Олжас Сулейменов - Книга благонамеренного читателя

• Название: Книга благонамеренного читателя
• Автор: Олжас Сулейменов
• Жанр: Языкознание

---

И совсем иначе обстоит дело с вопросом западно–европейских влияний.

…Было бы правильней делать выводы после сопоставительного изучения древнерусских и древнетюркских материалов. Сравнение обнаружило бы значительные совпадения в структуре войск, тактике, терминологии. И это естественно: тюркские подразделения издавна и традиционно входили в состав княжеских войск до XIII века, являя собой основную ударную силу воинства многих «уделов» Руси.

Истоки древнеславянской военной лексики относятся к эпохе славяно–тюркского единства. Этот необычный пока термин доказуем: источники дают для этого основания. И прежде всего — словарь. Целый ряд обозначений наиболее общих понятий военного дела получен от древнетюркских языков. Такие как — «воин», «боярин», «полк», «труд», (в значении «война»), «охота», «облава», «чугун», «железо», «булат», «алебарда», «топор», «молот», «сулица», «рать», «хоругвь», «сабля», «кметь», «колчан», «тьма» (10 тысячное войско), «ура», «айда»! Они уже не выделяются из словаря, эти обкатанные в веках невидимые тюркизмы. Лингвисты замечают лишь позднейшие, явно «неродные» включения: саадак, орда, бунчук, караул, есаул, ертаул, атаман, кош, курень, богатырь, бирюч, жалав (знамя), снузник, колымага, алпаут, сурначь и т.п.

Проштудировав всю небольшую (даже количественно) литературу, посвященную проблеме славяно–тюркских культурных взаимоотношений, я с грустью убедился в том, что большинство авторов брались за трудную эту работу ради того, чтобы доказать заранее им очевидное — никаких культурных отношений с дикими кочевниками не было и быть не могло.

Позиция, активно заявленная академиком Грековым, и метод обработки исторического материала, описанный и продемонстрированный в «Киевской Руси», к величайшему сожалению, не утрачивают актуальности и во многих современных исследованиях.

…Я выбрал для демонстрации вульгарного внеисторического подхода к историческим проблемам работы разные и по масштабам исследований и по стилю изложения.

…Как трудно было ломать в европейской науке лед недоверия к кочевникам, говорит печальная судьба книги выдающегося востокрведа Григория Потанина. Книги незаслуженно забытой — «Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе». Она вышла в Москве в 1899 году «на средства, пожертвованные Ю. И. Базановой».

Сравним и здесь предисловие и заключение.

«В этом предисловии я хочу ограничиться двумя–тремя словами по поводу тех недоумении, которые могут явиться при первом беглом взгляде на книгу. Господствующая идея книги, идея об единстве средневекового западного и восточноордынского эпоса распространяется и на эпос западной Европы, может с первых же строк книги вызвать некоторые возражения.

Во–первых, с первого же раза может показаться невероятным обмен эпосами на таком дальнем расстоянии как центральная Монголия и центральная Франция, как берега Орхона и Керулена на востоке, и берега Сены на западе.

Другое возражение — могут сказать, что трудно допустить возможность воздействия некультурных варварских орд средней Азии на культурную европейскую среду…

Эпоху, когда происходит обмен эпическими материалами, можно предположить очень ранней; можно не приурочивать ее к позднейшим переселениям среднеазиатских орд; этот обмен совершался в то отдаленное время, когда не было той разницы в культуре между центральной Европой и степями Средней Азии, какая появляется позднее.

В те отдаленные времена могли быть и такие случаи, когда ордынцы, пришедшие в юго–восточную или среднюю Европу, оказывались людьми высшей культуры в сравнении с туземцами» (стр. 1–2).

И в «Заключении»: «Пренебрежение ученых к степным народам задерживает развитие науки. Установление правильных взглядов на роль этих варваров и на историю духовно–культурных заимствований мешает наше арийское высокомерие, ложная историческая перспектива, вследствие которой все напоминавшее христианские апокрифы признавалось за похристианское, и несмелость мышления, порабощенного рутинными взглядами и рутинными верованиями.

Было время, когда история средневековой литературы в западной Европе не пользовалась славянскими памятниками, считая их малозначительными: теперь важность славянской письменности оценена: некоторые факты средневековой литературы освещены только при помощи славянских памятников. Может быть, такой же поворот нужно ожидать и в отношении к степному преданию. Может быть, будет признано столь же невыгодным для науки дальнейшее пренебрежение к степным преданиям» (стр.856).

Этим криком надежды завершается книга, вышедшая в последнем году XIX века. Но как мы видели, век этот в исторической науке продолжается. Бесценные труды, подобные потанинскому, забыты.

И через полвека славист В. А. Пархоменко вынужден статью «Следы половецкого эпоса в летописях» начинать со слов: «Наши летописи не оставляют сомнения в тесных, близких связях, существовавших в XII веке между социальными верхушками Руси и половцами. Идея извечной, принципиальной борьбы Руси со степью явно искусственного, надуманного происхождения».

И кончает статью словами: «Вообще следовало бы внимательней присмотреться к половцам и поискать следов их воздействия, как в древнерусской литературе, так и в памятниках литературной культуры».

Поискать следов!.. Не намного же продвинулась наука, если и сегодня, через несколько десятилетий после В. А. Пархоменко, мы вынуждены призывать «повнимательней присмотреться…»

 

Вернемся к «Киевской Руси» Б. Д. Грекова7 .

Упорно и горделиво говорил он о браках русских князей дома ярославова с германскими невестами. Святослав Ярославич женился на сестре трирского епископа Бурхарта, два других князя (имена неизвестны) женились — один на дочери саксонского маркграфа, другой на дочери графа штадского. Внучка Ярослава вышла замуж за германского императора Генриха IV.

Вывод: «Эти отрывочные известия говорят о тесных связях Киева с Германией» (стр. 488).

О связях Руси с Францией говорит брак короля Генриха I с дочерью Ярослава, Анной.

«О сношениях Руси с Чехией свидетельствуют брачные связи между чешскими и киевскими княжескими домами: одна жена Владимира была чехиня» (стр. 487).

О многочисленных династийных браках Руси с Полем в огромном томе нет ни слова. А ведь и Ярославичи женились на принцессах Турандот, следовательно, устанавливали политические связи с тюрками на высшем уровне.

Трудно предположить, что опытный историк не заметил в летописной литературе этих фактов. Восстановил же, он титулы и имена германских и французских зятей ярославовых, которые не сохранились в летописи. Это ему нужно было для доказательств версии, что благодаря таким, связям в Киевскую Русь проникали европейские языки. «Неудивительно, что в этой обстановке дети Ярослава научились говорить на многих языках», — заявляется уже в авторском предисловии к «Киевской Руси» (стр. 17). Теоретически вывод, может быть, и правильный. Но практическая база ориентирована неверно.

…Династийные браки, несомненно, важный фактор, способствующий не только политическому, но и культурному сближению народов, тем более, если они тесно соседствуют на протяжении долгого времени. С невестой приходит ее почетная охрана на вечное поселение. А эти дружины состояли из сотен воинов с семьями. Они селились вокруг княжеских дворцов, и постепенно становились одним из основных компонентов смешанного населения городов Киевской Руси. Их–то и называли торками, печенегами, куманами, а потом переносили имена эти на их степных родственников.

И следующие поколения князей приводили невест и дружины, приданные им, в те же города. Тюркоязычный элемент усиливался.

В среде, насыщенной поэзией тюркской речи, мне кажется, и творил неизвестный автор «Слова о полку Игореве», произведения, посвященного одному из нерядовых эпизодов славяно–тюркской истории.

Он, сын своего времени и сословия, свободно и естественно употреблял в тексте не только невидимые уже тюркизмы, но и живые тюркские термины и лексические формулы, не боясь быть непонятым своим читателем. Он рассчитывал на двуязычного читателя XII века.

Через несколько веков, когда значение тюркского языка в Руси уже не было столь насущным и он забылся, многие иноязычные включения «Слова» стали резко заметными; они выпирали из текста, бросались в глаза (пресловутые чага, ортьма, япончица и др., не вошедшие в общерусский).

Языковая ситуация, сложившаяся в городах Киевской Руси в XII веке, напоминает мне ситуацию времени Пушкина и Толстого, когда высшее русское сословие было практически двуязычным.

В XX веке многие выражения Пушкина и целые страницы из романов Толстого пришлось переводить на русский. Пример того, как быстро может измениться языковая ситуация. Отличия несомненно есть. Прежде всего в том, что тюркский язык в XII веке распространился не только при княжеских дворах, но охватывал и торговое сословие,и воинское.