Бруно Ясенский - Человек меняет кожу

• Название: Человек меняет кожу
• Автор: Бруно Ясенский
• Издательство: Таджикское государственное издательство
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

В романе «Человек меняет кожу» автор умно, достоверно, взволнованно рассказывает об одной из строек первых пятилеток – плотине через реку Вахш в Таджикистане.

Перед читателем предстает Таджикистан начала тридцатых годов во всей сложности классовой борьбы, которая усугублялась национальным антагонизмом и религиозным фанатизмом.

---

Он сейчас же уснул.

Ночью проснулся внезапно от чьего-то прикосновения. Он резко сел на постели, но тотчас же почувствовал на шее мягкие голые руки, повалившие его обратно на подушку. В комнате стоял густой мрак. В отсвете зыбкого сияния, вливающегося в окно, он увидел у своего лица знакомое женское лицо. Он пошарил рукой, на что бы опереться и встать, но рука его натолкнулась на голое женское бедро. Разгорячённое тело придушило его к постели, лишая возможности шевелиться.

Он подумал, что с вечера забыл запереть дверь на ключ. Если и сейчас дверь не заперта, – войдёт муж, и будет невероятный скандал… Надо немедленно освободиться и встать. Он почувствовал на губах прикосновение мягких пытливых губ, смутный привкус вина. Мысли постепенно заволокло дымкой, и он перестал сопротивляться.

Глава пятая

В помещении парткома стоял тонкий заунывный звон. Звенели мухи, густыми спиралями прорезая воздух. Звенел подвешенный к лампе у потолка длинный свиток клейкой бумаги, чёрный от прилипших тел. Звенели распростёртые на столах клейкие листы, неуклюже топорщась вверх в прозрачном трепетании сотен крылышек. К бумагам приклеивались люди, ругались, отрывали прилипшее варево, хлопали с шумом ладонями по обтянутым сеткой плечам и торсам, размазывая надоедливые звенящие точки, и просторные клетки сеток, одна за другой, набухали красными бугорками.

Через открытое окно, занавешенное мокрой простыней, просачивался в комнату густой, клейкий зной. От простыни шёл пар, словно снаружи по ней провели утюгом. За окном муторно долго кричал осёл. Люди входили и выходили, потные, умащенные зноем. Хриплый телефон непрерывно врывался в разговор дребезжащим чахоточным лаем.

На столе, за которым сидел Синицын, стоял пузатый фарфоровый чайник, укутанный чалмой. Синицын, между двумя отчётами, наливал из него в пиалу лимонно-жёлтый завар и пил мелкими глотками.

Опять задребезжал телефон.

– Да, да, Синицын. Письмо? Какое письмо? Кто это говорит? Полозова? А, здорово! Что? Новое письмо подучили? Все трое? Срок до первого мая? Ну что ж, это ещё не так строго. Принесите мне вечером в партком. Да все три. Хорошо.

Синицын положил трубку.

– Володя, можно к тебе на минутку?

В комнату вошла Синицына.

– На минутку можно, больше нельзя, очень занят. Бери стул и садись. По делу?

– Разве я к тебе в партком захожу без дела? Слушай, Володька…

– Да, сейчас… Убирайся ко всем чертям!.. Это я не тебе, – повернулся он к жене. – Это ему… Да ты мне головы не морочь… И слушать не хочу. Сказал, должно быть сделано… А вот не трать время на праздные разговоры, тогда и успеешь.

Он положил трубку.

– Да, слушаю.

– Пришли игры и плакаты для клуба, несколько ящиков. Я с этим одна не справлюсь. Дай мне одного комсомольца, Зулеинова хотя бы.

– Не могу, детка, сегодня никоим образом. Все заняты. Штурмуем. И народу много приехало. Сорок человек. Разместить их всех надо, устроить, накормить. Подожди выходного дня.

– Какие ж у вас выходные дни? Не обманывай. Честное слово, игры разобрать надо и плакаты развесить.

– Не могу, Валечка. Подождут. Всё равно сейчас играть некому.

Она сердито надула губы.

– Я хотела как раз сегодня этим заняться, а одна не буду…

– А ты понемножечку. Сегодня немного, завтра немного – и не заметишь, как всё разберёшь.

В комнату вбежал молодой таджик, помахивая телеграммой. Положив её перед Синицыным, он ополоснул пиалу, отпил глоток чаю и остановился в ожидании у стола.

– Ну, что пишут? Какие новости?

Синицын внимательно пробежал телеграмму.

– Наше предложение утверждено: Ерёмина и Четверякова сняли. Через неделю пришлют нового начальника и главного инженера. На, читай!

Таджик жадно пробежал телеграмму.

– А ты этого Морозова знаешь? – спросил он, дочитав до конца,

– Нет, Гафур, не знаю. Морозовых очень много, больше чем у вас Ходжаевых. Но раз посылают на прорыв, значит дельный парень. Сейчас важно наладить работу так, чтобы ребята с места в карьер не осеклись на трудностях. Понимаешь? Как у тебя с соревнованием? Туговато?

– Ничего! Вчера на первом участке норма выработки поднялась на пятнадцать процентов.

– Пустяки! Разве надо на пятнадцать? На пятьдесят!

– На земляных работах очень туго идёт с соревнованием. Рабочие сдельщиной недовольны, поговаривают, чтобы вернуть подённую оплату. Не разберёшь, в чём дело. Агитация кулацкая, что ли? Странно, что как раз самые хорошие рабочие недовольны.

– А ты смотри в оба. Наверняка им головы кто-то дурачит.

– Я уж расспрашивал и так и эдак, – никакого толка.

– А с экскаваторами как? Оба Бьюсайруса подвёз ли? К сборке приступили?

– Приступили. Бригада Метёлкина вызвала американца на соревнование. Американец поставил срок сборки пятнадцать дней, наши берутся в девять. Американец очень обиделся, не хочет соревноваться. Говорит: я работать приехал, а не на голове ходить.

– Шибко ругается?

– Шибко!

– Ничего, подтянется. Вот что, вызови ко мне сюда Нусреддинова. Комсомольцы приехали. Надо их сразу взять в оборот, организовать несколько образцовых бригад. Если комсомольцы не пойдут во главе соревнования, то грош цена всей их работе.

– Хоп.[23]

– Гафур! – вернул его от двери Синицын. – Увидишь Гальцева, пришли его, пожалуйста, сюда. Если постройком будет работать, как до сих пор, то придётся разогнать его к чёртовой матери,

– По-моему, давно пора.

– Ну, ну, давай его сюда.

В комнату вошли трое новых.

– Значит, не дашь? – поднялась Синицына.

– Чего? А, насчёт клуба! Никак не могу. Подожди выходного дня.

– Опять старая песенка! Не дашь, не надо… Сегодня долго будешь занят?

– Да, часов до двух. Заседание…

– Ну, до свидания.

Она поправила платок и пошла к выходу,

Очутившись на улице, она сделала несколько шагов и остановилась. Зной прозрачным густым пламенем обдал всё тело. Синицыной показалось, что платье её вспыхнуло и облетело, она идёт по улице совершенно голая. Она машинально обдёрнула платье, заслоняя колена, и медленно пошла вперёд, опустив платок на глаза. Концы туфель мягко уходили в горячую пыль. По всему телу расползалась неотразимая тяжесть.

Домики у дороги стояли ослепительно белые, будто обведённые дымкой. От их белизны ломило глаза. Деревья, серые от пыли, с неестественно неподвижными листьями, казались неуклюжими, условными изображениями деревьев. Даже ярко-зелёные птицы избегали садиться на их ветки и дремали на проводах, беспокоя, как весеннее воспоминание о зелени.

Из соседнего домика долетели жалобные звуки гитары. Синицына огляделась кругом: проулок был пуст. Она повернула за угол и, войдя в сени, толкнула дверь.

Гитара оборвалась.

На диванчике сидел полуголый мужчина, с чёрными, очень аккуратно подстриженными усиками и с вороными волосами, тщательно расчёсанными на пробор. На столе перед мужчиной стояли бутылка пива и пиала.

– Это ты? – удивился мужчина, откладывая гитару. – Не боишься, что тебя увидят?

– Наплевать! Умираю от жары. Дай попить.

Мужчина церемонно ополоснул пиалу пивом, выплеснул на пол и, налив до краев, подал Валентине.

– Пожалуйста.

Синицына выпила залпом,

– Хорошо! Дай мокрое полотенце – лицо вытру.

Она натерла виски одеколоном и, пудрясь перед зеркалом, сказала отражавшемуся в нём мужчине:

– Дикая жара! Ты чего не на работе? Гуляешь опять?

– Не гуляю, а болею. Могли бы поинтересоваться моим здоровьем, Валентина Владимировна. В последнее время вообще перестали жаловать меня своим вниманием. Не знаю, чем объяснить сегодняшнюю честь.

– Что ж у тебя такое?

– Малярия терциана.

– Что-то температуры у тебя никакой нет, – положила она руку на его лоб.

– А ты что, хотела, чтобы меня уже трепало? Вот женская заботливость!

– Ничего бы не хотела, а просто скажи: прогулял. Не выдумывай, что какая-то «терциана».

– Я приступ малярии за три дня чувствую. Если в таком состоянии выйду на жару, завтра у меня сорок градусов будет.

– Сорок градусов у тебя сегодня уже есть, – указала она на бутылку водки, стоящую под столиком. – Это ты от малярии лечишься?

– Спроси врачей – чем вернее всего можно сломать приступ. Хиной и спиртом.

– Ты так круглый месяц ломаешь. Не видела я что-то ещё никогда, чтобы тебя трепало.

– А тебе интересно посмотреть. Вот, видимо, и помогает моё лекарство, если не трепало.

– Стыдно, Павел, прогуливать. Там люди с ума сходят, прорыв ликвидируют, а ты дома сидишь. Нагорит тебе в конце концов за это.

– А кто бы тебя пивом напоил, если бы меня дома не было? Бросьте вы агитацией заниматься, товарищ секретарша. Мне моё здоровье дороже. Дурак я – на такой жарище работать! У меня сердце не выдержит.

– То малярия, то сердце. У тебя все болезни сразу. Но жара действительно зверская. Не понимаю, как люди работают на таком солнце.