Пимен Карпов - Пламень

• Название: Пламень
• Автор: Пимен Карпов
• Жанр: Классическая проза

---

И страшный лик Крутогорова, преобразившись, — излучал все светы, все сокровенные земли, ее тайны и чуда…

И вот, увидели духи светлую душу недр: человека в вещем преображении, с сердцем пророческим и непостижным, с глазами — провалами в бездны, какие не ведало и небо…

И самое страшное, что постигли духи, и самое неприступное, что им открылось в мирах, — было: сердце человека, вещая его загадка…

— Благодарю тебя, Великий Дух! — воззвал Крутогоров в смятенном огне и свете. — Благодарю за то, что излучил свет свой земле… свет звездный… И почерпнул от света земли… Горите в неприступном моем излучении, братья мои!.. — обращал пророк лик свой в огне к поверженным ниц толпам. — Пейте от истоков вечности!.. Бодрствуйте в извечном свете… Вот — истина.

Великая гроза была в бесплотном огне излучений. И от лика Крутогорова стрелы исходили, пронзовывая тьму. Купались стрелы в тайнах звездных. В стрелах огнепалимых сгорало лицо песнопевца-провидца. И за грозами, кровью опаленная, огненными бурями и светом, что излучала преображенная душа земли, — открывалась горняя горней Тайны неба, — с тайной земли сплетаясь, цвела бесплотным неприступным чудом.

В голубом огне, мужики, обрадованные рабочие, за грозно-исступленным Крутогоровым, за окровавленным, опаленным Феофаном, за змеистыми упругими девственными духинями (целуя их в грудь и уста кроваво) — уносились в горнюю света и откровений огненным вихрем… И победные падали клики их, словно всепожирающие языки огня:

— Сердце в ночи! Праздников праздник!.. Гори, сердце!.. Гори, душа!.. Славься, земля!..

— Ох, молодость, жизнь вешняя!.. Ох, огонь!.. Ой, утешь, дух! Разутешь!

— Срази!.. Попали!.. Воскреси!..

— Ох, цвети солнце полуночное!..

— Радость!.. Радованье!

— Благодать!..

— Звездосиянье! Свет незакатный!..

В сердце Крутогорова открывались непостижные бездны без предела, древний, доначальный хаос и надмирный огонь, попаляющий цветы и солнца…

О, хаос! О, надмирный огонь сердец! О, ночь, бездонная и страшная ночь, не затемненная светом звезд и солнц!.. О, бездны без предела! О, горний свет!

За бездонными пропастями пребываешь ты, о огонь надмирный. И, воистину, ужасно — дума о тебе. Ибо, ты — то, чему нет постижения, но отчего помрачается ум, слепнет зрение и глохнет слух…

Бесчисленные звезды солнца — это одинокие костры в провале-пустыне. Настанет час, и надмирный огонь до последнего луча выпьет свет из них. И бездны поглотят холодные тела солнц… Ибо нет предела жажде надмирного огня, как нет предела холоду и всеистребляемости бездн.

О, зачем свет горний не жаждет тела, а только духа?! О, зачем огонь надмирный не попаляет холодные, черные бездны, а только — светы и солнца?!

Но благословенны сердца — цветы надмирного огня и Вечности!.. Благословенны ночи — зори черного света и земли!..

X

С вечери причастники Пламени, осыпанные цветами и ведовским отмеченные знаком, огненной грозой двинулись к озеру в лесную моленную Поликарпа.

В дороге чернец и подхалюза Вячеслав, отделившись от громады, юркнули незаметно в темную хвою — следить за ушедшими в горы пламенниками.

Но злыдота, спохватившись вдруг, догнала Вячеслава.

— Пушша глазу берегли мы Маррею… — наступая на него, свирепо хрипел Козьма-скопец: — А ты сховал яе?.. Куда ты сманил яе от Поликарпа?

А худая какая-то, костлявая, с горящими глазами старуха, вцепившись крючками-пальцами в грудь чернеца, шамкая, грызла его:

— Ты шманил Марею!.. Ницый! Джуши тваей до-тляжушь!..

— Я ничего… я так, — заюлил Вячеслав, хватаясь за рыжую косичку, — Не лайся, старушка ты Божия… Дух живет, где хощет…

— Где Мария?.. — подступил к нему Феофан, жуткий, угрозный. — Не скажешь-не уйдешь отсюда-Неожиданно вынырнувший откуда-то поп Михаиле подскочил к Вячеславу, зашептал ему что-то на ухо торопливо, приседая и поглядывая то на злыдоту, то на Феофана. Как будто собирался открыть нечто, да боялся, поймут ли.

Но Вячеслав, узким ощупав, ницым взглядом суетливого белобрысого попа и прислушавшись чутко к жуткому, многоговорящему молчанию Феофана, смекнул, в чем дело.

— Слыхали… ать?.. — заблеял он. как-то извнутри, увиваясь вокруг злыдоты. — Голова-то сам перешел в Пламень теперь… Потому — знак увидел… А Марию — ведь ее батька сам продавал Гедеонову за рупь-целковый… А теперь на меня кричит… А все оттого, что изменил вам!..

— Брешешь, бесстыжая твоя харя!.. — забушевала злыдота. — Рра-зор-вем!..

— Я ничего… Я так… — съежился чернец. — Сами у него спросите.

* * *

Поднялась злыдота на дыбушки. Загудела. Ничего не разобрать. Только видно, как Феофана облепила гудящая саранча. Мужики, бабы, старики рвут на нем подрясник. Трясут его с оскаленными скрежещущими зубами и налившимися кровью глазами. Заклинают и грозят. А Феофан угрозно-жутким отвечает многоговорящим молчанием.

— А-а-а!.. — беснуется злыдота. — Дык ето стало-ть, усе — правда?.. Ты — изменник? В Пламень перешел?.. Увидел знак и впрямь?!

Но молчит Феофан. Недвижимым глядит в бездну ночи отверженным взором, вея на мир страшными грозами опаленной своей души.

Злыдота, сломленная, обезоруженная и разбитая, медленно и понуро отходит от своего владыки.

И только пытает издали его истошно, глухо:

— Значит, видел?.. Глухо же Феофан гремит:

— Окаянные! А вы разве не видели?.. Злыдоту охватывает жуть… Козьма-скопец в смятении и ужасе, вихляя кривыми вывороченными ногами, бежит по дороге к озеру. За ним — другие. Костлявая горбатая старуха, скрючившись, догоняет чернеца. Разрывает ему подрясник. Шамкает хрипло:

— Джуши догляжушь! Никому не поверю, покеда шама не увижу жнак!.. Нехай видють жнак уше, либо нихто!..

Прорычала на чернеца свирепо. Высохшим кулаком на него замахнулась. Но не достала и шлепнулась наземь.

* * *

У озера громада разбрелась по лесным тропам. Козьма-скопец, отойдя от злыдоты, понуро плетшейся в горы, долгим окинул ее невидным взглядом. Гаркнул свирепо:

— А в ельник?.. За составом, скыть?..

Но никто не шел в темный ельник. Жуткое что-то носилось про этот ельник.

Козьма пошел один.

С чадной, тлеющей тускло головешкой ползал Козьма-скопец на четвереньках под темным сплошным навесом хвои. Копал какие-то коренья. Собирал травы.

А за ним следил Вячеслав тайком, из-за еловых лап.

Только что вырвал Козьма ночной серый папоротник, как чернец, подскочив внезапно, зашипел:

— Брось, шкопец проклятый… скорей брось, а то…

— Што?.. — поднял желтое свое печеное лицо Козьма на багровый свет головни. — Тяготу приймашь?.. Што ль?.. Ну, хучь ты со мною:.. А то, скыть, гады!.. Яду им, а не составу!..

— Брось цвет Тьмянаго!.. — колотился Вячеслав, хватаясь за грудь и крутя головой шибко. — Через него — я Тьмянаго узнал!.. Понимаешь?.. Бро-сь!.. А то убью!.. — взмахнул он ножом.

Козьма молчал, дикими воззрившись на чернеца осовелыми глазами. Но вдруг, распахнув куцынку, подставил Вячеславу грудь.

— Шты-рха-й!.. Божья печать на мне… я, скыть, духом живу… А духа не убьешь!.. Что-о?.. Ну, штырхай!.. — напирал он на чернеца.

Полоснул тот ножом Козьму. Кровь хлынула из черной раны огненной струёй. Залила грудь Козьмы, белую его дерюжную рубаху.

Но устоял на ногах Козьма.

— А-а, шкопец проклятый!.. — ревел Вячеслав. — Тебе Марию?.. Я тебе укажу Марию такую, што ты и ноги вытянешь!.. Я тебя проучу, как топить меня… Говори, обещаешь отравить Крутогорова?.. Ать?.. Обещаешь?..

— Што?.. — скалил зубы Козьма-скопец. — Отруить?.. Хоть переруби меня напополам — не трону Крутогорова… А скорей тебя сызъяню…

— Храбер ты, брат… — прогнусил чернец. — Ну да недаром я караулил тебя…

С размаху пырнул концом в пузо Козьме-скопцу. А тот, шатаясь, достал из-за пазухи пук свежей какой-то травы. Выжав из нее сок, залил рану. Кровь утихла.

Оторопел Вячеслав. Не впервой ему приходилось работать ножом. Козьму он хватил со всей руки. А и с ног не сбил.

— Не убьешь, говорю… Потому — состав… — хрипел Козьма. — Жисть — дли тяготы нужна… Феофана знаешь?.. Вжо две тыщи лет живет. А все для тяготы… Ба-ют, за смертью, тожеть тягота — вад… Дык рази вад сустаит супротив мук от духа што, скыть?.. А Крутогорова за што ты хочешь труить?.. — пытал он.

— Я ничего… Я так… — лебезил уже следопыт, сжимаясь. — Составцу бы мне… Дяденька?.. Ать?..

— Што ш, изволь… — засунул за пазуху Козьма руки. — Бох хучь и выдумал смерть, штоб избавлять людей от тяготы, а себя от стыду, дык рази мы не сумеем смерть победить?! Загартуем все составом… Нихто не будет умирать ужо… Денно и нощно будут печь Боха-то — тяготою… Ну, Бох и сдастса!..

— Ать?.. — отскочил Вячеслав, увидев в руках Козьмы какие-то белые лезвия. — Што это?..