Газета Завтра - Газета Завтра 195 (34 1997)

• Название: Газета Завтра 195 (34 1997)
• Автор: Газета Завтра
• Жанр: Публицистика

---

Изображение России в романе “Пирамиды” С.И.Шуртаков полагает “бедноватым в смысле представительства” (он считает, что Россию у Леонова олицетворяют отец Матвей Лоскутов с семьей, “идеолог, ведающий агитпропом” Скуднов, Шатаницкий, Сорокин, циркач Дюрсо и его дочь Юлия.)

Хочу уточнить, что духовным руководителем большевистской России Леонов считал не Скуднова, а Шатаницкого. Революция и гражданская война в России рассматривались им как результат страшного заговора сатанинских сил, понимающих, что вслед за разрушением России последует “самовозгорание человечины” и гибель всего мира. Комиссар Тимофей Скуднов показан писателем как человек, обманутый сатанинским заговором, слишком поздно осознавший этот обман и, несмотря ни на что, сохранивший в душе высокую духовность и любовь к Родине. Именно это приводит его в день взрыва собора в дом отца Матвея и именно эти чувства обрекают его на гибель в исповедающем “пролетарский интернационализм” обществе. И здесь его судьба как бы параллельна судьбе Вадима Лоскутова.

Что касается изображения России, то над этой задачей Л.М.Леонов бился всю жизнь. Он, например, не во всем принимал образ России, восходящий к Нестерову и Есенину, считая, что революция показала хрупкость созданного ими мира. Писатель показал, что русский человек порой вынужден скрывать свой природный ум и любовь к Родине под маской простодушной хитрецы, как встреченный о. Матвеем в скитаниях “карусельный директор”, что внешняя хрупкость и религиозность сочетаются в нем с жертвенностью, бессребреничеством и печалованием обо всем человечестве (как у Дунюшки Лоскутовой), что русский человек прежде всего правдоискатель, как о. Матвей, Никанор, Вадим и горбун Алеша, что для него главное — это жизнь по совести (горбун Алеша, дьякон Никон Аблаев) и с Богом в душе (безымянная женщина, преклонившая колени перед взрываемым собором мать Алеши). Все эти люди безоглядно любят Родину и являются олицетворением Святой Руси. Поэтому я не могу согласиться, что в романе не показано, как мог Советский Союз “выстоять в грядущей войне”, ибо основой этой стойкости как раз и был русский характер.

Что касается Сорокина, Юлии и Дюрсо, то они олицетворяют собой антирусское начало, хотя художественное разоблачение их выписано не плакатно, а филигранно. Юлия (в первых вариантах романа Лия) Бамбалски духовно противостоит Дуне Лоскутовой. Если Дуня (мне она почему-то представляется с лицом нестеровского отрока Варфоломея, которого художник, как известно, писал с тяжело переболевшей крестьянской девочки) мечтает спасти все человечество, то одержимая династической гордыней Юлия жаждет родить от ангела исполина, хотя из Библии знает, что подобные исполины когда-то опустошили всю землю, и Бог был вынужден покарать ее всемирным потопом.

Писатель хотел показать и творческую ограниченность режиссера Сорокина, не сумевшего оценить столь по-разному незаурядных женщин, как Дуня и Юлия, и прошедший мимо них в своем творчестве.

Полную дегенеративность инородческого, сатанинского начала в жизни России воплощает собой папаша Дюрсо, решивший ангела, от которого Сталин и Дуня ожидают по-разному понимаемого чудодейственного вмешательства в судьбу России, а следовательно — и всего человечества, приспособить к деланию денег в цирке. Так что думается, что основные противоречия русской жизни 30-х годов отражены в “Пирамиде” довольно верно.

Однако главным обвинением С.И.Шуртакова в адрес Л.М.Леонова является “анафема советскому строю”, проявлением которой надо считать “огромный монолог Сталина”. Критик в очередной раз упрекает автора “Пирамиды” за отсутствие “правдивого представления о жизни тех лет”, что, по его мнению, тем более нехорошо, что он-то как раз не так уж и много “натерпелся” от Советской власти”. Хочу сказать, что, как по врожденной скромности вскользь обронил Л.М.Леонов в начале романа “Пирамида”, он стал складываться “осенью предвоенного года”, когда писатель и его родные “неделю спали не раздеваясь” в связи с неприятностями с его пьесой “Метель”. Уже будучи на краю могилы, в письме в газету “Завтра” Леонид Максимович пообещал рассказать, в какой страшной обстановке создавалась его статья о Сталине “Слово о первом депутате”.

Своего обещания он выполнить не успел, однако характерно, что у Леонова нет ни одного художественного произведения, восхваляющего Сталина. Из чего, впрочем, совсем не следует, что в “Пирамиде” Сталин “изображен не столь в ипостаси руководителя огромного государства, сколько в роли набившего руку в своем злодейском деле энкаведешника. И только”.

Леонов воздавал должное государственному уму Сталина, отмечал его роль в собирании русских земель после разбазаривания их Лениным. Незадолго до смерти писателя мне довелось обсуждать с ним вопрос о кадровых переменах в Красной Армии накануне войны, и мы пришли к выводу, что именно благодаря им Г.К.Жуков — полководец, которого Леонид Максимович считал конгениальным Суворову и Кутузову, — смог фактически стать во главе армии и спасти Россию.

Масштабность личности Сталина ощущается и в “Пирамиде”: не случайно Л.М.Леонов изображает его ночную беседу с Иваном Грозным в Архангельском соборе и заставляет Сталина произнести обширный монолог, обращенный к Дымкову. Конечно, если судить роман по канонам критического реализма, то надо признать, что исторический Сталин не мог выступить со столь длительным спичем. Но роман-наваждение — это вовсе не то же самое, что роман-хроника. Впрочем, Леонид Максимович в принципе хотел доработать образ Сталина и все ждал к себе критика М.П.Лобанова, обещая учесть все его замечания по эпизоду Сталина и Дымкова. К сожалению, не дождался.

В связи с обращением Сталина в критические моменты нашей истории к русской идее Леонид Максимович на закате жизни хотел сделать его образ несколько более человечным, но не успел.

Тем не менее Леонов не отказался от своего иска к социализму, ибо последовавшее за его крахом разрушение священной для сердца писателя единой и неделимой России было обусловлено, по его мнению, такими изначальными особенностями этого строя, как атеизм, влекущий за собою безнравственность и бездуховность, примитивно понятая идея равенства (Леонид Максимович часто говорил, что сама природа создает людей не равными по своим способностям), из-за которой было разрушено деление общества на сословия, в каждом из которых была своя элита, и тоталитаризм с его мелочной регламентацией и нивелировкой мыслей и чувств людей вплоть до полного исчезновения блестинки интеллигентности в их глазах. Леонов считал социализм явлением, совершенно противоположным русской национальной традиции.

Моя статья продиктована стремлением как можно полнее донести до читателя послание, обращенное Леоновым к человечеству. И если мне удалось хотя бы немного способствовать этому, я буду считать, что мой долг перед памятью Леонида Максимовича хотя бы отчасти выполнен.

ПИРАМИДА ( из неопубликованных фрагментов романа )

Леонид Леонов

Песня попадьи об арестованном сыне Вадиме Лоскутове

… Младшие в те часы находились на занятиях, мужчинам же по субботнему распорядку надлежало быть в бане — представлялась возможность без риска ознакомиться с лоскутовской тайной, правда — не с тою, за которой гнался.

Мелодия была незатейливая, и, наверно, матушке потребовалось много раз обкатать стишок в памяти, чтобы так складно сложились слова. Вещим холодком опахнула меня та простоволосая песенка. Малость причесав ее, как умел, я привычною прозой восполнил недослышанное:

Чуть стемнеет в окне

По скончании дня,

Так и чудится мне -

Кто-то кличет меня.

Выхожу на порог,

А в сенях мой сынок -

Рваный, зыбкий, седой,

Как туман над водой.

Потянулась к нему:

“Дай тебя обниму!”

Он ответил тотчас:

“Не касайтеся нас”.

“Сколько горя и слез

Ты нам, сирым, принес!”

И в ответ мне опять:

“Не брани меня, мать”.

Говорю, материнскую боль затая:

“Почему ты внушаешь мне страх?

И улыбка твоя,

Как замок на устах?”

Вроде издалека,

А откуда — молчок.

Вдруг подул холодок,

И не стало сынка.

И не хлопнула дверь.

Кем же стал ты теперь:

Ни бранить, ни понять,

Ни руками обнять…

Наверно, разгадка таилась в недослушанной строфе, но боязно стало упустить драгоценную минуту. Шикая на ступеньки, поднялся я на скрипучее крыльцо.

Взорвать мир…

При выходе на улицу мы с Шаминым сразу договорились о времени и месте предстоящих встреч. Кстати, оказалось, что к концу месяца ихний сосед по домику со ставнями, бывший дьякон, переселяется от российской действительности в тихий уголок где-то под Тюменью. Тогда одна из двух, ближайшая к сеням комнатушка его, вполне сгодилась бы нам для бесед на интересующую тему. Заодно попутчик мой справился насчет первых моих впечатлений от Шатаницкого, но я под предлогом слишком малого времени для оценки столь сложной личности ответил встречным вопросом: какую именно собирается тот подкинуть людям каверзную диковинку. Оказалось, речь шла о невесомой умственной игрушке, универсально пригодной для самых разнообразных целей, — доставить подростку заманчивые приключения взрослых, расширить кругозор скептика, рассеять железнодорожную скуку командировочных, а мудрецу — проверить возможность таких равноправных, но взаимоисключающих друг дружку систем мышления о мире, как свобода воли и предопределенность всех сущностей в их безначальном чередовании причин и следствий. Практически трудность головоломки заключалась в том, чтобы в дольку микросекунды, втиснувшись в промежуток между ними, совместить обе версии в едином сознательном акте вроде как, например, из двух одинаковых табуреток сесть на смежную с предназначенной вам для сиденья или просто мигнуть не тем глазом, каким следовало. Тогда произойдет нечто наблюдаемое в опыте с так называемой батавской слезкой: самая малость расплавленного стекла, брошенная в ледяную воду, мгновенно застынет в виде капли, вещество которой из-за неравномерного охлаждения от поверхности к центру становится настолько напряженным, что стоит у ней хвостик отломить, с треском разлетится в клочья.