А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2

• Название: Оракул петербургский. Книга 2
• Автор: А. Федоров
• Жанр: Современная проза

Во второй книге "Оракула" продолжается повествование о трудностях и радостях жизни в современной России. Жанр произведения характеризуется подходами, скорее всего, приближающими его к роману-назиданию, роману-проповеди, но только не к роману-исповеди. Все герои здесь вымышленные. На основе творческого обобщения демонстрируются ошибки выбора, мотивации поступков, которые приводят главных героев к драматическому и смешному. Интрига приключения присутствует везде, в нее поневоле втягиваются все участники событий.

---

Муза продолжала наращивать эффект психотерапии аверсивного свойства, используя для этого и свои былые наблюдения за жизнью больницы, в которой работала компания отщепенцев немного лет:

– Сабринок, ты еще плохо знаешь мужчин-мальчишек. Александр, хоть и был доктором наук, а Миша кандидатом, но они порой резвились, как дети. Вдвоем постоянно затевали розыгрыши. Любимой мишенью, безусловно, было начальство. Ирония в таких играх соседствовала с административными преступлениями. Причем, ни за какую "правду" они, собственно, и не боролись, а просто зубоскалили, потешали собственный интеллект, аристократов из себя корчили. Знаешь такую моду – а ля Федор Толстой? Жил когда-то такой разгильдяй, дуэлянт и великий барин. Больницу эти "невинные" сорванцы порой ставили на уши. Я-то наблюдала их художества из-за дверей гистологической лаборатории, но возразить не могла – они и меня взяли бы в оборот, пародировать стали бы, разыгрывать. Им поперек слова не скажи. У них ведь ничего святого за душой не было, когда дело доходило до хохм. Вот тебе характерный пример, если угодно?

Сабрина перебила Музу вопросом:

– Извини, не понимаю – кто этот Федор Толстой? Расскажи сперва поподробнее. И какое отношение к нему имели твой Миша и Сергеев?

Муза слегка поморщилась, но отвечала сдержанно и величаво с таким же пафосом, с каким, скорее всего, поучает своих сопливых учеников сельская учительница:

– Александр с Мишкой (аристократы говенные!) генеалогическими изысканиями занимались: пытались свои корни раскопать; один себя к великим татарам причислял (это Миша), другой (Александр) – к потомкам шведских бандитов времен короля Карла CII

У историка Ключевского (знаешь такого? – вопрос к Сабрине; та утвердительно мотает головой)имеется замечание: "Почти все дворянские роды, возвысившиеся при Петре и Екатерине, выродились. Из них род Толстых исключение, Этот род проявил особенную живучесть". Сергеев, кстати, уверял, что исторический ларчик открывается просто: все искусственное и надуманное человеком, а не совершаемое волей Божьей, не имеет никаких перспектив. Доказательство тому тезису – эпоха Петра и Екатерины "Великих". А особые подтверждения представили большевики – у них буквально все получилось шиворот-навыворот! Так вот, Петр Андреевич Толстой – сподвижник Петра I был сперва у него в опале (за причастность к стрелецкому бунту), затем отмылся и был приближен царем ко двору. Но сам Петр I говорил о Толстом: "Петр Андреевич очень способный человек, но, ведя с ним дело, надо из предосторожности держать за пазухой камень, чтобы выбить ему зубы, если он вздумает укусить". Шикарное замечание монарха! Характеристика уровня культуры и менеджмента российских монархов, да и его окружения тоже. Как тебе, Сабринок?

– Я, пожалуй, так хорошо не знаю историю Государства Российского, чтобы удивляться или восторгаться. – отвечала, внимательная слушательница, ты не отвлекайся, рассказывай.

Муза, насладилась эффектом рассказа (что ни говори, но, похоже, и она давно заразилась от Сергеева восторгом краснобайства; однако в своем глазу и бревно – не соринка!). Экскурсовод по памятникам старина продолжал:

– Так вот, потомок того хитрого царедворца – Федор Иванович Толстой, как пишут очевидцы, был красивым, сильным, стройным брюнетом, прославившимся попойками, карточной игрой, безобразиями и дуэлями. Кстати, Сабрина, он явился прототипом дуэлянта Долохова из "Войны и мира" Льва Толстого.

Сабрина развесила уши и с основательным вниманием и любопытством слушала повести старины.

Муза же продолжала выплескивать из себя знания тайных страниц истории России с восторгом инородца, хорошо знавшего, что это не его горе, не его боль и обида:

– Заметь, девочка, Петр Андреевич Толстой, будучи семидесятипятилетним вдовцом, содержал молодую итальянку редкой красоты, устраивал в своем доме роскошные балы, на которых частенько с удовольствием присутствовал государь. Федор Иванович Толстой женился на цыганке, и она родила ему двенадцать детей. Петр Андреевич был блестящим дипломатом, способным при необходимости "вывернуть изнанку налицо и лицо наизнанку". Это именно он, практически, выкрал царевича Алексея и привез Петру I на пытку. Федор же Иванович только прожигал жизнь.

– Грибоедов в "Горе от ума" писал о нем: "Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом. И крепко на руку нечист"… Он был другом Пушкина и, вместе с тем, они одно время были на грани дуэли. Рассказывают, что один приятель (их у него было много и среди них – Пушкин, Вяземский, Жуковский, Денис Давыдов, Баратынский, да мало ли кто еще!) просил Федора Толстого стать его секундантом на дуэли, тот ответил согласием. Но, когда взволнованный дуэлянт прискакал к нему рано утром и удивился тому, что тот еще нежится в постели, Федор Толстой успокоил товарища. Оказывается ночью он отыскал виновника дуэли, придрался к нему, вызвал тоже на дуэль и благополучно угрохал. К нему прилепилась кликуха – "Американец" с периода путешествия вокруг света под началом Крузенштерна. Он задал хлопот будущему адмиралу своими выходками. Крузенштерн вынужден был высадить его на Алеутских островах, вблизи Камчатки. Толстой и там, среди снегов белых, сумел набезобразничать.

Муза немного перевела дыхания, отслеживая эффективность тонкого психотерапевтического действа, называемого психологическое отвлечение, "перенос". Затем продолжала с неменьшим энтузиазмом:

– От этого "сорви голова" пошли ветви писателей по мужской и женской линиям: Константина ("Князь Серебряный"), Льва (в рекламе не нуждается), Алексея ("Хождение по мукам" и прочая белиберда) и других, многочисленных. Сам Федор убил на дуэлях двенадцать человек. Женившись на цыганке и настряпав кучу детей, он в наказание от Бога вынужден был подсчитывать ранние смерти своих наследников. Они в раннем детстве умирали все, кроме одной, последней дочери. Толстой помечал их смерти многозначительным – "Quitte". Так он жизнью своих детей отквитывал у Дьявола смерти ранее убиенных на дуэлях. Его дочь Сарра писала стихи и прозу, но умерла в семнадцати лет. Пушкин, знавший ее, писал своей жене: "Видел я свата нашего Толстого; дочь у него почти сумасшедшая, живет в мечтательном мире, окруженная видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится гомеопатически".

Сабрина слушала, почти что раскрыв рот, не пропуская ни одного слова. Ей все было интересно. Разговор шел о стране, из которой выплыла ее любовь и счастье (Сергеев), и куда она обязательно поедет (это было уже для нее решено!). Именно в России должен появиться на свет ребенок ее любимого мужчины! Ей хотелось, чтобы ребенок Сергеева, ее ребенок (тоже выходца из России), был петербуржцем, то есть представителем той породы россиян, которая была условно славянской. Когда-то евреи колонизовали Австралию (точнее, захватили там бразды правления, экономические рычаги) и создали великий и загадочный оазис для особой породы людей – мигрантов с густо и многообразно замешанной кровью от разных племен и народов, большую часть из которых составляли бывшие каторжники, изгой. Такими активными выбросами стала в России порода людей, собравшаяся под знамена Оракула петербургского! И вел этих авантюристов полусумасшедший царь Петр – сатрап, психопат, конквистадор даже в собственной отчизне, которого, если судить объективно, порой посещали и гениальные мысли, им принимались перспективные административные решения. Памятник Петру в Петропавловской крепости – самое правдивое психиатрическое свидетельство "полноценности" этой противоречивой личности. Сабрина надеялась, что ее сын на родном пепелище зарядится все же иными качествами. Ей очень хотелось увидеть его человеком, усвоившим все лучшее из присущего огромной, загадочной стране, называемой Европейской Россией!

Но Муза вновь привлекла ее внимание замечанием о "патологии" ее избранника – Сергеева, который, будучи коренным жителем северной столицы, находясь под постоянным протекторатом Оракула петербургского, и не мог быть иным, чем должен, обязан быть по принадлежности: змея не могла отказаться от своей змеиной сущности и превратиться, скажем, в рыбу, близнеца или крысу. Муза, как человек, отдавший достаточно лет служению патологической анатомии, хорошо помнила, что, например, в переводе с греческого простата (prostates) означает стоящий впереди. Отсюда и те простагландины, которые вырабатываются в организме петербуржца, выводят его далеко вперед по сравнению, например, с кособрюхими москвичами и прочими россиянами-азиатами. Оракул петербургский, выявленный гениальным чутьем царя Петра, и оформленный им по принадлежности в столицу Империи, имеет качество просперити (prosperity – англ.) – обеспечивает процветание постоянное и не затухающее! Муза стряхнула с себя налет исторических аналогий и социологической казуистики. Она продолжила разговор о малом, о мирском: