Хулио Кортасар - Игра в классики

• Название: Игра в классики
• Автор: Хулио Кортасар
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-94278-389-6

В некотором роде эта книга – несколько книг…

Так начинается роман, который сам Хулио Кортасар считал лучшим в своем творчестве.

Игра в классики – это легкомысленная детская забава. Но Кортасар сыграл в нее, будучи взрослым человеком. И после того как его роман увидел свет, уже никто не отважится сказать, что скакать на одной ножке по нарисованным квадратам – занятие, не способное изменить взгляд на мир.

---

Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его; она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо. А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.

– Бедняжка, бедняжка, – твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. – Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.

– Глупый, – сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным благоговением. – Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное – не для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.

– Посидите еще немножко, – умолял Грегоровиус.

– Не хочется, – сказала Мага. – И что этот идиот все стучит и стучит?

– Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка…

– Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.

– Пусть его стучит, не беспокойтесь, – неуклюже посоветовал Грегоровиус.

– Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, – сказала Мага и рассмеялась ему прямо в лицо.

– Ради бога, если бы вы знали…

– Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, – сказала Мага, вдруг поняв, – да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать дальше, если хотите.

– О боже, нет, нет.

– Не слышите разве – он все стучит?

– Я сейчас схожу к нему и набью ему физиономию, – сказал Грегоровиус.

– Давайте, – поддержала его Мага, вскакивая на ноги, чтобы он мог пройти. – Скажите, что он не имеет права будить людей в час ночи. Пошли, вставайте, его дверь – налево, на ней ботинок прибит.

– Ботинок – на двери?

– Ну да, старик совершенно сумасшедший. Ботинок и обломок зеленого аккордеона. Ну что же вы не идете?

– Я думаю, не стоит, – устало сказал Грегоровиус. – Все совсем не так, и все бессмысленно. Лусиа, вы не поняли, что… В конце концов, что же это такое, пора бы ему перестать стучать.

Мага отошла в угол, сняла с гвоздя что-то, в темноте показавшееся щеткой, и Грегоровиус услышал, как она грохнула в потолок. Вверху затихли.

– Теперь можем слушать все, что нам вздумается, – сказала Мага.

«Интересно», – подумал Грегоровиус, уставая все больше и больше.

– Хотя бы, – сказала Мага, – сонату Брамса. Какая прелесть, ему надоело стучать. Подождите, сейчас я найду пластинку, она должна быть где-то здесь. Ничего не видно.

«Орасио там, за дверью, – подумал Грегоровиус. – Сидит на лестнице, прислонился спиной к двери и все слышит. Как фигура на картах Таро, нечто, что должно разрешиться, некий полиэдр, где каждая сторона и каждая грань имеют свой непосредственный смысл, ложный до тех пор, пока все не сойдется в смысл опосредованный и не явится откровение. Таким образом, Брамс, я, стук в потолок, Орасио – все это вместе медленно движется к некоему объяснению. А впрочем, все бесполезно». Он задал себе вопрос: а что если попытаться снова в темноте обнять Магу? «Но ведь он тут и слушает. Наверное, он даже способен получать удовольствие от того, что слышит нас, иногда он просто отвратителен». Он не только побаивался Орасио, но и с трудом признавался себе в этом.

– Вот она, наверное, – сказала Мага. – Да, серебристая наклейка, а на ней – две птички. Кто это там, за дверью, разговаривает?

«Да, стеклянный полиэдр, и в потемках он постепенно складывается из кристаллов, – подумал Грегоровиус. – Сейчас она скажет это, а там, за дверью, произойдет то, и я… Однако я не знаю, что – это и что – то».

– Это Орасио, – сказала Мага.

– Орасио с какой-то женщиной.

– Нет, это наверняка старик сверху.

– У которого ботинок на двери?

– Да, у него голос старушечий, как у сороки. И всегда ходит в барашковой шапке.

– Лучше не ставить пластинку, – посоветовал Грегоровиус. – Посмотрим, что будет.

– А потом мы уже не сможем послушать сонату Брамса, – сказала Мага, раздражаясь.

«Странная шкала ценностей, – подумал Грегоровиус. – Они там, на лестничной площадке, в полной темноте вот-вот сцепятся, а она думает об одном – удастся ли ей послушать сонату». Но Мага оказалась права, как всегда, она единственная оказывалась права. «Пожалуй, у меня гораздо больше предрассудков, чем я думал, – решил Грегоровиус. – Можно подумать, что если ты ведешь жизнь affranchi [107], принимаешь материальный и духовный паразитизм Лютеции, то ты чист от всех предрассудков, как доадамов человек. Ну и дурак».

– «The rest is silence» [108], – сказал Грегоровиус со вздохом.

– Silence my foot [109], – сказала Мага, знавшая довольно много английских слов. – Сейчас увидите, они начнут по новой. И первым откроет рот старик. Ну вот, пожалуйста. «Mais qu’est-ce que vous foutez?» [110] – загнусавила Мага, передразнивая. – Посмотрим, что ответит Орасио. Мне кажется, он тихонько смеется, а когда он начинает смеяться, то слов не находит, просто невероятно. Пойду посмотрю, что там творится.

– А как хорошо было, – прошептал Грегоровиус так, словно ему явился ангел-выдворитель. Герард Давид, Ван дер Вейден, Флемальский мастер – в этот час все ангелы почему-то были чертовски похожи на фламандских, такие же толстомордые и глупые, но гладенькие, лоснящиеся и непоправимо буржуазные. (Daddy-ordered-it, so-you-better-beat-it-you-lousy-sinners [111].) Вся комната забита ангелами, «I looked up to heaven and what did I see // A band of angels comin after me» [112] – вечно этим кончается: ангелы-полицейские, ангелы – сборщики налогов и просто ангелы. Что за бардак; струйка холодного воздуха пробежала по ногам, в уши ударила злая лестничная перебранка, а глаза ухватили силуэт Маги, растворявшийся в дверном проеме.

– C’est pas des façons ça, – говорил старик. – Empêcher les gens de dormir à cette heure c’est trop con. J’me plaindrai à la Police, moi, et puis qu’est-ce que vous foutez là, vous planquez par terre contre la porte? J’aurais pu me casser la gueule, merde alors [113].

– Идите спать, дедуля, – говорил Орасио, устраиваясь поудобнее на полу.

– Dormir, moi, avec le bordel que fait votre bonne femme? Ça alors comme culot, mais je vous previens, ça ne passera pas comme ça, vous aurez de mes nouvelles [114].

– «Mais de mon frere le Poète on a eu des nouvelles» [115], — сказал Орасио, зевая. – Представляешь, что за тип?

– Идиот, – сказала Мага. – Поставила пластинку совсем тихо, а он стучит. Сняла пластинку – он опять стучит. Чего ему надо?

– Ну как же, есть даже анекдот про то, как один уронил с ноги башмак.

– Не знаю такого анекдота, – сказала Мага.

– Я так и думал, – сказал Оливейра. – И все-таки старики внушают мне уважение и еще кое-какие чувства, но этому я бы купил банку формалина и засунул бы его в ту банку, чтоб не приставал.

– Et en plus ça m’insulte dans son charabia de sales meteques, – сказал старик. – On est en France, ici. Des salauds, quoi. On devrait vous mettre à la porte, c’est une honte. Qu’est-ce que fait le Gouvernement, il me demande. Des Arabes, tous des fripouilles, bande de tueurs [116].

– Хватит про грязных метисов, видели бы вы банду французишек, которые тянут соки из Аргентины, – сказал Оливейра. – Ну, что вы слушали? Я только что пришел, до нитки вымок.

– Квартет Шенберга. А потом я хотела послушать потихоньку сонату Брамса.

– Пожалуй, лучше ее оставить на завтра, – примиряюще сказал Оливейра и приподнялся на локте, чтобы закурить «Голуаз». – Rentrez chez vous, monsieur, on vous emmerdera plus pour ce soir [117].

– Des faineants, – сказал старик. – Des tueurs, tous [118].

При свете спички видна стала барашковая шапка, засаленный халат, налившиеся злостью глазки. Шапка отбрасывала гигантскую тень на лестничную площадку, и Мага была в восторге. Оливейра поднялся, задул спичку и вошел в комнату, тихонько притворив за собой дверь.

– Привет, – сказал Оливейра. – Ни зги не видно, че.

– Привет, – сказал Грегоровиус. – Хорошо, что ты избавился от него.

– Per modo di dire [119]. По сути, старик прав, и к тому же он – старик.

– То, что он старик, еще не причина, – сказала Мага.

– Может, и не причина, но извинение.

– Ты же сам говорил: трагедия Аргентины в том, что ею правят старики.

– Занавес над этой трагедией уже опустился, – сказал Оливейра. – После Перона все пошло наоборот, теперь банкуют молодые, и это, пожалуй, еще хуже, но ничего не поделаешь. Все рассуждения насчет возраста, поколений, чинов, званий и разных слоев – безграничная чушь. Я полагаю, мы мучаемся-шепчем ради того, чтобы Рокамадур спал сном праведника?

– Да, он заснул еще до того, как мы включили музыку. Ты весь вымок, Орасио.

– Был на фортепианном концерте, – объяснил Оливейра.

– А, – сказала Мага. – Ну ладно, снимай куртку, а я заварю тебе мате погорячее.

– И стаканчик каньи, там, мне кажется, еще с полбутылки осталось.

– Что такое канья? – спросил Грегоровиус. – То же самое, что граппа?

– Нет, скорее она похожа на венгерский барацк. Хорошо идет после концертов, особенно если это – первое исполнение с неописуемыми последствиями. А если нам зажечь слабенький свет, такой, чтобы не разбудить Рокамадура?