Алигьери Данте - Стихотворения флорентийского периода

• Название: Стихотворения флорентийского периода
• Автор: Алигьери Данте
• Жанр: Проза

---

Заглавие книги нижеследующее: "Начинается "Комедия" Данте Алигьери, флорентийца родом, но не нравами". По этому поводу необходимо знать, что слово "комедия" происходит от выражений "comos" -- "сельская местность" и также "oda" -- "песнь"17, следовательно, комедия приблизительно то же самое, что деревенская песня. В самом деле, комедия есть вид поэтического повествования, отличный от всех прочих; своею сущностью она отличается от трагедии тем, что трагедия в начале своем восхитительна и спокойна, тогда как в конце смрадна и ужасна. Потому и называется она трагедией -- от "tragos" ["козел"] и "oda" ["песнь"], означая примерно "козлиная песня", то есть смердящая будто козел, как явствует из трагедий Сенеки. Комедия же начинается печально, а конец имеет счастливый, как явствует из комедий Теренция. Вот почему некоторые авторы приветственных посланий обычно придавали посланию "трагическое начало и комичный конец". Трагедия и комедия отличаются друг от друга и стилем: в одном случае он приподнят и возвышен, в другом -- сдержан и низок, как это угодно Горацию, когда он утверждает в своей "Поэтике", что авторы комедий иной раз говорят как авторы трагедий и наоборот:

Но иногда и комедия голос свой возвышает.

Так раздраженный Хремет порицает безумного сына

Речью, исполненной силы: нередко и трагик печальный

Жалобы стон издает языком и простым и смиренным18.

Этим объясняется, почему данное произведение названо "Комедией"; если мы обратимся к содержанию, то в начале оно ужасно и смрадно, ибо речь идет об аде, а в конце -- счастливо, желанно и благодатно, ибо речь идет о рае. Если мы рассмотрим язык, он -- сдержан и смиренен, ибо это вульгарное наречие, на котором говорят простолюдинки19. Существуют и другие формы поэтического повествования, а именно буколическая песня, элегия, сатира и посвящение20, о чем также свидетельствует "Поэтика" Горация, но они не имеют никакого отношения к данному произведению.

Теперь может стать ясным, как определить предмет даруемой части. Ибо, если предметом всего произведения с точки зрения буквы является "состояние душ после смерти, не определенное, а общее", делается очевидным, что предмет этой части есть некое состояние, но уже определенное, то есть "состояние блаженных душ после смерти". И коль скоро предметом всего произведения с точки зрения аллегорического смысла является человек, то, как -- в зависимости от себя самого и своих поступков -- он удостаивается справедливой награды или подвергается заслуженной каре, становится очевидным, что предмет этой части -- определенный, а именно человек и то, как он заслуженно удостаивается справедливой награды.

То же самое следует сказать о форме части по отношению к форме целого. Таким образом, если все произведение делится на три части, в данной части имеются два вида деления -- деление самой части и деление песней. Причем собственная ее форма делает невозможным для нее деление на три части, ибо эта часть сама является частью такого деления.

То же относится и к заглавию книги: коль скоро заглавие всего произведения -- "Начинается "Комедия"..." и так далее, согласно сказанному выше, заглавие этой части будет следующим: "Начинается часть третья "Комедии" Данте..." -- и так далее, название которой "Рай".

Установив эти три вещи, коими часть отличается от целого, рассмотрим остальные три, которыми она нисколько не отличается от целого. Лицо, ведущее повествование и там и тут,-- одно, мною уже упомянутое, что совершенно очевидно.

Цель целого и части может быть многообразна, то есть быть близкой или далекой. Но, оставив всякие тонкости изысканий, нужно кратко сказать, что цель целого и части -- вырвать живущих в этой жизни из состояния бедствия и привести к состоянию счастья21.

Род философии, являющийся исходным для целого и для части,-- моральное, или же этическое, действие22, ибо целое задумано не ради созерцания, а ради действия. И хотя в некоторых местах или отрывках повествование носит характер созерцательный, это происходит благодаря действию, а не созерцанию, ибо, как говорит Философ во второй книге "Метафизики", "практики иной раз одновременно созерцают вещи в их различных отношениях".

Рассмотрев предварительно эти вопросы, следует перейти, после того как мы уже частично затронули его, к вопросу о буквальности; но необходимо отметить сначала, что вопрос о буквальности есть не что иное, как проявление формы произведения. Данная часть, или часть третья, названная "Раем", делится главным образом на две части, а именно на пролог и на осуществление замысла. Вторая часть начинается со следующих слов: "Встает для смертных разными вратами..."23

О первой части нужно знать, что, хотя по общепринятому суждению она может называться вступлением, тем не менее ее должно называть не иначе как прологом в собственном смысле слова, о чем как будто говорит философ в третьей книге "Риторики", в том месте, где он утверждает, что "введение есть начало в риторической речи, как пролог -- в поэзии и прелюдия -- в музыке". Следует также отметить, что пролог, который вообще может называться вступлением, строится поэтами иначе, нежели риторами. В самом деле, риторы обычно начинали с того, что помогало бы им овладеть душой слушателя. Поэты поступают так же, но прибавляют к введению еще какой-либо призыв. Это нужно им, ибо, прибегнув к великой мольбе, они должны вдобавок к общечеловеческому призыву испросить у высших субстанций почти Божественный дар. Таким образом, данный пролог распадается на две части: первая предуведомляет, о чем пойдет речь, вторая содержит призыв к Аполлону и начинается словами: "О Аполлон, последний труд свершая..."24

Относительно первой части надлежит отметить, что, дабы как следует начать, нужны три вещи, о которых говорит Туллий в "Новой риторике"25, а именно: необходимо заручиться благосклонностью, вниманием и послушанием читателя; это особенно важно, по мнению того же Туллия, для сюжета, носящего удивительный характер. И коль скоро материал, лежащий в основе данного сочинения, удивителен по своему характеру, чтобы добиться этих трех моментов, следует стараться с самого начала вступления или пролога поразить читателя. Автор говорит, что речь пойдет о том, что он сумел запомнить из виденного им на первом небе. Эти слова несут в себе все три названные вещи, ибо полезность того, о чем будет говориться, порождает благосклонность, удивительный характер повествования -- внимание, его вероятность -- жажду знать. Полезность явствует из слов автора о том, что он желает говорить о вещах, которые приятностью своей пробуждают в людях сильную жажду, а именно о радостях рая. Пролог становится удивительным там, где он обещает, что речь пойдет о вещах столь высоких и возвышенных, как описание Небесного царства. Вероятность становится очевидной, когда автор говорит, что он расскажет о том, что сумел запечатлеть в своем сознании, ибо, если сумел он, смогут и другие. Все эти вещи сочетаются в словах о том, что он побывал на первом небе и хочет рассказать о Небесном царстве все, что смог о нем запомнить. Рассмотрев достоинства первой части пролога, перейдем к буквальному смыслу.

Он гласит, что "Лучи Того, Кто движет мирозданьем"26, то есть Бога, "Все проницают славой и струят / Где -- большее, где -- меньшее сиянье". То, что они струят свое сиянье повсеместно, подтверждается доводом и ссылками на авторитеты. Довод таков: все сущее обязано существованием самому себе или другому сущему. Но очевидно, что быть обязанным существованием себе самому пристало лишь одному, а именно первому, или началу, то есть Богу. И коль скоро существовать не значит обязательно существовать самому по себе, а существовать обязательно самому по себе надлежит лишь одному, а именно первому, или началу, являющемуся причиной всего, все существующие вещи, за исключением его одного, обязаны своим существованием другому. Следовательно, если взять какое угодно существо во Вселенной, очевидно, что оно обязано своим существованием кому-то другому и что то, кому оно обязано своим существованием, существует само по себе либо благодаря другому. Если само по себе, тогда оно -- первое; если же благодаря другому, то это другое точно так же существует само по себе или благодаря другому. И можно было бы продолжать в том же роде до бесконечности, рассуждая о действенных причинах, как явствует из второй книги "Метафизики". Но коль скоро это невозможно, вернемся к первому, то есть к Богу. Итак, все сущее обязано прямо либо косвенно своим существованием Ему; следовательно, вторая причина, исходя из первой, создает в том, кто является ее следствием, как бы зеркало, которое принимает свет и отражает его, так что первая причина есть причина главная. Об этом говорится в книге "О причинах"27: "Всякая первопричина оказывает на свое следствие большее влияние, нежели вторая общая причина". Но это о том, что касается существования.

Что же касается сущности, то я рассуждаю так: всякая сущность, за исключением первой, является следствием; в противном случае было бы немало таких, которые обязательно имели бы место сами по себе, что невозможно. Следствие порождается либо природой, либо разумом; и порожденное природой порождается разумом, ибо природа есть творение разума.