Луи Арагон - Римские свидания

• Название: Римские свидания
• Автор: Луи Арагон
• Издательство: Известия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).

---

Но не на этой прогулке с Каролины спала маска. Правда, Пьеру-Жану почудилось, что кучер, открывая дверцу кареты, как-то странно обратился к Каролине. Давид был почти уверен, что тот произнес «Ваше Величество»… Он упрекнул себя за разыгравшееся воображение. Ведь Каролина не желала, чтобы он знал ее фамилию, именно таково было правило их игры. На ней был желтый с белыми перьями берет, обшитый гофрированными кружевами, плюмаж покачивался в такт локонам, перехваченным лентой. Серое платье с высокой талией и длинными рукавами, стянутыми у запястья золотистыми кружевными манжетами, сшито было из немнущейся, но всегда выглядящей слегка помятой ткани. Каролина носила длинные платья, длиннее, чем того требовала мода, они почти прикрывали ее обувь, была закутана в накидку из блестящего желто-серого альпака в широкую полоску. «Просто слов не нахожу, чтобы выразить, как я люблю зеленую траву под Новый год…» Чего она ждала от него в карете на обратном пути, так размечтавшись? Боюсь, в глазах дамы Давид выглядел совсем простачком. Впрочем, в его жизни был период, о котором он теперь предпочитал не вспоминать, кстати, тогда тоже все произошло под самый Новый год, но ведь было это пять лет назад! Наш скульптор полагал целомудрие жизненным правилом художников. По правде говоря, он был рассеян. Но не настолько, чтобы не замечать упорного молчания кучера на обратном пути и взглядов, которые Каролина бросала на этого наглого слугу. Эта женщина была исполнена решительности: никто не заставил бы ее поступать вопреки своей воле. Точно так же все это никак не входило в намерения Давида…

Потом погода испортилась, и три дня на улицу нельзя было носа высунуть. В первый же ясный день посыльный принес на виллу Медичи записку скульптору. Каролина просила встретиться с ней перед гостиницей «У медведя». Той, что находится в нижнем конце виа дель Монте Брианцо, на маленькой площади, почти у самого Тибра. Быть может, Каролина в конце концов пригласит его к себе? Оказалось, нет: она ожидала его на мощенной булыжником площади, перед этим домом с расположенными уступами лоджиями. Гостиница стояла рядом с населенным простым людом кварталом с узкими улочками, где круглый год хлопает на ветру вывешенное в окнах белье. Набережной вдоль Тибра тогда еще не существовало, поэтому берег реки в основном служил свалкой. Спутники пошли по виа ди Тор ди Нона, сворачивая то в одну, то в другую улочку, в которых кишела оборванная ребятня и из-под ног, испуганно подскакивая и куда-то исчезая, прыскали кошки… Каролина была в смятении. Ей не столько хотелось разговаривать, сколько не быть одной. Наверное, в ее жизни что-то произошло. Гостиница «У медведя»? Почему? Потому что в ней жил Гёте. Она читала Давиду из его элегий:

…Saget, Steine, mir an, о sprecht, ihr hohen Palaste!
Strassen, redet ein Wort. Genius, regst du dich nicht!
Ja, es ist Ailes beseelt in deinen heiligen Mauern,
Ewige Roma; nur mir schweiget noch Allés so still…[17]

Но, казалось, думает она совсем о другом.

– Здесь, в Риме, – сказал Давид, – он написал «Эгмонта»…

– «Эгмонта»? – внезапно словно пробудилась она от какого-то забытья. – Да, конечно… «Эгмонта» и другие вещи… «Ифигению»… das Schmerzenskind, дитя страданий…

И она прикрыла глаза руками в длинных перчатках.

– Что с вами, Каролина? – спросил Давид.

Ничего, с ней ничего. Ответила она весьма сухо. Каждому близко то, что больше всего его волнует. Так и Пьер-Жан… с ним говорят о Гёте, а он сразу же вспоминает «Эгмонта»… быть может, еще несколько месяцев назад «Эгмонт» был на их стороне, когда Буонапарте в Италии, как и в Испании… да и у них, во Франции… Завтра он будет читать наизусть господина фон Клейста[18]… Все у нее путалось. Все-таки сегодня финал «Эгмонта» вызывает восторг лишь у одних французов.

– А я Ифигения, – вдруг сказала она. – Ведь у Гёте всегда выбираешь то, что разбивает тебе сердце… Weh dem, der fern von Eltern und Geschwistern – Ein einsam Leben fuhrt! Ihm Zehrt der Gram – Das nвchste Gliick vor seinen Lippen Weg.[19]

Они шли молча и бог знает как оказались перед Пасквино. Давид очень любил этот изувеченный антик, который, словно нищий, стоял на своем постаменте, прислонившись к стене палаццо Браши. В этом безруком обрубке, с безликой головой, с отбитой ногой, облаченном в хламиду с перекрещенными на груди повязками, римский народ неведомо почему видел себя самого, олицетворение своей веселой нищеты. Давид так и сказал «народ»… он часто употреблял это слово. На сей раз Каролина обратила на это внимание, заметив раздраженным тоном:

– Народ, народ… не только народ бывает несчастен!

Он смотрел на нее, в глазах ее мелькнули слезы. Но нет, она не плакала, то были сухие слезы. И тут она призналась.

Елизавета-Каролина, герцогиня Брауншвейгская-Вольфенбюттельская, вчера вечером получила письмо от своей дочери, от Лотты, этого ребенка, которого научили ненавидеть мать, единственного ребенка, что послало ей небо… Она говорила о небе, а не об отце, своем кузене Георге Ганноверском, принце Уэльском и регенте Англии…

– Значит, вы… – начал было Давид. Она отлично понимала, что ему не хотелось произнести «регентша Англии», однако… это как с Гёте: тот, у кого дочь, предпочитает «Ифигению», а он, этот маленький якобинец из Анже…

– Да, – сухо ответила она, – я дочь Карла Вильгельма, герцога Брауншвейгского, генералиссимуса войск коалиции, сражавшихся против вашей Республики, да… того самого, автора манифеста…

Каролине не нужно было рассказывать историю своей жизни. Давид знал ее. Они отошли от Пасквино и вышли на необъятную, бесконечно длинную, нарядно вымощенную плитами площадь, где игры гладиаторов сменились фонтанами и церквами. Тучи нищих обступили их. Жалкие надоедливые мухи, два соперничающих роя, что гнездились под порталами двух церквей, едва завидев издали иностранцев, подходивших к пьяцце, они вихрем бросались к этой надежде. Пьяцца Навоне прекрасна и печальна, как смерть святой Агнессы, которую, когда ее, обнаженную и целомудренную, бросили на глазах римлян диким зверям, чудодейственно скрыли волосы… Но почему же теперь эту площадь заполняло шумное и грязное торжище, а ноги скользили на капустных листьях, растоптанном салате-цикории, матроны предлагали вам лук… и всюду, всюду новогодняя трава, эта зелень, пробивающаяся сквозь трещины в камнях, и эта весна овощей на лотках…

На пьяцце Навоне, в ее узком древнем нефе, зажатом двумя церквами, – слева, по центру, Санта-Аньезе-ин-Агоне с ее куполом, а чуть в глубине, направо, Сан-Джакомо ди Спаньоли. куда приходили исповедоваться еще солдаты Цезаря Борджа, – тогда было всего два фонтана… но – и этого было достаточно – в самом ее сердце уже высился фонтан «Четырех рек» Бернини, к которому с большим трудом пробралась странная пара forestieri:[20] низенький мужчина в длинном просторном плаще, в шляпе музыканта и с тросточкой, и высокая дама, нацепившая такую потешную и такую дорогую шляпку с перьями… к фонтану Бернини Пьер-Жан приходил словно паломник, потому что именно тут, на одной из причудливых скал, нагроможденных вокруг обелиска, находилась статуя крепкого бородатого крестьянина, олицетворявшего Нил, и Давида особенно интересовал ракурс его правой ноги, выступавшей над скалой голой ступней, которая с дерзкой фамильярностью будто тыкала в нос прохожим. Он не удержался и сказал:

– Видите, если бы Микеланджело отдать весь мрамор, ему не хватило бы его даже для ног его статуи, так крупно он видел… Бернини…

Она не слушала его. По отношению к Пьеру-Жану это было не равнодушием, а скорее сдержанностью. Они больше не любовались Римом. Он взял ее руку и поцеловал. Она позволила сделать это. Они знали, что медленно поднимаются к Корсо. Там тоже жил Гёте. Это в доме на Корсо он закончил «Ифигению».

– Лотта, – заговорила она. – Dieses Schmerzenskind. Я родила это дитя от того человека… Уже давно. Она ровесница вашей Цецилии. Он женился на мне лишь ради того, чтобы расплатиться со своими долгами, он пил, он… Когда они сговорились против меня, чтобы от меня избавиться, заставить покинуть двор, уединиться в Блэкхите… они отняли ребенка, настроили его против меня, воспитали во лжи… Я не получала от нее никаких вестей. Сначала я была слишком молода, думала, что выдержу это… в конце концов ведь я совсем не знала ее, мою малышку. Потом прошли годы. Годы. И эта нестерпимая мысль. Какое мне дело, что я никогда не стану королевой? Но не быть матерью!

Они больше не любовались Римом. Они шли не спеша. «Ифигения»… Они шли по Корсо, забыв о Гёте. Вчера вечером Каролина получила письмо. Послание…

– Они окружили меня шпионами, следят за мной. В Риме, как в Блэкхите. Чем, думаете вы, занимается здешний посол? Едва я нанимаю слугу, его сразу подкупают… у горничной выпытывают самые интимные подробности… Никогда не знаю, с кем имею дело. Должно быть, регенту уже доставили донесение о преступной связи, которую, для них ведь это очевидно, я поддерживаю в Риме с молодым французским скульптором! А это письмо…