Олег Маркеев - Цена посвящения: Время Зверя

• Название: Цена посвящения: Время Зверя
• Автор: Олег Маркеев
• Издательство: ОЛМА-Пресс
• Жанр: Боевик
• Год: 2004
• ISBN: 224-04682-3, 5-224-04696-3

«Посвящение — переход через порог смерти ради новой жизни, но порой плата за Посвящение — жизнь». В истине этого высказывания предстоит убедиться героям нового романа известного писателя Олега Маркеева «Странник. Цена Посвящения» Максимову и Злобину в ходе расследования загадочного убийства крупного предпринимателя. Мир бесов вдруг оказывается так похож на сегодняшний мир, что трудно понять, кто оборотень, кто друг, кто враг. Клубок интриги удастся распутать лишь на последних страницах романа. Но нить повествования потянет за собой в будущее, к новым приключениям Странника, с которым читатель уже знаком по романам писателя «Угроза вторжения», «Черная Луна», «Оружие возмездия», «Тотальная война».

---

— Так, хвосты я народу накрутил и соответственное место скипидаром умаслил. Сейчас пойдет вал информашки, готовься.

Салин помассировал висок. Решетников перешел на привычный «совещательный» тембр голоса, но даже приглушенные звуки отдавались в голове тупой болью.

— Знаешь, о чем я думал, пока тут отлеживался?

Решетников устроил сцепленные пальцы рук на животе и изобразил готовность слушать.

— В какое дикое время мы живем, — произнес Салин, прикрывая глаза. — Если в старые времена мы установили человека, имеющего связи от Кремля до низин преступного мира, что бы мы подумали?

— Шпион, мы бы подумали, — коротко хохотнул Решетников.

— Вот! А сейчас даже не разберешь, кто шпион, кто вор, кто казнокрад, кто «цеховик», а кто просто дурак с инициативой.

— На то и перестройка была затеяна, чтобы всех запутать. Но кто такой Глебушка Лобов мы вскорости узнаем в подробностях. То, что парень далеко не дурак, это и без Владислава ясно. Так долго таиться, а потом бортануть Матоянца в самый удобный момент, да еще запустить в наш огород деньги «Артели»… М-да, не дурак! — веско констатировал Решетников.

Он оборвал речь и взял такую долгую паузу, что встревоженный Салин вынужден был сделать над собой усилие и приподняться на локте.

— Что? — поборов раздражение, обратился он к сладко улыбающемуся напарнику.

По опыту знал, такую плотоядную кошачью улыбочку Решетников напяливал в исключительных случаях. Когда засекал поблизости подходящую мишень для своих когтей.

— Как на крюк насаживать молодца будем: за губу или за филейную часть?

За долгие годы у них выработался свой язык, понятный только им. Окажись на месте Решетникова кто-то из непосвященных, пришлось бы ему рассыпать бисер слов. «Ловить клиента на компрометирующих контактах в высших эшелонах или ловить на нижних, по самому социальному дну идущими?» Это же пытка адова произнести и мука египетская выслушать.

— С арабами ссориться рано, ты как считаешь? Лезут ребята не в свое дело, но «особый период» к ним… — Салин пожевал губами. — Рановато, я думаю.

— Значит, сажаем крюк в задницу!

Решетников звонко хлопнул ладонями по толстым коленям. Салин невольно поморщился, таким резким и хлестким ему показался этот звук.

Глава двадцать седьмая. Меры по регламенту «особый период»

Трагедия — слишком низкий жанр для политики. Сильные мира сего считают себя персонажами эпоса, на худой конец — мифа. Им не до посконной действительности, в которой барахтается большинство. Они лишь дергают за ниточки, заставляя покорных марионеток играть для них трагедии, фарсы и комедии. Плохо, что куклы влюбляются, страдают и умирают всерьез. Впрочем так еще интереснее. В конце концов, искусство требует жертв. А искусство политики самое кровавое из всех. И Муза его — Гильотина.

По закону жанра политику полагается делать величественные жесты и совершать грандиозные деяния. Каждый его шаг должен быть ожидаем, но трудно объясним, а действие конкретно и безнаказанно. И не стоит судить его по меркам морали и общечеловеческих ценностей. Политика не может быть моральной, но обязана быть эффективной. А из всего человечества политика интересует только он сам, любимый, да еще его клан.

Вглядитесь в глаза мастера игры на международной шахматной доске, где пешки-народы ложатся за своих обреченных королей. Вглядитесь и ужаснитесь. Потому что вы заглянули в Бездну…

«Особый период» — это эфемизм, призванный замаскировать страшное время, когда у заигравшихся политиков все идет наперекосяк. Мир погружается в сумерки хаоса, сбесившееся время требует жестких и сверхэффективных мер. И плеть в правящей длани хлещет беспощадно. Да так, что небо делается красным от разбрызганной крови.

«Особый» — значит правила игры ужесточаются до зверства. И не только можно, а жизненно необходимо делать то, на что в прежние, более спокойные времена было наложено табу.

Неисправимый уголовник? В тихое время пожалуйте в тюрьму на перевоспитание. Выйдете, не поумнеете — посадим еще раз. «Особый период»: — попался — получи пулю в затылок. Некогда тебя, братец, перевоспитывать, война на дворе или еще что похуже.

Власть вам не нравится? О чем на каждом углу вещаете, других с толку сбивая. Подозрительными связями запаршивлены? Возьмем на карандаш, походим следом, послушаем и посмотрим. И занесем в список.

Грянет година «особого периода» — по этим спискам проведем аресты. У кого красная галочка в карточке — налево. Носом в стенку. У кого нет — направо, поживи пока в камере.

Только и в камере «особый период» достанет. Потребуется тюрьму освободить для новых постояльцев или погонят этапом, а тут враг наступает. Положат в ров, как тех поляков в Катыни. И лишь через пятьдесят лет признаются, наша, мол, работа.

Но, ритуально посыпав голову пеплом, руками разведут: «Не судите строго. Время такое было. Особый период!»

Одна радость — «период», значит, не навсегда. Нахлынет кровавый вал истории и откатится.

Сердце стонет, когда понимаешь, что «период» — значит рано или поздно все непременно повторится.

Так было и так будет впредь. Пока есть куклы и кукловоды, пешки, короли и гроссмейстеры.

Активные мероприятия

В Склифе царил нормальный вечерний аврал. Персонал сдавал смену. Родственники и ходячие больные сновали по коридорам. В палатах двери были нараспашку.

Больницы Валя Смертин не любил. Покопавшись поглубже в душе, сказал бы, что просто боится. С тем образом жизни, что он вел, и тем ремеслом, что его кормило, больница — худший вариант.

Валя знал, что шансов попасть на больничную койку с воспалением легких, например, у него мало. А вот с перебитым позвоночником, дыркой в черепе и парочкой огнестрельных ран в самых неприятных местах — сколько угодно. Близко к ста процентам.

Во время первой командировки в Чечню он наблюдал, как вертолет, круто заложив вираж и отстреливая ракетницы, уходил в направлении Северного или какого-то еще ближайшего полевого госпиталя. На борту «вертушки» внавал лежали раненые. Из оставшихся на земле кто-то искренне считал, что ребятам повезло, отстрелялись и отмучались. Сейчас залатают, откормят и дембельнут домой.

Смертин ни с кем вслух не спорил, про себя решив, что уж лучше добить самого себя, чем через пару месяцев выползти из госпиталя на костылях. Жизнь такая пошла — мертвым позавидуешь.

Смерти не искал, но воевал за пределом риска, жестоко и яростно. За что и получил прозвище Валя Смерть — врагам.

Прозвище он привез с собой в Москву. Из кабинетов и курилок УБОПа оно самотеком перекочевало в преступный мир и таким образом приклеилось к Валентину насмерть.

Стоило Валентину свернуть за угол и войти в тупичок, где помещалась палата потерпевшего Родика, как два тупых быка, сидевших на стульях у дверей, повернули морды и уставились на него пустыми глазами.

Валентин их в лицо не знал, а они его узнали, наверное, по описаниям дружков, имевших несчастье лично познакомиться с Валей Смерть врагам.

— Привет, пучеглазые, — приветствовал их Валентин, не сбавляя шага.

Один соображал чуть быстрее. Стал приподниматься.

Но Валентин уже подошел вплотную. Воткнул жесткий палец в мякоть над ключицей, заставив быка сесть на место.

— Ты что-то хотел сказать? — спросил он, заглядывая в полные боли и ненависти глаза. — Что-то типа «туда нельзя»?

Бык надулся кровью, но промолчал.

Валентин вытащил палец, глубоко ушедший под ключичную кость. Им же ткнул во второго быка.

— Может, ты мне хочешь что-то сказать?

Слов для чемпиона МВД по рукопашному бою не нашлось.

— Готовьтесь, пучеглазые, через десять минут поговорим.

Валентин распахнул дверь и вошел в палату.

Родику как герою войны и труда братва организовала отдельную палату с индивидуальной капельницей и уткой. Только сестру милосердия в белом чепчике и томиком Тургенева на коленях не додумались подогнать.

В палате тускло светил ночник. Металлические блики растеклись по штанге капельницы. Раствор в пластиковом мешочке казался сгустком света.

Ростом и габаритами Родик не вышел, если бы не торчащая из складки перевязанная нога, можно было решить, что под одеялом никого нет. Просто ушел пациент, плохо заправив постель.

Валентин подошел к высокой кровати на колесиках, щелкнул тумблером на панели над изголовьем.

В лицо Родику ударил яркий свет. Он поморщился, став еще больше похожим на подленького гнома.

— Овца поганая, затопчи фазу! — прохрипел он.

— Я тебе кислород затопчу, баран, — на полном серьезе пообещал Валентин.

Веки у Родика мелко задрожали, потом нехотя разлепились.