Наби Даули - Между жизнью и смертью

• Название: Между жизнью и смертью
• Автор: Наби Даули
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Ребята, - обращается он к новичкам. - Не прихватили случайно какую-нибудь газету?

Те не отвечают. Но едва стемнело, в нашу сторону полетели камешки. Заработала полевая почта военнопленных. Из записок, привязанных к камешкам, кое-что мы узнали о войне. В наших руках оказался даже номер "Правды".

Василий Петрович чем-то очень доволен сегодня: подпоясался поверх гимнастерки веревкой, сдвинул пилотку на затылок. Он щупает свою густо разросшуюся бороду и говорит:

- Побриться бы!

- А где бритву возьмешь?

- Постойте-ка, братцы, - спохватывается один. - Я же парикмахер... Мастер первого класса, еще в салонах Харькова работал!

Он поднялся с места, направился к полуразвалившейся стене и вернулся с несколькими кирпичами, которые начал складывать один на другой. Мы с интересом наблюдали за ним.

"Мастер первого класса" разыскал пару осколков стекла, со звоном поточил их один о другой и точным движением пальцев, присущим только парикмахерам, проверил острие.

- Добре! - сказал он с улыбкой. - Зараз мы откроем парикмахерскую номер один.

Я и раньше слышал, что стеклом можно бриться, а теперь смог наглядно убедиться в этом.

Парикмахер показал нам "класс" работы. "Мастерская" еще не была готова к обслуживанию посетителей. Недоставало расчески и ножниц. Мастер привязал десяток спичек к деревянной дощечке, и получился гребешок. За это время ему сложили "стол" из кирпичей. Дело стало за зеркалом.

- Ладно, обойдемся без него, - заговорили зрители.

- Что это за парикмахерская без зеркала! - возразил мастер, широко разводя руками. - Я без зеркала не работаю!

Кто-то из солдат принес фару с разбитой машины, Парикмахер осмотрел ее.

- Эта штука годится. Правда, она человека вверх ногами показывает, но не беда, - сказал он и дал подержать "зеркало" одному из пленных. А сам, сняв гимнастерку, подвязал ее наподобие передника и не без гордости пригласил клиента:

- Ну, Василий Петрович, прошу. Вы у меня здесь первый клиент, а потому и побрею вас бесплатно.

Василий Петрович сел. Поглядев на свое перевернутое изображение в "зеркале", он невольно рассмеялся. Засмеялись и остальные.

- Прошу внимания, - объявил мастер и осторожно провел осколком стекла по щеке Василия Петровича сверху вниз. Спустя каких-нибудь десять-пятнадцать минут Василий Петрович встал чистеньким. Оказалось, что он еще молод. Зато еще резче выступила его худоба.

- Спасибо, - сказал он мастеру.

Парикмахер, довольный своей работой, крикнул:

- Кто следующий?..

На первый взгляд это могло показаться пустой забавой. Но за всеми шутками здесь крылось стремление сохранить от гибели живой огонек в душе; люди цепко хватались за все, что связывало их с жизнью, с человеческим существованием.

Скоро по разным углам лагеря открылось еще несколько таких же парикмахерских. Была установлена даже соответствующая "плата" за обслуживание. Например, за бритье усов и бороды - табаку на цигарку. Нет табаку - можно и пуговицу от гимнастерки.

Появились в лагере и другие "специалисты". Одни делали иглы из проволоки, другие - кресала, чтобы высекать огонь, третьи подбирали брошенную кровельную жесть и мастерили котелки и кружки. Делалось все это, разумеется, тайком, когда немцев внутри лагеря не оставалось.

Так в нашем мирке, стянутом колючей проволокой, был сделан первый шаг в борьбе за жизнь.

ИЗ ДНЕВНИКА ПАМЯТИ

В плену я не мог вести дневник. Да если б и вел, все равно не сумел бы привезти его домой. Он непременно попал бы в огонь во время обысков, которые фашисты устраивали систематически. Но не напрасно немецкий поэт Гейне говорил, что память человеческую не обыщешь. Все, что я увидел и пережил, прочно сохранилось в моем единственном дневнике - дневнике памяти. Можно было бы с точной последовательностью, час за часом рассказать о всех событиях, свидетелем которых я был за тысячу дней фашистского плена.

Вот несколько отрывков из этого дневника.

25 а в г у с т а 1941 г о д а

Сегодня нам выдали по две репки. Пленные называют их "гитлеровским пайком". Никогда не думал, что репа может быть такой вкусной. Беда только, что ее так мало...

Постой-ка, не ослиная ли это философия - насчет репы-то? Да побольше захотел бы и осел. Какой позор! Но что поделаешь? Куда бы ты девался от стыда, если б немцы кормили нас калачами, как ожидал Поляков, держали в удобстве и холе, давали пить вина и все прочее... Существовать ты бы еще существовал, но для родины должен был бы считать себя вычеркнутым из жизни вон!.. Да, вычеркнутым. Это еще хорошо, что враг не принимает нас за своих друзей. Самодовольно жиреть на харчах врага - было бы куда подлей вот этой ослиной философии.

26 а в г у с т а 1941 г о д а

Нам обещали выдать какое-то "тэйе". Что это может быть? Одни говорят, что это хлеб, выпеченный из риса. Другие утверждают, что это не хлеб, а каша. А третьи доказывают, что "тэйе" - это клецки и делаются они из муки.

"Тэйе" оказалось водой, в которой была отварена какая-то трава. Тут мы вспомнили, что по-немецки "тэйе" означает чай.

27 а в г у с т а 1941 г о д а

Офицер со срывающимся голосом сегодня опять появился в нашем лагере. Его сопровождал целый взвод солдат. Что-то затевается, но что?

Нас снова выстроили. Офицер все так же виртуозно поигрывал красивой тростью.

- Ахтунг! - прокричал он.

Лагерь смолк. Офицер медленно прохаживался перед строем, ударяя тростью тех, кто позволял себе шевельнуться.

- Кайне дисциплин!* - кричал он. - Русски никс карош...**

_______________

* "Дисциплины нет!"

** "Русские нехорошие".

Потом он отошел в сторону и, приняв свою обычную позу, подозвал к себе переводчика. Тот обратился к нам:

- Есть ли среди вас лейтенанты, полковники и другие чины? Военное командование Германии приказывает содержать их отдельно, в лучших условиях...

Офицер ждал ответа. Но никто не вышел из строя.

- Значит, вы все солдаты? - эсэсовец раздраженно дернул головой.

...Нет, наши командиры не захотели отделяться от своих солдат. Мы были людьми одной страны и в фашистском лагере крепко держались друг друга.

Зачем понадобилось гестаповцам отделять командиров от рядовых бойцов? Вероятно, это облегчило бы им выявление коммунистов, ведь среди командиров хоть один из десяти да должен быть коммунистом.

Мне вспомнилась пословица моего народа. У нас говорят: "Овцу, которая от стада отделится, волк зарежет, а лошадь, которая от табуна отобьется, медведь задерет". Мы не отделились и не отбились друг от друга. А что будет дальше - увидим.

28 а в г у с т а 1941 г о д а

До войны я ни разу не слыхал про "баланду". А сегодня у нас в лагере только о ней и говорят. В бывшей тюремной кухне установили котел. "Первоклассные" повара уже кипятят там воду. Из окон кухни клубится пар. Только и слышно:

- Нынче для пленных готовят баланду.

- А что это такое баланда? - спросил я у соседа. Тот оказался знатоком по этой части.

- Баланда - это такой суп, - сказал он. - Замешивают в кипятке немного крупы, немножечко масла, немножко соли и немножко муки. Сварится вот и ешь баланду.

Но немецкая баланда оказалась совсем не такой. В нее была запущена одна только немолотая гречиха, да и та осталась недоваренной. Ни соли, ни муки, ни масла в ней не было.

Получая баланду, я сказал соседу:

- Это не такая, как ты говорил. Может, они варить не умеют?..

- А баланда, - усмехнулся он, - бывает трех сортов. Та, что я говорил, - первого сорта, а эта немецкая - третьего.

29 а в г у с т а 1941 г о д а

Нынче опять устроили обыск. Но проходил он уже по-иному. Нас всех загнали в угол двора. Поставили стол, стулья. Открылись ворота, и в лагерь вошла группа офицеров. Среди них был и эсэсовец с тростью. Мы узнаем его сразу, издали. Он уже получил прозвище. Его окрестили "рвотным порошком". Слово "порошок" потом отпало, а кличка "рвотный" со временем стала общей для всех немецких офицеров.

Офицеры расселись вокруг стола. К ним по одному стали подводить пленных. Каждого из нас записывают в лежащий на столе длинный список. Теперь мы уже не только по счету, но и по имени занесены в документы торжествующего врага и становимся живыми трофеями.

Обыск продолжался долго и тщательно. Немецкие солдаты раздевали нас догола и до ниточки прощупывали всю одежду. Нас заставляли поднимать руки и смотрели даже под мышками. Бумага, карандаши и прочее - все летело в огонь.

У солдата, стоявшего передо мной, в грудном кармане оказалась фотография ребенка. Она пошла по рукам офицеров. Пленный побледнел. Это был снимок его единственной дочурки, сделанный перед самой войной. Я чувствовал, что ради спасения портрета дочери он готов полезть в огонь. Эта карточка была для него единственной памятью о близких. Он берег ее как последнюю надежду. Сожги сейчас фашисты снимок - и для отца будет все кончено.

Офицер бросил фотографию в костер. Но, к счастью, порыв ветра подхватил и унес карточку в сторону. Снимок упал у ног немолодого немецкого солдата. Тот поднял карточку и сунул ее в карман.