что я надеялся, однако не знал, как к этому приступить, потому что между нами лежал священный камень. Женщина вернула мне мех, и я тоже глотнул крепкого вина.

– Теперь можешь говорить, – сказала она. – Каково твое самое большое желание?

Еще секунду назад я это знал прекрасно, но теперь чувствовал лишь смущение.

– Ты хочешь попросить плодородия своим полям? – Она снова улыбнулась.

– А разве у меня есть поля? – спросил я. – Я и не знал…

– Или же ты желаешь покоя? Это тоже в наших силах. Покой и прохладная сень… Только, по-моему, сейчас тебе нужно совсем не это.

Я покачал головой и попытался что-то сказать, но не смог.

– Нет, я не могу перенести тебя на родину, – сказала она. – Это не в моей власти. Но я могу тебе ее показать. Хочешь?

Я кивнул и, вскочив на ноги, протянул ей руку. Она тоже поднялась, повесила мех с вином на плечо и сжала мою руку.

И тотчас же яркий солнечный свет наполнил весь мир вокруг. Деревья, берег, корабль и спящие люди – все исчезло. Мы шли по свежевспаханной земле, где в бороздах еще корчились дождевые черви. Перед нами седовласый пахарь одной рукой нажимал на рукоять плуга, а другой погонял быка стрекалом. За его согнутой спиной виднелся сад, виноградник и невысокий белый дом.

– Если хочешь, можешь поговорить с ним, – сказала женщина. – Только он тебя не услышит. – Она глотнула еще вина.

– Тогда я лучше не буду с ним говорить.

Я хотел было спросить у нее, действительно ли эти поля принадлежат мне, и если это так, то почему их пашет какой-то старик, но почему-то я был уверен, что это действительно мои поля, мой сад, виноградник и дом. Я даже догадывался, что седовласый пахарь – мой отец…

– Урожай будет хороший, – сообщила она мне. – Потому что я здесь побывала.

– Но как мы попали сюда? – спросил я. – И почему я не могу здесь остаться?

Она указала на солнце, и я заметил, что оно склоняется к горизонту, а тени стали значительно длиннее.

– Хочешь увидеть свой дом? – спросила она.

Я кивнул, и мы пошли к дому прямо через виноградник. По дороге она сорвала несколько ягод и съела, сунув и мне в рот одну. Ягода оказалась гораздо слаще, чем я думал; я и не знал, что виноград бывает таким сладким. Я сказал ей об этом, добавив, что сладок он, наверное, потому, что она держала его в руках.

– Вовсе нет, – возразила она. – Он кажется таким сладким, потому что принадлежит тебе.

В густой тени под лозами стояли лужи, в которых отражались звезды.

У порога свернулось клубком какое-то животное, не то обезьяна, не то медведь. Впрочем, оно вело себя вполне дружелюбно, точно старый пес при виде хозяина. В глазах его мелькали золотистые искорки, и я сразу вспомнил (и сейчас еще помню), что не раз видел их в детстве. Лохматое существо не двинулось с места при нашем приближении, но его золотистые глаза неотрывно за нами следили.

Дверь была открыта, так что мы легко вошли внутрь, хотя, по-моему, мы бы вошли туда в любом случае, даже если бы дверь была крепко заперта.

Внутри на огне кипел горшок с водой, а возле старого стола сидела пожилая женщина и дремала, уронив голову на руки.

– Мама! – сказал я. – Мамочка! – Слова застревали у меня в глотке.

– Люций! – Она вскочила и обняла меня. Лицо ее, залитое слезами, все было в морщинах, но я бы все равно узнал его сразу, где бы ни встретил.

Она прижала меня к себе, плача и приговаривая: