Ежи Жулавский - Победоносец

• Название: Победоносец
• Автор: Ежи Жулавский
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5-8352-0154-0

“Лунная трилогия” Ежи Жулавского (1874-1915) является классическим произведением не только польской, но и мировой научной фантастики. Человек редкостно насыщенной жизни, ее автор сумел сделать столь же насыщенными и эти три романа — “На серебряной планете”, “Победоносец” и “Древняя земля”. Здесь вы найдете все — и романтику первооткрытия мира, и приключения, и столкновения различных цивилизаций, и проблемы зарождения и становления религии, и чисто свифтовский памфлет на общество, не потерявший актуальности и по сей день. Не случайно “лунную трилогию” не только постоянно переиздают в Польше, но и продолжают переводить на самые разные языки. Теперь очередь дошла и русского.

---

— Ихазель, вот именно, — подхватил Марк, словно сказано было вслух.

Молодой воин невольно отшатнулся:

— Владыка, а зачем говорить о том, что и так в полнейшем порядке?

— Разве?

— Да, Победоносец. Ихазель служит тебе точно так же, как и я, как должны служить все люди на Луне.

— Но ты из-за нее в обиде на меня. Тебе кажется, что я ее у тебя отбираю.

— Владыка, чего ты от меня хочешь?

Вопрос прозвучал с такой внезапностью и прямотой, что Марк не нашелся с ответом. Действительно, а чего он хочет, чего еще ждет от человека, у которого, сам того не желая и не рассчитывая, отнял самое любимое? Жалостное зрелище — заискивание перед тем, кого обидел, и Марка охватила злость при мысли о собственном унижении в глазах Ерета. Он нахмурился и собрался было отдать какой-нибудь приказ, властный, краткий, не подлежащий обсуждению, лишь бы покончить с ложным положением, четко обозначить, кто он, Марк, и кто Ерет, но вдруг Ерет продолжил странно изменившимся голосом, такого Победоносец из уст помощника еще не слышал:

— А обида — что толку обижаться на судьбу? И не я установил людям запрет служить двум господам. Кто отдался высшему служению, тот для мирского потерян. — Примолк, помолчал и добавил: — Иное дело, если бы ты, владыка, был человеком…

— А кто же я, по-твоему? — безотчетно спросил Марк, поскольку Ерет не договорил.

— Ты бог, Победоносец.

И прежде чем Марк, ошеломленный этим от веку всеподавляющим словом, успел возразить, откреститься, Ерет оказался дальним темным подвижным пятнышком на желтом песке взморья возле буеров и людей, хлопотливо занятых последними приготовлениями к походу в самое сердце ужасной и неведомой страны шернов.

Марк встал и неспешным шагом направился в сад, круто ниспадающий от задней стены собора к морскому берегу. Там, оберегаемый от врожденной ненависти лунных людей, с того самого дня, как предложил Победоносцу быть проводником у войск вторжения в страну шернов, жил Нузар. Охрана в саду была слабенькая, часовые у ворот скорее преграждали вход убийцам из каких-нибудь фанатиков, чем стерегли пленника, который мог идти куда захочет. Выворотень и впрямь мог в любую минуту удариться в бега и, пробравшись крутым и скалистым берегом на север, исчезнуть в джунглях у подножия Отеймора, где его никто и никогда не сыскал бы. Однако он и не помышлял о побеге. Дважды он был свидетелем ужасного разгрома шернов, своими глазами видел, во что превратился некогда всемогущий правитель Авий, видел в руках Победоносца огненный бой, а, напав на него, сам убедился, насколько эти руки сильны. И в темном разуме выворотня, до сей поры загроможденном картинами битв и резни, совершилась решительная перемена. Он счел Победоносца самым сильным существом на Луне, а стало быть, достойным наивысшего почета и обожания. Если бы Нузар хоть на миг оказался способен поверить в то, что его новый властелин смертен или способен потерпеть поражение, он наверняка бросился бы на Марка с ножом еще раз — попросту затем, чтобы, пусть и ценой собственной жизни, пусть ненадолго, но перед самим собой предстать выворотнем Нузаром, который победил того, кого считали непобедимым. Но подобная мысль ему даже в голову прийти не могла.

Нузар был в полнейшем восторге от того, что служит бессмертному и неодолимому господину, он заранее наслаждался, воображая картину разгрома шернов и предвкушая, как она будет ужасна. А в тайниках дикарского сердца лелеял надежду, что страшную судьбу крылатых первожителей Луны затем разделят и люди. Планов он не строил, строить планы — дело хозяина, но убежден был в одном: предстоит бойня, и в этой бойне он, верный пес Победоносца, как только свистнут, догонит и прикончит все, что дышит и бегает.

При одной этой мысли он растворялся в неудержимой, идолопоклоннической любви к новому хозяину, он дрожал от нетерпения в ожидании мига, когда помчится под парусами на юг. Огнестрельного оружия ему не дали, а он даже думать не хотел об огненном бое, он вытребовал себе лук, сам свил тетиву из собачьих кишок и засел мастерить из тростника легкие стрелы, чтобы разить шернов, стоя рядом с их победоносным истребителем.

И когда в сад пришел сам Победоносец и собственными устами объявил, что нынче вечером они выступают, Нузар взыграл, взвыл от радости и пустился в пляс, ну, точь-в-точь гончий пес, а не человеческое существо.

И Марк приказал ему уняться точно так же, как приказал бы псу, которому командуют: «К ноге!»

— Запомни! Я разрешил тебе служить проводником, хотя мог бы обойтись и без тебя, — сказал Марк. — Но если изменишь, я прикажу шкуру с тебя живьем содрать!

Нузар просто не понимал, что значит «изменять». Переход на сторону более сильного представлялся ему чем-то само собою разумеющимся, от этого его могла бы удержать разве что ненависть. Но покинуть сильнейшего? — нет, на такое он был неспособен. И воззрился на Марка с тупым изумлением, силясь постичь тайный смысл услышанного. Наконец на его широком зверином лице, отмеченном мерзким родимым пятном, явилось подобие кривой ухмылки.

— Если прикажешь, я все равно изменю! — убежденно сказал он, не иначе как сочтя, что Победоносец требует от него самоотверженного исполнения даже такого приказа, который повлечет за собой не награду, а наказание.

Марк невольно рассмеялся…

Пересек сад и вошел в собор через заднюю дверь. В сводчатом коридоре повстречалась Ихазель. Марк позвал ее кивком и вместе с ней спустился в подземелье, где, все так же прикованный к стене, томился шерн Авий. Марк несколько раз пробовал хотя бы частично облегчить положение шерна, удлинив цепи, которыми удерживались его руки, но всякий раз шерн использовал послабление только для бешеных нападений: либо на тюремщика, который приносил ему пищу, либо на самого Победоносца. Эти нападения были особо опасны тем, что происходили внезапно, как бы ни с того ни с сего. Большую часть времени шерн лежал в полном оцепенении, не соизволяя даже подвинуться, когда тюремщик задевал его, наводя порядок в помещении. Пришлось снова приковать шерна распятым на стене, а чтобы над беззащитным узником никто не издевался, вход к нему был разрешен только в присутствии Марка или Ихазели, у которой был второй ключ от подземелья.

С того момента, как помещение превратили в тюремную камеру, в нем ничего не изменилось, только груда святых книг на полу покрылась густой пылью да потемнело золото на стенных знаках и надписях. Место зияло отчаянной опустошенностью свершившегося и минувшего, в шорохе по углам всхлипывало поспешное насилие и осквернение всего, что еще вчера было свято.

Даже при тусклом свете факела Марк обратил внимание на внезапную бледность Ихазели. Дойдя до последней ступеньки перед входом, той самой, где стояла в ту ночь, когда застала тут деда за чтением священных книг, она приостановилась, словно бы в неуверенности — входить, не входить? Из широкого рукава высунулась белая рука, оперлась о дверной косяк, грудь судорожно заходила под легкой блестящей тканью. На миг почудилось, что Ихазель вот-вот рухнет на пол.

Марк сделал движение подхватить ее и в ту же минуту увидел круглые красные бельма твари, поблескивающие в полутьме и в упор устремленные на вошедших. Почему-то застыдился, убрал руку и подошел к узнику.

Налитые кровью глаза шерна тут же пригасли. Он втянул голову в круглые плечи, из-за которых, словно черные полотнища, измятые и кое-как наброшенные на жерди, торчали полураспущенные крылья. И на этом фоне белели только ладони шерна, схваченные в запястьях скобами, истерзанные, устрашающие своей неподвижностью.

Марк долго смотрел на него. Сам гадал, зачем пришел сюда, зачем вообще приходил в этот застенок к узнику, вынужденное издевательство над которым пробуждало болезненное отвращение к самому себе. А ведь влечет же сюда какая-то неодолимая сила, словно злые чары наводит эта удивительная тварь. Сотню раз уходя отсюда с гадливым чувством, Марк твердил себе, что больше сюда ни ногой, — и все же возвращался, сам себе выдумывая пустые предлоги, а то и притворяясь, что идет затем, чтобы вызнать у шерна что-нибудь полезное для затеваемого похода.

А шерн редко отвечал на вопросы и уж ни разу не сказал ничего такого, что имело бы хоть какую-то ценность для Победоносца. Иногда он вообще молчал. Вот и сейчас, когда Марк заговорил с ним, узник даже не шелохнулся, словно вовсе не слышал обращенного к нему первого попавшегося вопроса. Лишь через некоторое время его белесый фосфоресцирующий лоб заволокло темно-синим окрасом и на этом фоне заиграли быстро сменяющиеся проблески, последовательности цветных пятен, кончающиеся одним и тем же фиолетовым бликом.

— Говорит! — прошептала Ихазель, глядя на шерна широко открытыми глазами.

А цветы все ярче играли на лбу твари, иногда переменчивые, словно полярное сияние, и такие интенсивные, что свод озарялся всеми цветами радуги, а иногда приглушенные, медлительные, томно переливающиеся. И Марку почудилось, что при нем поется удивительный гимн, сотканный из света и красок, быть может способный выразить то, чего вовеки не охватит человеческий голос.