Юлиус Эвола - Люди и руины

• Название: Люди и руины
• Автор: Юлиус Эвола
• Издательство: Русское Стрелковое Общество
• Жанр: Философия
• Год: 2002

Барон Юлиус Эвола, философ-"традиционалист", для итальянского нацизма был примерно тем же, что Ницше — для немецкого, причем в более прямом виде: его довоенные работы посвящены теоретическому обоснованию фашизма. Послевоенные работы — переосмысление идей фашизма, философия в чистом виде (таких во второй половине XX века очень мало).

---

Итак, во имя чего он призывает к «Великому Отказу», учитывая, что всякий героико-аскетический принцип при помощи дезориентирующих фрейдистских интерпретаций оценивается как нечто ущербное и недостойное? Вероятно, для Маркузе — который противопоставляет себя психоаналитикам-»ревизионистам» (типа ЮНГА, ФРОММА, АДЛЕРА и т. п.) — идеалом «личности» является «.сломанный индивид, которому удалось успешно интериори-зировать и использовать репрессию и агрессию» (sic). Поистине пример для всех. ГЕНДРИХ говорил о войске, которое продолжает сражаться «не думая о победе или лучшем будущем, но лишь потому, что солдат должен сражаться, и это единственная мотивация, которая имеет значение… и новое испытание человеческой воли». Но для Маркузе речь, напротив, идет о вершине отчуждения, о «полной утрате всякой инстинктивной и интеллектуальной свободы», о «репрессии, ставшей уже не второй, но первой природой человека»; одним словом, сплошная «аберрация».

Как говорится, комментарии излишни. Для Маркузе, мыслящего прямо по ФРЕЙДУ, свобода и счастье равнозначны удовлетворению запросов собственной неизменной инстинктивной природы, среди которых «либидо», естественно, стоит на первом месте. Единственной перспективой для Маркузе является техническое развитие, благодаря которому у человека будет все больше свободного времени, свободного от «принципа отдачи», благодаря чему он научится переносить свои влечения с удовлетворения собственных непосредственных потребностей (что стало бы катастрофой для любого упорядоченного общества) на замещенные или перенесенные потребности, как то происходит в игре, в фантазии «орфической» (т. е. пантеистической и натуралистической с налетом руссоизма) или «нарциссической» («эстетизирующей», как говорит он сам) направленности. Практически речь идет о маргинальных областях, обозначенных еще ФРЕЙДОМ как сублимация или компенсация, а в случае индивида — о бегстве от действительности. Маркузе не замечает, что технологическое общество уже осознало необходимость систематической организации «свободного времени», предложив человеку стандартный набор тупых развлечений, связанных со спортом, телевидением, кино и «культурой» иллюстрированных журналов типа Reader's Digest и ему подобных.

Смешно даже думать, что нечто подобное может стать знаменем для восстания под лозунгом «Великого Отказа». Все держится на концепции человека. Человек Фрейда, ставший своим для Маркузе — это отклонение. Подытоживая миф Маркузе, можно сделать следующий вывод: оправданный в принципе бунт, лишенный своей положительной составляющей, обречен на провал. Следовательно, единственным логическим решением становится анархия. Возможно, именно поэтому Маркузе в конце концов освистали в Берлине наиболее радикальные «протестанты». После провала марксистского рабочего «протеста» остается лишь революция ничто. Показательно, что во время революционных про-тестных волнений во Франции в мае 1968 г. рядом с красными флагами коммунистов развевались черные знамена анархистов. Столь же примечательно и то, что подобные выступления, и не только во Франции, сопровождались откровенно разнузданным и дикими выходками. Поэтому если ситуация в корне не изменится, не стоит питать оптимистических иллюзий относительно «молодежи» в целом (которую нередко превращают в идола) и студенчества в частности. Любой бунт, лишенный высших принципов (которые можно найти у того же Ницше в наиболее ценной части его произведений, не говоря уже о вкладе, внесенном теоретиками правой революции), роковым образом ведет лишь к подъему сил еще более низкого уровня, нежели силы коммунистической крамолы, хотя последние и пытаются их использовать. Если эти силы победят, завершится цикл обреченной цивилизации. Воспрепятствовать этому может лишь верховная власть, способная вновь утвердить образ высшего человеческого типа.

III. ЗАЧАРОВАННОСТЬ МАОИЗМОМ

Довольно любопытным и заслуживающим внимания феноменом является влияние, оказываемое «маоизмом» на отдельные европейские крути, которые в строгом понимании не являются приверженцами марксизма. В Италии к ним относятся отдельные группировки «легионерской» и «фашистской» направленности, противопоставляющие себя Социальному Движению, которое они считают не «революционным», обуржуазившимся, обюрократившимся и попавшим в сети атлантизма. За образец они также берут МАО.

Подобное явление побудило нас взять на себя труд прочесть знаменитую книжицу МАО ДЗЕ ДУНА, дабы понять, чем вызвана эта зачарованность. Но поиски оказались тщетными. Помимо прочего, эта книга не пригодна даже в качестве систематического краткого руководства, ибо представляет собой причудливый набор отрывков из речей и произведений разного времени. В ней нет никакой собственно маоистской доктрины. Действительно, о каком особом учении может идти речь, если с первой же страницы наталкиваешься на следующие категорические заявления: «Теоретическим основанием, на котором строится вся наша мысль, является марксизм-ленинизм»? Этого вполне достаточно, чтобы выбросить в корзину это новое «евангелие», где к тому же на каждом шагу встречаются избитые лозунги мировой крамолы — «борьба против империализма и его прислужников», «освобождение народа от эксплуататоров» и т. п.

Если даже между советскими и китайскими коммунистами существуют разногласия, отдельные расхождения и некоторая натянутость в отношениях, это не более чем семейная склока, внутренние проблемы коммунизма (не считая продиктованных исключительно реалистическими и прозаическими мотивами: обширными малонаселенными восточными владениями России, крайне соблазнительными для перенаселенного Китая), которые могут затронуть нас, лишь если двое поделыциков сцепятся между собой.

На самом деле реальное влияние оказывает миф маоизма, не имеющий никаких точных идеологических формулировок и подвергающийся совершенно произвольным истолкованиям, с особым упором на так называемой «культурной революции». Поэтому рассмотрим основные составляющие этого мифа.

По мнению некоторых из вышеуказанных «китаефилов», в основании маоистской доктрины лежит «национализм». Однако даже не упоминая того, что впервые национализм утвердился как «ересь» с Тито и достаточно успешно процветал среди прочих сателлитов СССР, любители Мао пренебрегают более существенным фактом: в маоизме, вне всяких сомнений, речь идет о коммунистическом национализме. В его основе лежит коллективистское понимание нации как массы или даже орды, по сути мало отличное от концепции якобинцев. Когда Мао выступает против усиления партийных бюрократических структур, проповедуя прямую связь с «народом», когда он говорит об «армии, единой с народом», повторяя хорошо известную формулу «тотальной мобилизации», его вдохновляет почти тот же дух или пафос массы, который царил во время Французской революции, levee des enfants de la Patrie (франц. строчка из Марсельезы, доcл.: «Вставайте, дети Отчизны» — прим. перев.); между тем как двучлен масса-вождь, («культ личности», подвергшийся критике в пост-сталинистской России и возродившийся в еще более боголепном почитании Мао, ставшего идолом фанатичных китайских масс), повторяет один из наиболее спорных аспектов тоталитарных диктатур. Коммунизм плюс национализм: прямая противоположность высшей, иерархической и аристократической концепции нации.

Но если для «китаефильских» кругов, не желающих считать себя марксистами, привлекательна именно эта формула, то непонятно, почему бы им лучше не обратиться к национал-социалистической доктрине, где этот двучлен выражался формулой «Fiihrer-Volbgemeinschaft» (вождь + национальная общность). Мы говорим здесь именно о «доктрине», поскольку на практике в Третьем Райхе эта установка в значительной степени была облагорожена влиянием различных элементов, связанных с пруссачеством и традицией Второго Райха. Данное замечание во многом относится и к «волюнтаризму», другой составляющей маоизма, которой в избытке хватало и в национал-социализме. Равным образом задолго до Мао появилась «активная концепция войны» как «средства утверждения и торжества собственной истины»; данная концепция была знакома всем великим европейским нациям до появления так называемых «отказников», распространения лицемерного пацифизма и угасания воинского духа и чести. Впрочем, имеет смысл более пристально приглядеться и прислушаться к тому, что говорит дословно сам великий Мао: «Мы боремся против несправедливых войн, преграждающих путь прогрессу, но мы не являемся противниками справедливых, то есть прогрессивных войн». Что здесь подразумевается под «прогрессом», вряд ли нуждается в пояснениях: всемирное торжество марксизма и коммунизма. Поэтому почему бы нам самим не воспользоваться «активной концепцией войны», но уже в целях нашей «справедливой войны», войны не на жизнь, а на смерть против мировых подрывных сил, предоставив другим изощряться в обличении «империализма», воспевании «героического Вьетконга», великодушного Кастро и прочем вздоре, достойном лишь того, кто успешно прошел «промывку мозгов», лишающую всякой способности к различению.