Дмитрий Вересов - Опер печального образа

• Название: Опер печального образа
• Автор: Дмитрий Вересов
• Издательство: Издательский Дом "Нева"
• Жанр: Детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-7654-4177-7

Анна счастлива — она выходит замуж за прекрасного рыцаря, спасшего ее от смерти. Это следователь Корнилов, мужественный, добрый, обаятельный, увлеченный востоком и эзотерикой. Их свадебное путешествие подобно грезам наяву.

Но по возвращении Анна и ее рыцарь сталкиваются с жестокой действительностью: свидетельница на свадьбе найдена убитой при загадочных обстоятельствах. Раны на ее теле заставляют сомневаться в том, что преступление — дело рук человеческих. И это не первая и не последняя жертва таинственного злодея!

Муж Анны и его напарник по прозвищу Санчо пытаются найти маньяка. Кто же убийца, человек или зверь? Волки в овечьей шкуре рыщут во мраке ночи. Любовь к мужу и вина — ведь на месте убитой могла быть сама Анна — толкают ее на самостоятельное расследование…

---

— Теперь будем знать, что дарить вам на день рождения, — сказал Санчук.

— Тут ты, Санчо, заблуждаешься, — возразил Корнилов, слезая со стула-стремянки. — Вряд ли мы сможем найти хорошую книгу, которой еще нет в этой библиотеке.

— Что вы! — воскликнул Кудинов. — Еще так далеко до успокоения. Вот, например, Япония. В один из вечеров обнаружил, что Страна Восходящего Солнца почти у меня не представлена. Вот и подкупил немного. А таких белых пятен в моей библиотеке очень много.

— А волчью шкуру вам подарили подчиненные? — спросил Санчук.

— Вот, Коля, и не угадал, — обрадовался Кудинов. — Сам подстрелил, там же, на Кавказе. Там, вообще-то, волки не очень большие, в наших лесах они здоровее. Но этот волк ничего себе, вожак, может. Или из наших краев забрел? Это все сувениры с Кавказа. Память, так сказать…

— Философ Ницше писал: «Идешь к женщине? Возьми с собой плетку!» — сказал с пафосом Санчук, указывая на висевшую на волчьей шкуре плетку.

Коле Санчуку давно хотелось изречь какую-нибудь мудрость, но не народную, а книжную, то есть, по теме. А тут так здорово получилось, словно меткая подпись под иллюстрацией.

— Сколько встречаю людей, никогда не читавших Ницше или ни черта в нем не разобравших, так все почему-то вспоминают именно эти слова из «Заратустры», — вдруг резко заговорил Михаил. — Сколько таких эрудитов! Тургенев — «Му-Му», Толстой — Каренина под паровозом, Репин — картина «Не ждали», Ницше — «Возьми плетку для женщин!» Санчо, со словами надо быть таким же осторожным, как с табельным оружием…

— А что я такого сказал? — обиделся Санчо. — Разве это не Ницше написал?

— Ницше, Ницше, — успокоил его Кудинов. — Я вот Коле, пожалуй, подарю «Так говорил Заратустра». У меня он в нескольких вариантах.

— Товарищ подполковник, — предупредил его Михаил, — не мечите перед кое-кем бисер. Он и трех страниц не одолеет…

— Одолею! — закричал Санчук. — Вот увидишь, одолею. Если ты хочешь знать, Корнилов, я даже Морьентеса читал и все понял. Ты сам вот Морьентеса читал?

— Какого Морьентеса? — Михаил посмотрел на Кудинова, но Валентин Петрович недоуменно пожал плечами. Такого автора он тоже не мог припомнить.

— Погодите! Не спорьте, — остановил он гостей. — Сейчас справимся в Литературной энциклопедии, благо она у меня внизу, среди справочной литературы. Моррисон, Моруа… Что-то я не нахожу ничего похожего… Это кто-то из современных испанцев? Я с ними плохо знаком, вернее, вообще…

— Вообще-то, я это имя где-то слышал, — сказал Корнилов, — причем, по телевизору…

— Нет, он давно жил, наверное, в семнадцатом или даже шестнадцатом веке, — сказал гордый своими познаниями Санчук, сумевший посрамить не только двух книголюбов, но и Литературную энциклопедию. — Жена с работы принесла. Говорит, так здорово пишет, что все понятно. Смотришь в оглавление: «Про женщин», читаешь умное про женщин. «Про глупость» — читаешь мудрые мысли про глупость. Я, например, все понял очень хорошо. Знаменитый такой философ, лысый, в кружевном воротничке.

— Постой, Коля, постой, — задумался Кудинов. — Как книга-то называлась, не помнишь?

— Отлично помню. Морьентес «Опыты»…

— Монтень! — вскричали одновременно и Кудинов, и Корнилов.

— Морьентес — это футболист такой, — добавил Михаил, хватаясь за книжный стеллаж, чтобы не упасть от смеха. — Вспомнил, он за «Барселону» играет. Монтень, это старшему лейтенанту Санчуку для повышения культурного уровня, был французом.

Валентин Петрович схватился за горло, пытаясь сдержать клокотавший там хохот, причинявший его гландам сильную боль. В этот момент дверь в комнату открылась, и в потоке евро-света появилась невысокая, полная женщина с темными волосами, коротко остриженными, с яркими, но не очень приятными чертами лица. Была она в черном кожаном пиджаке и короткой кожаной юбке, сильно растянутой по горизонтали.

— Это что такое?! — крикнула она вместо приветствия. — Марш в постель! Осложнения захотел? Этим-то хохотунам только того и надо. Заболевший начальник — второй отпуск…

— Надо это запомнить, — прошептал Санчо, собиратель пословиц и поговорок.

— Ася, я только ребятам открыл и библиотеку показал, — совсем осипшим голосом оправдывался Кудинов.

— Тебе сейчас только книжной пылью и дышать, — напор Кудиновой не ослабевал. — Быстро на диван, накрыться пледом, лежать, слушать новости с работы и молчать…

Три милиционера понуро поплелись в одну из комнат, как застуканные за курением первоклассники. Там Валентин Петрович принял позу поэта Некрасова на картине «Последние песни». Теперь вид у него был не только домашний, но и жалкий. Пока он управлялся с одеялом, Санчук тихо, но строго сказал Михаилу:

— Тургенев — не только «Му-Му», а еще и «Ася».

— Докладывайте, — не приказал, а попросил одомашненный начальник.

Корнилов и Санчук продолжили спор, начатый на улице, но более обстоятельно, изредка прерываясь на выслушивание замечаний Кудинова. Но не дошли они еще и до визита Корнилова в еженедельник «Арлекин», как из соседней комнаты донеслась рекламная какофония включенного телевизора, которую покрыл строгий голос Аси Марковны:

— Валико, подойди ко мне на пару слов.

Валентин Петрович вскочил с кровати и поспешил на голос жены, пасуя самому себе шлепанцы, чтобы попасть в них на ходу. Корнилов с Санчуком переглянулись, и это общее недоумение их слегка примирило. Когда Кудинов опять принял некрасовскую позу, они уже позабыли свои философские разногласия на почве Ницше и Монтеня. Докладчикам пришлось несколько вернуться назад, чтобы восстановить последовательность событий. Но не прошло и пяти минут, как раздался тот же голос:

— Валико, принеси мне, пожалуйста, чайку крепенького и парочку твоих пирожков с сыром.

Опять напарники наблюдали быстрый старт их начальника, несмотря на упор в мягкие подушки вместо жестких легкоатлетических колодок. На лбу Валентина Петровича выступила легкая испарина, дыхание заметно участилось.

— Может, это специально так, — прошептал Санчук, — чтобы лучше пропотеть?

— Не знаю, — отозвался Михаил, — но, кажется мне, что та плетка на стене — не Валентина Петровича.

— А, может, она как раз «его», но в другом смысле, — предположил Коля. — Асе Марковне очень идет черная кожаная одежда. Немного даже стройнит…

— Стой, стой, стой, — попридержал его Корнилов. — Давай лучше остановимся на первом твоем варианте. И вообще поговорим лучше о предполагаемом убийце…

Раскрасневшийся Кудинов опять залез под одеяло, подтянул к груди худые даже под толстым пледом колени, поправил сбившийся на шее шарф.

— Ася Марковна очень любит мои сырные булочки, — сказал он с ударением на жене, а не на булочках. — В Чечне научился их печь, теперь вот совершенствуюсь.

За стенкой к телевизионным шумам опять прибавился голос госпожи Кудиновой. Валентин Петрович подался вперед, но, расслышав в голосе жены телефонные интонации, повалился опять на подушки. На протяжении всего доклада Михаила не оставляло ощущение, что Кудинов прислушивается не к их спору с Санчуком, не к деталям оперативно-следственной работы, а к голосу Аси Марковны.

— Валико, проводи меня…

Кудинов с собачьей готовностью выскочил в коридор, вернулся грустный и растроганный.

— Вот так всегда. Прибежит, сразу за телефон, толком не покушает, и опять на работу. Только глядя на Асю Марковну, я научился уважать нашего коммерсанта. А ведь мы до сих пор к нему предвзято относимся. Вот, скажем, подозреваемый вами Горобец…

После ухода жены Валентин Петрович несколько повеселел, слушал подчиненных с интересом, встревал по существу, попытался их напоить чаем, угостить сырными лепешками, но Корнилов с Санчуком не стали утруждать больного. На прощание он подарил Санчуку «Заратустру», а Корнилову сказал:

— Очень рад, что в рядах милиции стали появляться люди начитанные, знающие, что кроме Уголовного кодекса есть и другие книги.

— Поправляйтесь быстрее, товарищ подполковник, — пожелал начальнику Коля Санчук, — снимайте поскорее свою повязку, а то кажется, что вас тоже за шею кто-то покусал…

— Кажется, я неудачно пошутил по поводу шеи, — неуверенно сказал Санчо на лестничной площадке. — А Марьентес, между прочим, не за «Барселону», а за «Реал» играет.

* * *

Помню ли я себя человеком? Это и есть самый проклятый для меня вопрос. Вот что хочется мне большего всего забыть, вот что хотелось бы мне уничтожить. Выгрызть память о себе-человеке, как торчащую из лапы глубокую занозу. С каким бы удовольствием я вонзил клыки в мягкую шею этой бабе, которую древние греки прозвали Мнемозиной! Говорят, она всегда ходит со своими восемью сестрами. Но разве меня это остановит?