Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

• Название: В час, когда взойдет луна
• Автор: Хидзирико Сэймэй
• Жанр: Научная Фантастика

Начало 22-го века. После глобальной войны и глобальной экологической катастрофы, случившихся в середине 21-го века, власть на Земле принадлежит вампирам. Это «классические» вампиры по Стокеру, т. е. нежить, вступившая в союз с нечистой силой. Сложная клановая иерархия вампиров смыкается с государственной иерархией объединенной всемирной сверхдержавы — Союза Свободных Наций. Техническая и информационная мощь соединенных сил государства и нечисти такова, что, кажется, сопротивление невозможно. Тем не менее, оно есть. Главный герой романа Андрей Витер — боевик подполья по прозвищу Эней. Его ячейка провалена, все его товарищи погибли, он вынужден бежать из города, где назначена акция — но перед этим решает сделать дело, убить того, кто приговорен организацией.

Автор, Хидзирико Сэймэй, состоит из трех частей — Ольга Чигиринская, М. Т. Антрекот и Екатерина Кинн.

Книга взята отсюда: http://fan.lib.ru/c/chigirinskaja_o_a/luna_01.shtml

---

— Иначе бы отказался, — кивнул Кобыл.

— А у моего отца нет. Значит, он недостоин?

— Не обязательно. Он у тебя, кажется, переводчик?

— Да.

— Статусные чипы раздают, принимая во внимание профессиональные достижения, а не человеческие качества, Андрей. Я не думаю, что твой отец плохой переводчик, но в этой профессии нужно добиться очень многого, чтобы быть замеченным извне… И социальной активности твой отец, наверное, тоже не проявляет?

— Не проявляет, — согласился Андрей.

— Ну вот видишь. Похоже, он просто не стремится заполучить пайцзу. Я не знаю, что должно быть дороже — принципы или счастье семьи, тут каждый выбирает для себя — но отсутствие пайцзы само по себе не говорит о том, достойный человек твой отец или нет.

— Значит, и эта ваша игра ни о чём не говорит. Может, если будет настоящая смерть грозить, я испугаюсь до судорог и всех продам. А кто-то, кто сегодня мне «метку» выдал, меня спасет. А настоящей ценности жизни… этого мы не узнаем с фишками.

— Не узнаем, конечно, — Кобыл нарочито-утомленно вздохнул. — Но задумаемся. Андрей, послушай, неужели тебе неинтересно разобраться в собственных мотивах? Понять, почему ты сделал тот или иной выбор?

— Нет, — мотнул головой Андрей.

— Странно. Ты предпочитаешь действовать как автомат, руководствуясь заложенной в тебя родителями программой — или сам выбирать свой путь?

— Я не следую никакой программе. Я выбрал все сам.

— Это очень просто проверить. Можешь ты хоть раз отступить от своих правил? — Кобыл погремел в кулаке «черными метками» Андрея. — Если не можешь, значит, никакой свободы у тебя нет.

Андрей не знал, что ответить. Он запутался. С Кобылом всегда было так: при помощи каких-то аргументов учитель загонял его в зыбучие пески, где куда ни ступи — трясина неправды, и остается только тупо стоять на одном месте, упрямо повторяя одно и то же. Так было и в прошлый раз: он не мог ответить, почему слабых обязательно надо защищать, просто твердил, что надо — и все. И вот сейчас он снова дурак дураком, и мир вокруг стал каким-то чужим и незнакомым. В знакомом Андрею мире многое было само собой разумеющимся: держи данное слово, не предавай, не подставляй друзей, не беги от драки и не напрашивайся на нее, делай добро всем, кому можешь, поддержи падающего, утешь плачущего, успокой боящегося, развесели унылого… А у Кобыла все делалось туманным и расплывчатым, и на каждый случай существовали какие-то сложные алгоритмы, и по всему выходило, что Андрей дурак — хотя выводы, вроде бы, Кобыл делал те же самые. Или почти те же.

— Может быть. И нет, — сказал он, уже изрядно рассерженный — в таких случаях он говорил короткими фразами. — Ну и черт с ней. Тогда.

— Ну, вот мы и пришли к выводу, что в критических ситуациях принципы могут оказаться важнее свободы, — Кобыл развел руками. — Ладно, все это было хорошо, но урок подошел к концу.

Андрей встал с бревна. Чувствовал он себя как отбивная.

* * *

— Максим Максимович? — рукопожатие Жеребцова было в меру крепким, в меру мягким, сухим — профессиональным. — Садитесь, пожалуйста.

Кабинет располагал. Его хозяином был мужчина, поэтому ноги вошедшего не утопали в ковре, кресла и пуфы не угрожали удавить в плюше, и по стенам не вились традесканции — напротив, все было очень аскетично, сдержанно, в серых и белых тонах.

— У меня разуваются, — предупредил Жеребцов. Максим Витер снял обувь, прошел вслед учителю и сел на указанное место — обтянутый черной кожей стул. Жеребцов уселся напротив.

— Вы хотели поговорить об Андрее?

— Да, — Жеребцов вынул из стола планшетку,[4] что-то вызвал на дисплей — видимо, личное дело ученика. — У нас сегодня был урок по практической этике, и я убедился, что нам нужно срочно поговорить.

— «Отрезанные лавиной»? — спросил Максим.

— «Подводная лодка» — педагог улыбнулся. — Названия и декорации меняются, суть остается той же. У них сейчас ещё идут занятия, а вы, как я понял, человек свободной профессии — я и решил вызвать вас днем, не откладывать на вечер.

— Попробую угадать. Андрей стал «чемпионом смерти».

— Бинго! — Жеребцов встал и начал прохаживаться по комнате. — Попробую теперь я угадать: вы в школе тоже были…?

— Бинго, — согласился Максим. Не нравился ему этот разговор. Впрочем, ему вообще не нравились преподаватели этики. В лучшем случае это были продавцы воздуха. В худшем — растлители малолетних. Не в сексуальном плане. Он сейчас пытался определить, к какой из двух категорий относится этот.

— Попробую угадать ещё кое-что. У вас дома много старых книг, и Андрей их с удовольствием читает.

— Угадали.

— А вы уже объясняли ему разницу между старыми книгами и реальной жизнью?

— Неоднократно.

— Вы позволите задать вам жесткий вопрос?

— Да, конечно.

— Вам не кажется, что сын копирует вашу поведенческую модель? Модель — будем откровенны — неудачника?

— Нет, не кажется. Я в этом уверен. Равно как уверен и в том, что моя жизнь удалась. У меня есть все, что нужно человеку: любимая женщина, дети от нее, дом, дело, которое люблю. Этого более чем достаточно.

— Угу. Ну что ж, человека, у которого есть все, что ему нужно, определенно нельзя назвать неудачником. Беру свои слова назад и приношу извинения. Вы молодец, Максим. Вы умеете держать удар, Андрей пошел в вас, но меня как педагога беспокоит его будущее. Не сомневаюсь, вас как отца — тоже.

— Беспокоит. Так что неправильно с будущим Андрея?

— В психопрофиле я записал это так: виктимное поведение в сочетании с конструктивной агрессией. Поясню, что это значит. С одной стороны, в обеих играх — «пистолет» и «черная метка» — Андрей проявил виктимность. Он добровольно вызвался остаться жертвой в первом случае и оставил себе свои черные метки во втором. Но при этом в первой игре он завладел пистолетом и всех построил — а сам остался последним, а во второй — схитрил, отказавшись раздать свои черные метки. Он готов решать за всех и нарушать правила, чтобы отвоевать себе возможность поступать в соответствии со своими представлениями о морали.

— И что?

— Буду совсем откровенен: согласно статистике, 86 % найденных и установленных террористов в школьных тестах показывали именно эти характеристики. Вот чего я боюсь и о чём беспокоюсь.

— Понятно. Да, вы правы, это и в самом деле причина для беспокойства. Я могу идти?

— Конечно. До звонка пятнадцать минут. Было очень приятно увидеться и поговорить.

Максим не мог в свою очередь сказать того же учителю. Ему неприятен был и сам Жеребцов, и разговор с ним, поэтому он ограничился коротким:

— До свидания.

И только уже спускаясь по лестнице, Максим понял. Он же не обязан был меня вызывать. Написал отчет, добавил к профилю — а там зазвенит у кого звоночек на такое совпадение с данными статистики, не зазвенит, ну какое преподавателю дело? А он меня вызвал. Сказать мне, что Андрей может оказаться в зоне особого внимания. И я заодно. Не сегодня, не завтра, но может. Максим скривился. Жеребцов не рискнул ни исправить отчет, ни хотя бы смягчить выводы, но предупредить — предупредил. Не каждый бы на его месте на это пошел. И это само по себе… И еще Жеребцов был прав, когда напомнил, что естественный иммунитет истек. С этим тоже нужно что-то решать, так или иначе. Делать вид, что ничего не изменилось… безответственно.

Школьный двор пока ещё пустовал. Взрослый, подпирающий иву, выглядел бы неуместно — да и прохладно вдруг сделалось, ветер поднялся. Максим подумал — и решил подождать сына у метро на станции «Славутич».

Когда говорят «кафе у метро», то представляют себе набитое людьми гудящее заведение, броуновскую толкотню и все прелести скоростного кормления. Действительности это соответствует три с половиной часа в день — в утренний и вечерний час пик и в обеденный перерыв. А в пол-двенадцатого в «Солнышке» было чисто, пусто и тихо. И человек за стойкой с видом нейрохирурга колдовал над джезвой — готовил кофе по-турецки явно для кого-то из своих.

А за крайним столиком у стеклянного барьера сидела не менее явная прогульщица — девочка лет тринадцати, в которой Максим узнал одноклассницу Андрея по имени, кажется, Зоя. Не узнать «Дубровского» было воистину мудрено — уж больно колоритный экземпляр: джинсы оборваны, курточка — вполне приличная и модная — засалена на рукавах и у ворота до крайней степени, совсем новые «бегунки» уже разбиты так, что выглядят сущими лаптями, жирные волосы сосульками падают на лоб, уже усеянный россыпью прыщей. И, нимало не заботясь о лишней складке на том месте, где должна быть талия, эта девица увлеченно угощалась гамбургером.

Пока Максим думал, узнавать её или нет, она развернулась к нему в фас и буркнула:

— А я вас знаю. Вы Витра папа. Что, Кобыл в школу вызывал?