Пимен Карпов - Пламень

• Название: Пламень
• Автор: Пимен Карпов
• Жанр: Классическая проза

---

— Вот когда земля! Вот когда возьмем землю! Земля — и все тут!..

Над озером распростерлись смятенные ивы, вторя гулу знамен, взбиваемых ветром. В ночных волнах, вспененных прибоем, качались, рассыпаясь золотым дождем, багровые отсветы факелов.

В вотчине Гедеонова зловещая поднялась тревога. Люто залаяли на цепях псы, забили в чугунные доски дозоры… По углам каменной ограды вспыхнули сторожевые огни…

Полки, освещенные факелами и сторожевыми огнями, медленно и грозно текли по слепой, широкой столбовой улице. За хибарками, в логах, темнота, словно смертельный яд в кубке, бурлила и плескалась через края, заливая свет. Налетал ураганом ветер, воюя с ветлами, и поздняя заря горела за садом, будто кровь.

В тумане завыл расколотым зловещим воем старый набатный колокол. Заметался и полетел над дикими полями и лесами жуткий вопль, крик и призыв гневной души, клич, смешанный с кровью…

А по перепутанным переулкам, по подзастрешечью хибарок, пригинаясь и ползая на брюхе, словно черти, рыскали и юлили дозоры и следопыты Гедеонова…

В свете луны, звезд и лампад перед криницей с распятием мужики остановились: дорогу пересекли черкесы.

* * *

Грозно и жутко молчала громада. Только гудели над озером ветлы да хлопал знаменами и свистел ветер. В сумраке черные фигуры черкесов, изгибаясь, лязгали уже о седла шашками; рассекали воздух длинными арапниками.

На горячем, борзом коне выскочил в красной черкеске Гедеонов. Припав к седлу, впился в шумящую громаду острым темным лицом.

— Ага, мать бы… Пони-ма-ю!

— Тащи его с седла, катагора, лярву!.. — вздыбились задние ряды. — Обухом его по башке!

И вся громада, вздрогнув, двинулась крепкой стеной на Гедеонова. Но его вдруг заслонили черкесы, выстроившись на диких, вспененных конях перед мужиками со вскинутыми наотмашь обнаженными шашками.

— Спаситель! Заступись! — крикнул кто-то в молчаливой толпе.

— Жиды — трусы… — гнусил глухо Гедеонов, скрываясь за черкесами… — и дурак тот, кто их просит… ха-ха-ха! Иисус Христос — жид…

— Он мир спас!.. Гад ты проклятый!.. — ярилась толпа.

— Мир спас, а одного человека… с которым жил, учил, не спас?.. — покатывался со смеху помещик. — Иуду-то? Боялся вызвать душу его на поединок?.. О Господи Иисусе, прости меня, окаянного!.. Жаль, не при мне распинали…

Полки, глухо ахнув, подались назад. Ощетинились вилами, дрекольями, топорами, А в них с разгона дикой лавой врезались вдруг рычащие черкесы…

В воздухе зажужжали камни, зазвякали топоры, зазвенели косы, скрещиваясь с кинжалами и шашками…

— Кр-ру-ши-и!.. — гремели мужики. — Ру-б-би-и!..

Перед криницей с распятием валы хриплых, отягченных тел в бледном свете луны сцепились в смертельной и жуткой схватке и застыли: увидели, что всем — конец. И, приняв его, подняли ужасающую и лютую сечу…

Кони, вздыбившись, с диким храпом опрокидывали всадников и падали, посеченные. Глухо звякали, стуча о кости, топоры. Свирепые коренастые бородачи, напарываясь на кинжалы, грозно и страшно вскидывали руками, хрипли предсмертно… Но и расплачивались с черкесами равной платой смерти.

У ограды Гедеонов, топча разъяренным конем сбитых с ног стариков, хлестал направо и налево нагайкой, рычал глухо:

— Сотру в пор-рошо-к, мать бы…

— Г-а-а-д! — жутко прорвалось откуда-то. И емкий камень гукнул в грудь Гедеонова тяжко. Ухватившись за сердце, грузно упал под ноги разъяренному коню Гедеонов.

Над кучей тел встал вдруг высокий согнутый старик. Подбираясь с занесенной кривой косой к опрокинутому Гедеонову, ядрено крякнул:

— Ну-к-ко, под-держи-сь… Нуко-о, приподыми башку…

Гедеонов, часто и трудно дыша, судорожно выхватил из кармана короткий тупой револьвер и выстрелил в упор в старика.

Нелепо раскинул тот корявые, скрюченные руки и грохнулся навзничь.

— Х-ха-а!.. — хрипел и рычал Гедеонов. — В поррошок, мать бы…

* * *

За криницей вздымались и ложились костьми человеческие валы в адской битве. Люто рубились пригнувшиеся, извивающиеся змеями черкесы, не уступая мужикам и пяди земли. Но вот громада, развернувшись, полохнула черкесов боковым ударом и опрокинула их под гору. Оттуда глухие доносились хрипы: шла последняя резня.,

Топот, стальной лязг скрещивающихся сабель, кос и топоров смешивались с ревом и хрипом остервенелых черкесов. Мужики же бились молча.

— А-а!.. — подхватился в горячке Гедеонов. — Не берет… Поджи-га-ть!.. Скор-ее!..

А его уже оцепляли окровавленные, свирепо сопевшие и неумолимые мужики. Гулко плевались в руки, целясь в него топорами…

* * *

Подоспел Крутогоров.

Гедеонов, закрыв лицо рукавом, подполз к Крутогорову.

— Прости-и…

Обхватил судорожно его ноги, трясясь и стуча зубами.

— Я сам себя проглотил… Я, железное кольцо государства! — взвыл он, — Да и… иначе и не могло быть…

— Ну… што ш? — грозные протянулись руки мужиков. — Што за комедь?

Ясные поднял Крутогоров, в таинственном звездном свете, глаза:

— Вы пришли в мир, чтоб гореть в солнце Града… А чем лютей зло, тем ярче пламень чистых сердец!

В рыхлой, шелохливой мгле насторожились мужики, как колдуны на шабаше, уперлись носами в густые, дикие, сбитые войлоком и развеваемые по ветру бороды. Нахлобучили на глаза шапки. Заткнули топоры за пояс, косясь в лунном сумраке на застывшего в ужасе Гедеонова и ворча:

— Знать, и гаврики льют воду на Божью мельницу? А Гедеонов, точно комок, перевернувшись в горячке и упав к ногам Крутогорова, стучал загнутым костлявым подбородком оземь, хрипел глухо:

— А-га-х!.. Прости-и!.. По челове-честву! Из-за разорвавшихся над белопенным озером, рыхлых, опрокидываемых ветром, туч вынырнуло бледное жуткое кольцо луны и облило зеленым сном сады, срывы, смятенные человеческие валы под горой, мертвые раскинувшиеся тела и среди них, в цепи бородачей, темно-красную черкеску Гедеонова.

— Переходи к нам… — веяли на Гедеонова дикими бородами мужики.

— К вам? В пор-рошок, мать бы…

Зашабашили бородачи зловеще. Угрюмо и неотвратимо напосудили топоры, молча пододвигаясь к подхватившемуся вдруг Гедеонову.

— Ну… выгадывай…

— Пощадите… — жалобно заныл генерал. И забился в горячке немо. Под бледным, неживым огнем луны полы и рукава черкески трепались, как крылья мертвой птицы. По впалым зеленым щекам черная текла, запекшаяся пена, будто заклятое колдовское снадобье.

— От-пуст-ите… ду-душ-у… на покаян… Крутогоров, подойдя к нему, наклонил голову.

— Русский народ не только народ гнева… но и народ всепрощения…

— А-га-х!.. — рыгал Гедеонов кровавой пеной. — Не-г-эть…

И, подхватившись, точно на крыльях, развевая полами черкески, помчался наискось под гору. Плюхнул в ивовый куст проворно.

И, пригинаясь под ивняком, уже карабкался, точно кошка, над обрывом к хате плотовщиков, смутно светившей в ущелье, на песчаном откосе, красном окном. Но вдруг, сорвавшись, с грохочущим корнистым оползнем покатился вниз, к ухающим вспененным волнам.

Под обрывом, у берега, хлопал и скрипел привязанный к березе плот из обаполок. Засыпанный песком и заваленный хворостом, Гедеонов, выкарабкавшись, помчался к хате плотовщиков шибко и отчаянно. Но навстречу, от хаты, выползали из засады свирепые обормоты… Тогда Гедеонов, вернувшись, с разбега вскочил на плот, обрубил кинжалом веревку. Подхватил шест и, отодвинув плот от берега, поплыл, гонимый ветром и волнами.

Полная луна, выплыв из-за нагромоздившихся, словно горы, туч, обдала белым ярким серебром черный, захлестываемый волнами плот и согнувшегося, прыгающего дико по разъезжающимся доскам Гедеонова с длинным шестом.

Лунный шалый вихрь, подвернувшись, взрыл ворчливое, рябое озеро, захватил плот. Обаполки закачало зыбкими волнами, раздвинуло…

Провалился Гедеонов меж скрипучих набрякших обаполок. Застрял в них головой. Хряско под гул волн забился и захрипел…

Ухало озеро. Качала плот вспененная, пьяная рябь.

Хлюпали и скрипели остроребрые абаполки, оттирая защемленную меж них, облитую зеленым светом луны и захлестываемую волнами круглую: голову Гедеонова… Мужики рубились.

VII

Под гул набата, лесной шум и смутные крики громад Мария пробралась с сатанаилами и обормотами в глухой заколоченный сруб в конце села, в старом дуплистом саду. Заперла за собой крепкую тесовую дверь наглухо. И открыла отверженцам великое свое сердце.

— Прокляли меня все… Как же ж мне быть?.. Помогите мне, злыдотнички. Как бы-ть? И зарыдала неудержимо:

— Одна-а я на свете…

В темноте Вячеслав, зажегши огарок, прилепил его к подоконнику. И закрутился, согнутый, по пустой полусгнившей хате. Завыл, точно бышевый волк, став на коряченьки: