Владислав Бахревский - Виктор Васнецов

• Название: Виктор Васнецов
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-235-00367-5

На основании исследования имеющихся публикаций и новых материалов, касаясь сложнейших проблем художественной жизни России конца XIX – начала XX века, в книге рассказывается о выдающемся русском живописце Викторе Михайловиче Васнецове. Книга сопровождена многочисленными иллюстрациями.

---

Рисовал, по сторонам не глядя. Кончил – и паника охватила. У него готово, а другие работают. Коли время есть, зачем торопиться?.. Вглядывался в гипс, в рисунок, затирал, поправлял. Но теперь другая боязнь пришла – не испортить бы.

Огляделся-таки.

Большинство экзаменующихся одеты по моде, и лица-то все умные, уверенные – городские люди.

Мимо прошел преподаватель, на рисунок – полвзгляда, через плечо. И тотчас подошел сосед. Почмокал губами, усмешку скривил.

«Провалился», – подумал Васнецов.

Он вышел на набережную, чувствуя, что ноги у него – не свои. Остановился возле сфинксов, а на другой стороне Невы: Медный всадник, тяжкий Исаакий, веселые колоннады сената и синода, спокойное, счастливое Адмиралтейство. Других строений и представить себе невозможно на этом месте.

Стало вдруг очень стыдно. Ну, зачем ехал сюда? Зачем обманул отца, учителя Красовского, епископа Красинского, губернатора Компанейщикова, устроившего аукцион?

Он шел все дальше и дальше к Дворцовому мосту. Глаза его, растерянно окидывающие город, сужали и сужали кругозор, и наконец он стал смотреть себе под ноги. И увидел желтый одуванчик. Обыкновенный одуванчик, невесть как пробившийся меж гранитных плит.

– Главное, брат, не унывать, – сказал он одуванчику.

И повеселел, а повеселев, пошел в чайную, заказал чаю с баранками, напился всласть. Вышел из чайной, глянул на Петропавловку и обомлел: исчез ангел, держащий крест. Ведь был! А может, померещился?

Пошел, зачарованный, к крепости.

И ангел явился ему.

– Да это же флюгер! – хлопнул себя по лбу. – Эх, деревенщина!

Дома пересчитал деньги. Месяца два протянуть можно. Но делать-то что же? Возвращаться домой – ошиблись, мол, господа, нет у меня талантов! Себе позор, а главное – отцу. Подучиться бы…

Доброго словечка хотелось, да где его сыщешь в чужом городе, в громадной, несущейся мимо тебя столице? Надо было работу искать… Но где, какую, кому ты нужен здесь, окающий лешак вятский? Шел по Невскому, витрины сверкают, вывески все серьезные, важные – не подступись. Остановился возле Гостиного двора, тоска… Чуял, как под коленками что-то мелко дрожит, и от этой дрожи и в голове было пусто, и на сердце.

– Господин Васнецов?

– Боже ты мой, господин Красовский!

Это был брат Александра Александровича, топограф, приезжавший в Вятку прошлым летом. Пришлось рассказать о себе.

– Не считайте провал концом жизни, – посоветовал Красовский. – Академия наша – старушка капризная. Ей не талант дорог – набитая рука.

– Мне бы поучиться… Но где?

– У Крамского, в школе при Бирже.

– У того самого…

– У того. В столице куда ни повернешься – все какая-нибудь знаменитость.

Васнецов опустил голову, краска стыда сначала схватила его за уши, а потом перекинулась на лицо: предстояло сказать о самом невыносимом, но городские люди и на это умны.

– Что же касается средств к существованию, – не дожидаясь вопроса, сказал господин Красовский, – то я представлю вас генералу Ильину. Он держит мастерскую литографии и, думается, найдет вам работу, которая и прокормит, и в рисовальном деле укрепит.

– Спасибо! – Васнецов поклонился. – Спасибо! Когда вот только прикажете…

– Да что же откладывать! Прямо вот и пойдем.

И уже через полчаса неудачливый абитуриент стоял перед генералом.

– Нарисуйте-ка нам на пробу… Ну, хотя бы это! – Генерал показал на причудливый вензель.

Васнецов нарисовал.

– Ну, что же, – сказал генерал. – Могу предложить вам двадцать пять целковых в месяц.

– Вот и устроилось! – сказал на улице Красовский. – Кусок хлеба есть, теперь можете и о хлебе духовном подумать. Идите в Крамскому. Это, может, и не академия, но очень серьезно.

О рисовальной школе на Бирже оставил воспоминания Репин. Помещалась она на стрелке Васильевского острова и официально именовалась Школой Общества поощрения художеств. Вот как Репин рисует обстановку в школе и ее учителей.

«Главное лицо в рисовальной школе был директор Дьяконов. Высокий старик, с белыми курчавыми волосами, он похож был на Саваофа. Я не слыхал ни одного слова, им произнесенного. Он только величественно проходил иногда из своей директорской комнаты куда-то через все классы, не останавливаясь. Лицо его было так серьезно, что все замирало в семи классах и глядело на него. Одет он был во все черное, – очень чисто и богато.

И вот я в рисовальной школе. Я рисую отформованный с натуры лист лопуха.

У нас два учителя – Верм и Жуковский. Несколько рисунков Верма висят на стенах как оригиналы для подражания. Они нарисованы с таким совершенством великолепной техники и чистоты отделки, что около них всегда глазеют ученики; не оторвать глаз – дивная работа…

…Еще учитель был в классе масок и гипсовых фигур – Гох. Но больше всего ученики говорили об учителе Крамском: этот приходил только в воскресенье утром; в его классе нельзя было добиться места: сидели „один за другим“, локоть к локтю…

Вот и воскресенье, двенадцать часов дня. В классе оживленное волнение, Крамского еще нет. Мы рисуем с головы Милона Кротонского. Голова поставлена на один класс. В классе шумно… Вдруг сделалась полнейшая тишина, умолк даже оратор Ланганц… И я увидел худощавого человека в черном сюртуке, входившего твердой походкой в класс. Я подумал, что это кто-нибудь другой: Крамского я представлял себе иначе. Вместо прекрасного бледного профиля у этого было худое скуластое лицо и черные гладкие волосы вместо каштановых кудрей до плеч, а такая трепаная жидкая бородка бывает только у студентов и учителей.

– Это кто? – шепчу я товарищу.

– Крамской! Разве вы не знаете? – удивляется он.

Так вот он какой!.. Сейчас посмотрел и на меня. Кажется, заметил. Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся. Вот он остановился перед работой одного ученика. Какое серьезное лицо! Но голос приятный, задушевный, говорит с волнением… Ну и слушают же его! Даже работу побросали, стоят около, разинув рты: видно, что стараются запомнить каждое слово… Вот так учитель!.. Его приговоры и похвалы были очень вески и производили неотразимое действие на учеников».

– Висницов плишооол! – приплясывая, кричали дети, ожидая, когда он разденется.

Едва снял пальто, схватили за руки, потащили в классную комнату, где учителя давали им уроки.

– Висницов! У Маши баба-яга не получилась. Получилась корова с хвостом.

– Неправда! – хохотала Маша. – Это не хвост, а помело. Просто моя баба-яга – толстуха.

– Л что сегодня? Что сегодня будет? – горящими глазенками смотрел на Васнецова самый младший мальчик.

Васнецов не запомнил с первого раза имена детей и смущался этой нежданной детской любовью.

– Сегодня мы будем рисовать иное, – сказал Васнецов, когда дети, притихнув, сели за парты.

В комнате две парты, доска самая настоящая, большая географическая карта.

– Ах! – сказала Маша, замирая.

– Помните у Пушкина?

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.

Вот и попробуем нарисовать такое, чтоб сердце волновалось. Вы представьте себе: теплый тихий вечер, потемневшие перед ночью ели. В небе чисто, и вдруг разглядишь тоненький серпик месяца. И чтоб вода, и чтоб лебедь. Чтоб от красоты такой, от счастья слезы бы сами собой из глаз катились.

– Ах! – снова сказала Маша.

А ее маленький братец заерзал на парте.

– Висницов, а если не получится?

– Получится! – воскликнула Маша. – Месяц, ели, лебедь. Все просто.

– Да, – согласился Васнецов, – все очень просто, но помните: надо, чтоб в рисунке воздух был, не тесните, не рисуйте много деревьев, много птиц. Все должно быть скупо. Можно ведь и вообще ничего этого не рисовать, а нарисовать царевича. Да такого, чтоб, глядя на него, стихи Пушкина сами собой пришли на ум.

Васнецов внимательно посмотрел на каждого из троих, потом взял свою большую папку с рисунками и вздохнул.

– Вы начинайте, а я к вашему батюшке пойду, покажу, что у меня получилось.

– Висницов, милый! Покажите нам! – так вся и вспыхнула Маша.

– Нельзя, – сказал Васнецов, еще крепче завязывая тесемки.

– Но почему?

– А если сглазите? Ребята примолкли.

– Договоримся так. Если я вернусь счастливый, вы кричите: «Ура!» Если я вернусь… Ну, как будто ничего не случилось, и сразу же продолжу урок – после композиции у нас рисунок – вы тоже сделаете вид, что будто бы ничего не случилось. И главное – ни одного вопроса! Утерпите?

– Утерпим, – прошептал самый младший и поглядел исподтишка на сестру.

– Утерпим! – сказала Маша, но глаза у нее сделались печальные.

Генерал Ильин был у себя в кабинете. В мундире, на столе строгий порядок.

– Васнецов! – обрадовался генерал, выходя из-за стола, и оказалось, что он в домашних туфлях.