Николай Садкович - Георгий Скорина

• Название: Георгий Скорина
• Автор: Николай Садкович
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-08-001296-х

Исторический роман повествует о первопечатнике и просветителе славянских народов Георгии Скорине, печатавшем книги на славянских языках в начале XVI века.

---

– Нет, он печатает свои книги в Праге, чешской столице. Разве ты знаешь его?

– Нет, – быстро ответила Маргарита. – Нет, я впервые слышу его имя…

– Чем же могла взволновать тебя эта книга?

– Я увидела это… – Она указала на печать Скорины. – Когда-то у меня был перстень с такой же точно печатью. Мне подарила его покойная мать, и… я его потеряла. Теперь вдруг все вспомнилось…

Пан Юрий ласково улыбнулся.

– Но, дитя мое… Вероятно, такой перстень был не только у твоей матери… Тебе нужно развлечься. Хочешь, я велю заложить санки?

Маргарита кивнула, силясь сдержать подступившие слезы.

* * *

Обоз Георгия Скорины въехал в город через Трокские ворота. На нескольких крестьянских санях везли поклажу. Георгий сидел впереди в небольшом возке, укрытый пологом из волчьих шкур. Он с интересом глядел по сторонам, рассматривая здания и прохожих, прислушиваясь к родной речи, свободно звучавшей на улицах красивого города.

Правда, раздавался здесь и польский говор, и непонятная Георгию и ехавшему с ним Гинеку литовская речь, но все же оба чувствовали, что прибыли не в чужую землю.

Подъехав к дому Якуба Бабича, обоз остановился. Георгий приказал Гинеку разгружать поклажу, а сам пошел в ворота.

…Легкие закрытые санки, похожие на лодочку, весело летели по снежным сугробам улицы. Полулежа на меховых подстилках, Маргарита с наслаждением вдыхала морозный воздух. Мимо мелькали деревянные дома, заснеженные сады, колокольни.

Так, значит, он жив!.. Знаменитый ученый муж…

Торговые ряды. Пестрая рыночная толпа, грохот, лязг, звон металла в кузницах и скобяных лавках. Крики разносчиков, брань пьяных мужиков, песни убогих слепцов…

Далеко ли эта Прага? Сколько дней нужно ехать до нее?.. У него, наверно, есть жена… Но ведь и она замужем, а разве забыла она его? Нет, нет… Нужно забыть. Нужно!

Площадь у ратуши. Возле бурмистрова двора разгружают какой-то обоз. Возницы поднимают заснеженные тюки, тащат в ворота.

– Гей! – кричит кучер пани Маргариты, взмахивая кнутом.

Гинек едва успевает посторониться. Сани проносятся мимо.

«Весело жить Бабичам, – думает Маргарита. – Всегда дом их полон гостей. Шумно, людно…»

Ах, зачем она солгала мужу? Зачем сказала, что не знает Франциска? Почему бы не рассказать пану Юрию о том, что случилось в ранней юности и с чем давно уже покончено?

В том-то и дело, что не покончено. Оттого и солгала. Но Прага – это, кажется, очень далеко…

– Поворачивай, Стах! – крикнула она кучеру. – Пора домой!..

Глава II

Итак, конец многолетним скитаниям… Теперь Георгий действительно обрел свою родину.

Десять лет назад, приехав в Полоцк, он ощутил вокруг себя пустоту и равнодушие и должен был снова пуститься в неведомую даль. Вильна же встретила его, как дружная семья встречает любимого сына, возвратившегося с чужбины. Один за другим являлись братчики в дом бурмистра, чтобы приветствовать знаменитого доктора Францишка. А Богдан Онкович был так счастлив и горд, словно не Скорина, а он, Богдан, был истинным виновником торжества.

Богдан настаивал, чтобы Георгий поселился у него, но Бабич не отпустил гостя.

– Решил я освободить дворовые строения под друкарню… Так доктору Франциску при деле своем жить удобнее.

И сам Якуб, и супруга его, пани Варвара, и малолетние их дочери, и вся бурмистрова родня окружили Скорину вниманием и заботами.

Георгий чувствовал, что прием, оказанный ему виленчанами, означал нечто большее, чем обычное белорусское радушие. Простые люди – попы и миряне – знали его. Многие заходили к нему выразить благодарность за книги, услышать его речь, а то и просто поглядеть, каков собой доктор Францишек. Не раз, проходя по улицам, он замечал на себе любопытные взгляды, слышал почтительный шепот.

Это была истинная слава.

Часто и подолгу беседовал Скорина с Якубом Бабичем, с Богданом, с Юрием Адверником. Все они были разные – по внешности, по характеру, по образу жизни.

Якуб – статный, крепкий, с пышными черными усами, с проницательным взглядом – воплощение мужественности, властности, твердой воли. Он был нетороплив в решениях и ко всякой новой затее подходил осторожно. Но раз убедившись в чем-либо, стоял на своем, не отступаясь, не виляя из стороны в сторону.

«Неглупо поступили виленчане, избрав Якуба наистаршим бурмистром», – думал Георгий.

Богдан Онкович… Тот был совсем иной: подвижный, горячий, с умом восприимчивым и быстрым… «Чистый порох!» – говорили о нем степенные купцы.

А Юрий Адверник не был похож ни на того, ни на другого. Он выглядел старше своих лет, казался всегда печальным, то ли здоровьем был слаб, то ли была у него какая-то глубоко запрятанная душевная боль.

Георгию нравилась его тихая мягкая речь, учтивость манер, благородный образ мыслей. По внешнему виду и обхождению он больше походил на человека науки, чем на купца.

– Пан Юрий долго ездил по чужим краям, – объяснял Георгию Богдан Онкович, – и многое перенял от иноземцев. В доме у него все по польской моде и женка у него из Кракова, ляшского рода и латинской веры. А вот, поди ты, души в ней не чает.

Георгию не казалось это удивительным. На Литве браки между православными и католиками не были редкостью, особенно после женитьбы покойного государя Александра на московской княжне Елене Ивановне. Иногда один из супругов принимал веру другого, но не возбранялось мужу и жене принадлежать к различным религиям.

Георгий был подробно посвящен в дела виленского братства. Из задушевных бесед со своими новыми друзьями он смог составить себе ясное представление о положении на Литве и на Руси.

С радостью услышал он, что городское мещанство все упорнее отстаивало свои права, не боясь перечить могущественным магнатам и даже самому королю.

Крепла сила Московского государства.

Поражение, понесенное московским войском десять лет назад под Оршей, не принесло королю Сигизмунду того перелома в ходе борьбы, на который он рассчитывал. Все старания короля добиться возвращения Смоленска, вызволенного московским оружием, не привели ни к чему.

Пришлось королю пойти на уступки. По договорной грамоте, подписанной в 1522 году, постановлено было обоим государям пять лет меж собой не воевать, городов, волостей и земель друг у друга не отнимать, а городу Смоленску с волостями оставаться у московского государя… Но все хорошо понимали: то не был конец войне.

Сигизмунд не терял надежды вернуть Смоленск, да заодно прихватить Вязьму, да еще Псков и половину Великого Новгорода. Московский же государь стремился отвоевать у поляков древние русские города: Киев, Полоцк, Витебск.

Возрастающая мощь великого князя Московского воодушевляла народ Белой Руси надеждой на освобождение. И купечество, и посполитый люд склонялись на сторону Москвы.

Однако наряду с отрадными вестями услышал Скорина и другое.

Враги не дремали. Король Сигизмунд, готовясь возобновить борьбу с Москвой, всеми силами старался укрепить шатающиеся устои своей власти на Литве. Не в пример покойному своему брату Александру Сигизмунд жил постоянно в Кракове, лишь изредка навещал Вильну, либо посылал сюда своих доверенных. Литовское и белорусское дворянство постепенно оттеснялось от королевского двора. Теперь здесь задавали тон даже не польские магнаты, а пришлые с Запада люди, прибывшие со свитой новой королевы Боны, дочери миланского герцога Джиан Галеаццо Сфорца, просватанной за Сигизмунда в 1517 году.

Особое же влияние на короля оказывал немецкий барон Иоганн фон Рейхенберг.

Разные толки ходили об этом человеке. Одни высказывали догадки, что немец завладел какой-то важной Сигизмундовой тайной и тем крепко держит короля в своих руках. Другие говорили, что Рейхенберг облечен особыми полномочиями папы римского и тесно связан с инквизицией.

Это второе предположение показалось Георгию близким к истине. Он хорошо знал, как велико было влияние тайных агентов папского престола при многих европейских дворах.

Католическая церковь издавна служила могущественной опорой польским королям. Теперь же, когда на литовско-русских землях стало тревожно, союз этот еще больше укрепился.

Сигизмунд рассчитывал с помощью прелатов и монахов насадить на Руси иноземную веру, обычаи, язык, помешать сближению православного люда Белоруссии, Украины и Литвы с Москвой.

Бернардинцы и доминиканцы наводняли Вильну и другие города. Появлялись неведомо откуда взявшиеся соглядатаи, зорко следившие за деятельностью схизматиков и еретиков.

– Нашу православную веру католики, известно, именуют схизмой, сиречь расколом… А кто же еретики? – спросил, улыбнувшись, Скорина.

– Как же, – сказал Бабич, – а лютеране?

Георгий удивился.

– Так и здесь уже завелись лютеране?..

– Прибыл недавно некий итальянец, по имени Лисманини. С него и началось. А ныне приверженцев Лютеровых здесь немало. Есть меж них и знатные паны – польские и литовские.