Лорд Дансени - Дочь короля Эльфландии

• Название: Дочь короля Эльфландии
• Автор: Лорд Дансени
• Жанр: Научная Фантастика

---

Фриар стремительно обернулся и исчез в ночи. Ветер, помешкав у двери, рывком захлопнул ее. В просторной комнате кузницы Нарла все осталось так, как несколько минут назад, однако блаженное умиротворение словно бы омрачилось и померкло. Тогда заговорил Нарл, поднявшись над столом и нарушая угрюмую тишину:

- Или встарь замышляли мы наши замыслы и уповали на магию, - молвил он, - для того, чтобы теперь отречься от существ волшебных и проклясть ближних наших, безвредный народ, обитающий за пределами ведомых нам полей, и прекрасные создания воздуха, и возлюбленных утонувших мореходов, что живут на дне моря?

- Ни в коем случае, - раздались голоса. И парламентарии снова жадно глотнули меду.

А затем встал один из них, высоко подняв рог с медом, и еще один, и еще, пока, наконец, все они не стояли вокруг стола, озаренного светом свечей. "Магия!" - воскликнул один. И все дружно подхватили его клич, и вот уже все хором кричали:"Магия!"

По пути домой фриар услышал призыв "Магия!"; он поплотнее закутался в священные одежды и покрепче вцепился в свои священные реликвии, и произнес заговор, дабы охранить себя от нежданных демонов и сомнительных созданий тумана.

Глава 21.

НА КРАЮ ЗЕМЛИ.

В тот день Орион дал своим гончим отдых. Но на следующий день он поднялся спозаранку, отправился на псарню и спустил ликующих гончих с привязи навстречу искристым рассветным лучам, и снова повел псов прочь из долины, за холмы, к границе сумерек. Отныне Орион более не брал с собою лука, но только меч и хлыст; ибо по душе ему пришлось азартное упоение пятнадцати гончих, с каким гнали они однорогое чудище; Орион чувствовал, что восторг каждой гончей передается и ему тоже; а подстрелить единорога стрелою означало бы пережить только одно радостное мгновение.

На протяжении целого дня шел Орион через поля, то и дело приветствуя встречного селянина либо батрака, и слыша приветствия в ответ, и пожелания доброй охоты. Когда же наступил вечер, и до границы осталось совсем немного, все реже и реже приветствовали юношу люди, ибо охотник явно держал путь туда, куда не забредал никто, куда народ не обращался даже думами. Теперь юноша шагал в одиночестве, однако его подбадривали нетерпеливые мысли и радовало чувство братства, что связывало охотника и псов: и его помыслы, и помыслы гончих все обращены были к травле.

Так Орион снова вышел к сумеречной преграде. От полей людей к ней вели изгороди: они подступали вплотную к туманной завесе, обретали причудливые, расплывчатые очертания в сиянии, нашей земле чуждом, и терялись в сумерках. Орион и его свора остановились у одной из этих изгородей, там, где она соприкасалась с лучистой преградой. Отблеск света на краю изгороди, ежели на земле и возможно подобрать для него сравнение, скорее всего, напоминал матовые переливы, что вспыхивают за полем на плетне, осиянном радугой: в небе радуга отчетливо видна, а на противоположной стороне широкого поля конец радуги едва различим, однако нездешнее прикосновение небес уже преобразило плетень. В зареве, подобном этому, мерцали кусты боярышника те, что росли на самом краю людских полей. А сразу за ними, словно расплавленный опал, сосредоточием блуждающих огней протянулся предел, за который не проникает взгляд человеческий, из-за которого не доносится никаких звуков, кроме напевов эльфийских рогов, да и те слышны весьма немногим. Рога трубили и теперь, пронзая завесу сумеречного света и тишину колдовским отзвуком серебряных переливов, словно бы сокрушая все препятствия, чтобы достичь слуха Ориона, - так солнечный свет пробивается сквозь эфир, дабы зажечь лунные долины.

Рога смолкли; со стороны Эльфландии не доносилось ни шороха; теперь безмолвие нарушали только голоса земного вечера. Но и они понемногу стихали, а единороги так и не появились.

Вдалеке залаяла собака; неспешно катясь домой, прогрохотала телега, только ее и слышно было на пустынной дороге; на узкой тропинки прозвучал чей-то голос, а затем снова воцарилась глубокая тишина, ибо слова словно бы оскорбляли безмолвие, нависшее над нашими полями от края до края. В наступившем безмолвии Орион не сводил напряженного взгляда с туманной преграды, поджидая единорогов, что так и не появились; надеясь, что вот-вот увидит, как один из них выступит из сумерек. Но юноша поступил неразумно, явившись на то же самое место, где обнаружил пять единорогов только два дня тому назад. Ибо нет на свете существа пугливее единорога, с неусыпной бдительностью оберегают единороги свою красоту от человеческого взора; весь день проводят они за пределами ведомых нам полей, и только изредка, вечерами, когда все умолкает, отваживаются переступить черту, но даже тогда не осмеливаются отойти от границ далее чем на несколько шагов. Дважды за два дня подстеречь подобных созданий на одном и том же месте, да еще и с собаками, после того как один из единорогов был загнан и убит, являлось делом гораздо более невероятным, нежели полагал Орион. Победное торжество удачной охоты переполняло сердце юноши; воспоминания о погоне властно влекли его назад, к тому самому месту, откуда травля началась, - ибо места обладают подобной властью. Орион вглядывался в завесу тумана, поджидая, чтобы одно из этих великолепных созданий гордо выступило из сумерек, чтобы из опаловой дымки вдруг возник огромный, осязаемый силуэт. Однако единороги так и не появились.

Орион стоял там так долго, вглядываясь в сумерки, что почувствовал, наконец, как невиданная граница завлекает его и манит, и вот мысли юноши закружились в вихре ее блуждающих огней, и возмечтал он о горных вершинах Эльфландии. Тем, кто жил на хуторах вдоль края ведомых нам полей, влечение это было отлично знакомо; с похвальной предусмотрительностью люди не обращали взоры свои в сторону дивной преграды, что переливалась волшебными красками совсем близко, за домами. Ибо в ней заключена была красота, нашим полям чуждая; смолоду наставляют селян, что ежели надолго задержат они взгляд свой на блуждающих огнях, перестанут их радовать наши добрые поля, славные бурые пашни и волны пшеницы, и все, что от века принадлежит нам; сердца их устремятся далеко прочь, в эльфийские угодья, и затоскуют навеки по неведомым горам и по народу, фриаром не благословленному.

И теперь, пока Орион стоял у самого края колдовских сумерек, и медленно угасал наш земной вечер, все, причастное Земле, изгладилось вдруг из его памяти, словно подхваченное порывом ветра; любовь к эльфийским угодьям внезапно овладела юношей, не оставляя места для земных забот. Из числа всех тех, кто бродил дорогами людей, Орион помнил теперь одну только свою мать; юноша вдруг понял, словно сумерки подсказали ему, что Лиразель была заколдована, и что сам он принадлежит к волшебному роду. Никто не говорил Ориону об этом прежде; теперь он об этом узнал.

На протяжении долгих лет размышлял он вечерами, гадая, куда исчезла его мать; он гадал в одиноком безмолвии, и никто не ведал, что за мысли теснятся в голове ребенка: теперь же ответ словно бы повис в воздухе; казалось, Лиразель была совсем рядом, по ту сторону заколдованных сумерек, что отделяли наши хутора от Эльфландии. Орион сделал три шага и оказался перед границей. Он стоял на самом краю ведомых нам полей: прямо перед его глазами подрагивала туманная завеса, торжественно переливались всеми оттенками жемчуга. Едва Орион двинулся с места, одна из гончих привстала; псы повернули головы, не сводя с хозяина глаз; Орион остановился, и собаки снова успокоились. Юноша попытался разглядеть сквозь преграду, что там, по другую сторону, но ничего не увидел, кроме блуждающих огней: огни сии сотканы из сумерек тысячи угасающих дней; магия сохранила их нетронуты-ми, дабы возвести волшебную преграду. Орион позвал свою мать через разделяющую их бездну, через эти несколько ярдов эфемерных сумерек, что пали на поля: по одну сторону их находилась Земля, и людские обители, и время, что мы измеряем минутами, часами и годами, а по другую - Эльфландия и иные временные законы. Юноша дважды позвал Лиразель, прислушался, и позвал снова; но ни ответа, ни шопота не донеслось со стороны Эльфландии. Тогда Орион ощутил всю глубину про-пасти, что разлучала его с матерью, и понял: пропасть эта широка, темна и непреодолима, словно те пропасти, что отделяют наши времена от прошлого, и те, что пролегли между жизнью повседневной и образами сна; между теми, кто пашет землю, и героями песен; между теми, что живы и по сей день, и теми, кого они оплакивают. Преграда переливалась и мерцала, - словно завеса столь эфемерно-воздушная никогда не отделяла минувшие годы от того мимолетного мгновения, что мы называем "Сейчас".

Там стоял Орион; за его спиною звучали голоса Земли, едва различимые в угасании вечера, и мерцало матовое зарево ласковых земных сумерек; а перед ним, прямо перед глазами, застыло недвижное безмолвие Эльфландии, и искрилась нездешне-прекрасная граница, что это безмолвие создала. Орион не думал более о земном: он не сводил взгляда со стены сумерек, словно пророки, что, играя с запретным знанием, вглядываются в мутные кристаллы. Ко всему, что только было эльфийского в крови Ориона, ко всему магическому, что досталось ему от матери, взывали крохотные огни возведенной из сумерек преграды, соблазняя и маня. Юноша задумался о своей матери, живущей в безмятежном одиночестве вне ярости Времени, он задумался о величии Эльфландии, что смутно представлял себе благодаря колдовским воспоминаниям, унаследованным от Лиразель. Он более не слышал отрывистые и негромкие голоса земного вечера позади себя, и более не внимал им. Вместе с этими едва уловимыми звуками для Ориона канули в никуда обычаи и нужды людей и замыслы их; все, ради чего трудятся люди и на что уповают, и то немногое, чего добиваются они при помощи терпения. В свете нежданного откровения о волшебном своем происхождении, откровении, что снизошло на него подле этой сверкающей границы, Ориону захотелось тотчас же отречься от вассальной зависимости пред Временем и покинуть владения Времени, этого тирана, что неизменно обрушивает на них свою карающую длань; покинуть их, - для этого тре-бовалось не более пяти шагов, - и вступить в неподвластные векам угодья, где мать его пребывала подле своего царственного отца, восседающего на изваянном из туманов троне в зале, о колдовской красоте которого догадывались только песни. Эрл более не был юноше домом; обычаи людей показались ему чужды: не ступать ему более по людским полям! Нет же, вершины эльфийских гор ныне стали для Ориона тем, чем приветливые соломенные стрехи кажутся вечерами земным труженикам; все легендарное и неземное призывало Ориона домой. Так сумеречная преграда, на которую глядел он слишком долго, зачаровала юношу; настолько больше магии заключала она в себе, нежели земные вечера!