Олег Стрижак - Город

• Название: Город
• Автор: Олег Стрижак
• Жанр: Современная проза

---

«Жаркое солнце августа, револьвер Мальчика, чистый, осенний блеск, да: семьдесят шестой год, двадцать третье августа… конечный день всей моей прежней жизни. Конечно же, можно начать записки и тем, уже давним, днем, но меня утруждает необходимость всё время возвращаться в прошлое, к тому, что случилось или могло случиться раньше; мне привычней изложение традиционное. Мне не узнать уже, каким путем шел Мальчик к черному дню двадцать третьего августа. В сожженной рукописи я натворил немало глупостей, придумывая за героя его жизнь. У меня история с Мальчиком началась серым, гадким, холодным днем, во вторник, двадцать первого октября… вот истинное начало моих записок.

XV

Зависть определяют различно. Причина тому проста: множественность ощущений, переживаний этого чувства; я же всегда переживал и ощущал зависть как острое, мучительное сожаление, душащее и мгновенное чувство утраты того, что никогда мне не принадлежало и чего никогда уже у меня не будет. Я завидую Мальчику. Завидую даже горькой его кончине. Грешно ли завидовать умершим? да умершим ещё такой жуткой смертью… нестерпимой завистью завидую я себе самому, каким был я в мои тридцать с чем-то лет. Есть притча. Жил человек. Жил худо. И всю обиду свою вымещал на дрянной лампе, что составляла единственное его имущество. Нетрудно догадаться, что лампа чадила, и человек, измученный войною с жизнью, выкинул лампу в бешенстве: на помойку (и уже никогда не узнает, что безумием было требовать от нее света или тепла, что лампа была волшебной и могла исполнить неисчислимые, невероятные желания… дворцы в Пальмире, копи Соломона, ласки Семирамид…). Притча почти про меня .[2] Влажным, холодным утром 21 октября 1969 года я вышел из Дома Прессы на набережную Фонтанки: удачливый, веселый, чувствуя на губах вкус чудесной влюбленности, вкус ласки изумительной женщины. Что говорить о ней? женщина эта также вскоре исчезнет из моих записок: уйдет, глянув быстро, презрительно и утомленно. Влюбленность не получит будущего, как получить не могла любви; то была истинная влюбленность-нелюбовь, не будем о серьезном говорить, пусть в нелюбви господствует безверье, чёрт знает, почему и откуда я помню такие стихи, беспечный мир, бокалы, фонари… и женщины, красивые, как звери, женщина, утренняя возлюбленная, тоже исчезнет, и я окажусь уже в одиночестве. Зачем я пишу? в чудесных осенних утрах мне иногда кажется, что мои неумелые записки вдруг будут поводом к чужому роману, удивительному, который мне уже не прочесть, не постичь.

А запах осени в то далекое утро, запах осеннего воздуха, запах осеннего моря томил Город, как умеет томить ожидание нежных чудес. Теперь, когда и самые шестидесятые годы подернулись утренней осенней дымкой, трудно различить, что же происходило в действительности, и что я придумал; и что примерещилось мне: не берусь сказать, насколько умел я в ту пору чувствовать мир; жизнь и по сей день чрезмерно загадочна для меня; но в каждый мой миг я воссоздавал в себе мир; с удивительной силой и остротою чувства; и тем жил. Живу тем утром; и всегда будет жизнь моя: утро осени шестьдесят девятого года. Всегда будет: утро, грандиозность и нескончаемость утра, сизость, влажность и пасмурность его, серый воздух, свечение в воздухе: тонкий влажный скользящий блеск; точно за ближними крышами не узкое, в старом граните, темное течение канала Грибоедова, не угрюмая Нева, ширь Финского залива, а вольное, великое дыхание блистающего под хмурыми осенними тучами Океана… — Глупости всё! теперь, когда все шестидесятые годы подернулись неразличимой сизой дымкой, и даже я сам не припомню в точности, что же происходило в моей запутанной жизни, никто уже не узнает истины; а Мальчик ничего не расскажет; потому что Мальчик умер. Единственное и естественное решение: переменить мою жизнь тем утром. Не ходить в театр на премьеру, избавив себя от встречи с Мальчиком, гнусной ночи в камере предварительного заключения и последовавших за тем утрат. Движением карандаша я отодвигаю встречу с Мальчиком на несколько живительных для меня лет. Утрачивая вечер и ночь из тысяч вечеров и ночей, я приобретаю много. Возможность избавиться в повествовании от Фонтанки. Ничего примечательного на Фонтанке у меня не было. Звено Мальчик в Фонтанкиных делах не важно. Ведь, вертясь в Доме Прессы, я неизбежно был должен дружить с черненьким Пудельком, знакомиться с Владелицей: что, с мучительной неизбежностью, должно было привести меня на Грибоедов канал к Насмешнице. Там, на канале Грибоедова, истинное начало записок, конец и начало моей жизни. Грибоедовский период разъяснит всё. Вот я, умудренный старший редактор отдела прозы уважаемого журнала, в дождливый день июня семьдесят четвертого года, приду в дом у висячего мостика на канале Грибоедова и встречу очень повзрослевшего, веселого Мальчика: бездна возможностей открывается мне при таком повороте…» — Прим. Изд.

3

Любопытно, психологически: мне они внимали с религиозным уважением: а на мальчика глядели тупо, как на заговорившее полено. Бьюсь об заклад, они не поняли ни единого слова из того, что мальчик им говорил: мальчик не отвечал их представлению о людях, которые ходят на премьеры, что-то значат и что-то умное имеют сказать. Мальчик мог бы… не знаю, глотать огонь, творить из воды вино и из горелой спички живую розу: и в лучшем случае заслужил бы тупой, очень неодобрительный взгляд. Имеющая место социальная группа, заранее, не глядя, назначила ему норму поведения. Все они, априорно, считали себя умнее, воспитаннее, приличнее, и все они лучше знали жизнь! То есть: они были старше на несколько прожитых глупо лет, были развязней в обращении, с гордым шиком носили галстук из Гостиного двора и костюм от лучшего портного С Пяти Углов и имели в мозгу три готовые истины (крокодил летае, но низэнько). И хотел бы я наконец догадаться: что такое знать жизнь? — Прим. С. В. — оцкого.

4

Вариант: «…ну, — сказала Насмешница скучновато, и неохотно даже, — кто же теперь не любит этот памятник. Я одна его не люблю; мне не нравится, зачем Екатерина там старуха. Любезная манера: запугивать поучительностью; в школьных классах портреты; Лев Николаевич завешен до глаз недоверчивой бородой, и Чехов умрет от чахотки к большой перемене; граф Лев Николаевич мне люб молодой, живой-невредимый из севастопольских траншей, и вдруг: что он знаменитейший в России писатель, ночи кутил с цыганками, днем валялся на диванах в редакции Современника, чехлы шпорами драл: из озорства; к нему всё об умном, а он фронтовые матерные анекдоты, Тургенева до слез задразнивал, что у того ляжки женские; молод, беспечен, удачлив, красив, гениален! тридцать лет почитались печальной зрелостью; двадцать пять были возраст шедевра, в прежнем значении: покажи, что умеешь; Микешин в двадцать пять лет сочинил проект памятника императрице; в двадцать семь получил заказ; а за ним уже был памятник Тысячелетию России! — Зёрна, брошенные Стасовым, взошли щедро; главнейшему из тех плевел имя: снисходительность; снисходительность якобы оправдает всё: и высокомерие невежества, и беспомощность бездарности; теперь всякий бородатый, недоучившийся в Мухе и со следами яичницы на свитере, мямлит презрительно: Микешин? а-а, этот… рисовальщик; что сие значит? очень просто: молодой человек, вершиной творчества которого является стенгазета, ну, видели вы эти стенгазеты: много доменных печей, водруженных на плотину, трактор на пашне и три ошибки в слове пропагандист, молодой человек не просто считает, но дает понять, что он: лучше, умней и талантливей Микешина; и потому-то сей недоученный сторонник высокого искусства и не делает ничего, что он уже умней и талантливей; девочки смотрят ему в бороду, и млеют; девочки обожают, когда кто-нибудь говорит, что он всех талантливей и умней; рисовальщик; люблю очень микешинскую Татьяну; вы помните эту гравюру? лучшей пушкинской Татьяны я не видывала; и прелестна дерзость анахронизма: рисовал-то он современницу, ровесницу свою; вам нет сюжета для романа? вот вам роман: история памятника императрице Екатерине Второй; если героем гениального романа мог стать строящийся собор, то почему бы героем романа не стать памятнику… и одиннадцать лет упорных трудов: одиннадцать лег истории пореформенной Империи; занятно, что Чичагов и Орлов явились к подножию императрицы не сразу; прежде Микешин мыслил семью фигурами; затем семерка, магическая, сменилась античным числом девять; всё это бронзовое великолепие сочинялось для царскосельских парков — отчего и вольность его, раскованность; дивиться не устаю: каким чудом чужой Городу памятник, долженствовавший завершить элизиум императрицы, увенчать пантеон её славы, вознесся в Городе загадочно точно, средь пышных дворцов; темная бронза, в семь сажен высотой, красный и серый гранит, чугунные гриммовские канделябры… вознесся пред фасадом Императорской библиотеки, в том месте, где Николай Павлович не позволил поставить памятник зверям Крылова. Императрица и вельможи: Крылов и его звери. Где Стасов видел неоригинальность, отсылая зрителя к немецкой королевской скульптуре, там традиция, традиция тысячелетий: ещё от египетских барельефов, от колонны Траяна. Горько было Микешину; как Гоголю, поставившему Ревизора; все, все ругали памятник: почитайте газеты той поры; время летело: неудачное для бронзовой Екатерины, середина той четверти века, что легла меж реформами и удушливо победоносной войной; в России либерализм всегда гаденький; Щедрин темнел ликом от омерзения, наблюдая российский либерализм; газеты ругали памятник не потому, что плох; а потому что — дозволено стало. Лишь любимец мой, из немногих, записал в дневник: ходил смотреть памятник; он прекрасен, и, без сомнения, займет место между лучшими европейскими памятниками. Екатерининскому памятнику не везло; вначале его не принимали потому, что царил кругом либерализм; затем: что кругом модерн; затем; что власть рабочих и крестьян; затем нашли в памятнике эклектизм, подражательность, ненародность, теперь еще хуже: теперь вы все кинулись любить его; кстати, разность в исполнении фигур вельмож и императрицы заметили только в нынешний век; прошлый век, вероятно, чувствовал, что это: единство; которым и держится памятник; иначе глядеть бы тоскливо было; противоречие здесь внутри стиля; а чего Микешин учесть не мог: Чижов уже вылепил Сошествие Христа в Ад, Опекушин, еще не зная о том, готовился к Пушкину. Газеты ругали: памятник похож на Тысячелетие России; задуматься: что, если екатерининская бронза есть не повторение, а развитие; писали: нет спокойного величия, которого ожидает зритель; Стасов: у Микешина не исторические лица, а виньетки из модной иллюстрации; всем же прочим дела не было до Екатерины; войска гвардии маршировали при открытии памятника; пушки палили; дым стлался в сером ноябрьском ветру; век ровно минул с начала турецкой войны, пугачевского бунта; камергеры: в шитых золотом мундирах; государь: серьезность, приличествующую; а в головах вертелось у всех: железнодорожные концессии! Когда Ге писал Екатерину у гроба Елизаветы: тревожила его Екатерина? всё иначе; зарождалось неприятие Империи! не умея браниться с живым императором: бранились с умершими; и Пилат произведен был в русские императоры: и развенчан; в каком качестве только не развенчивали Пилата! извинить должно Стасова; время такое; борьба передвижников с неподвижниками; любимая тема, в которой разобрались мы худо: жанр уже был порожден; умереть был не в состоянии; ущербное эстетическое разрешение содержания выше формы: уместно и возможно, порою необходимо; нужно заметить лишь, что формулировка сия: вне эстетики; точнее будет говорить о превосходстве занимательности сюжета над техникой; и в сути своей это: комикс; всё Зло и источник его Стасов видел в Европе; в Европе в те годы с неподвижниками спорили импрессионизм, и народившийся символизм; диалектически всё менялось: Репин и иже с ним вышли в придворные живописцы, в академики; уже Серов, Левитан, Коровин, Врубель, Пастернак и прочие ссорились с мертвечиной передвижников, и создали Союз русских художников; Стасов был подчинён, и чем усердней руководил, тем плоше впадал в подчинение, идеологии кружка; тоже вечная история; независимость передвижников есть иллюзия; публика требовала направления; Крамскому не удалось написать Царю Иудейский Радуйся; а для него эта тема значила не меньше, чем для Иванова Явление Мессии; очень Стасов рассердился на Крамского за его Христа в Пустыне: …дорог, важен и нужен Христос действующий, проповедующий, совершающий великие дела, а не сомневающийся и затрудненный! — и о микешинском памятнике Екатерине: нет глубины психологии понимания истории; и грозно: где народность? Хороший вопрос: в зубах навяз уже в допушкинские времена; к чему аллегории, учил Стасов, памятник должен быть понятен и неграмотному человеку; не знаю; самая сущность скульптуры загадочна; скульптура есть предрассудок времен, когда изображение было мистическим действом; когда бронза, мрамор были алтарь, были жертвенник; портрет как заклинание и результат его; два лучших скульптурных портрета, что я знаю: гудонов Вольтер; и, пожалуй, Вителлий; лятуров портрет Вольтера; бравый кавалер с большим носом, и ничего кроме; гудонов мрамор: портрет биографии, творчества, философии, настроений, портрет репутации, портрет анекдотов и, наконец, портрет читающей публики; оставлю в стороне множественность ракурсов гудоновской скульптуры и множественность толкований их; портрет мнения о Вольтере: гениальней придумать нельзя; по Аристотелю. И воздвигните гудонову скульптуру на Вандомский столп: много ль психологии вы разглядите? Легче всего и вся есть отрицание; можете испробовать; встаньте возле любого памятника; изреките, уверенно: здесь нет психологии, истории, духа народа, немецкого, русского, французского, нарушены правила перспективы, монументальности; много ль в вас останется внимания к памятнику? Микешин проблестел минуту искусственным светом, писал Стасов, и потух безвозвратно; ему хочется, чтоб — проблестел и потух; желаемое пишется действительностью; как у каждого критика; в известной мере предвосхитил худшие времена отечественной критики; я не люблю, извините, Стасова; за злобность, неумность; пушкинскую речь Достоевского он называл поганой и дурацкой; любовь к народному стилю; об Исаакиевском соборе: создание некрасивое, безвкусное, ничтожное, мрачное, скучное… словом: обло, озорно и лаяй, ну, отрицанием концепции не построишь; ничтожности Исаакия неволей нужно противопоставить нечто величественное; и величественным назначены деревянная богадельня на Волковом кладбище и зала ресторана Славянский Базар; в переводе на русский язык: народное есть христианское, народное есть фольклор; граф Александр Христофорович был куда умеренней в своих требованиях народности. — Извините мою сердитость. У меня очень болит голова; болит непредставимо… (Утомленная болезнью, зябко укрывая плечи шалью, на кушетке в темной комнате с окнами на канал Грибоедова; темные шторы. Угрюмый, сырой летний день; темный дождь: отчего в комнате ещё мрачнее. Лампа, укрытая цыганским платком, горела в изголовье. Уставшая, очень больная, полулежала, с папиросою, на кушетке; Мальчика второй месяц не было в Городе; и она, кажется, тосковала отчаянно)…болит голова, и настроение не то что хуже губернаторского: хуже генерал-губернаторского. Вы говорите: роман из восемнадцатого века? Для Герцена восемнадцатый век был канцелярская тайна, мы знали его по официальной риторике, и то очень мало; затем: глумление; затем: взять из века конкретно-полезное: Ломоносов, Суворов; и затем: равнодушие. Интерес, что пробуждается теперь: музейного свойства; век зачислен по Истории, вместе с Владимиром Красное Солнышко. Классик, живой, увенчанный, уверенно сообщает, что Екатерину короновали лейб-кампанейцы, а фраза кочует из издания в издание, храня в четырех словах пять грубейших ошибок; хуже уездной барышни, четыре ошибки в слове ещё; конечно, не всем временам везёт; и не во всяком времени корректором служит Юрий Николаевич Тынянов; равнодушия суть; презрение; оно же высокомерие; оно же враждебность; историки, что всю жизнь занимаются темой резьба зеркальных рам в царствование Ивана Антоновича, тоже враждебны веку; хотя не желают в том признаться. Роман: постижение загадок века; где всё — загадка; где самый век — загадка; достанет ли у вас отваги сообразить, что вы хотите писать про людей, которые, говоря мягко и не принимая пока к обсуждению степень героическую, умнее, талантливее и великодушнее вас? мы все глядим в Пигмалионы. Есть Микельанжело Мережковского, есть Микельанжело — Стоуна, есть Микельанжело — Шульца, и трёх дюжин прочих авторов, и все они на восемь пушечных выстрелов отстоят от истины; с большей или меньшей достоверностью авторы могут сообщить, что герой их родился, а впоследствии, кажется, умер. Великая притча: творение по образу и подобию своему. Всё, что вы можете, это реконструировать мысль умерших по образу и подобию вашей; Ю. С. считает, что сверкнувшая и ушедшая мысль невосстановима. Метод, приём мышления меняется. Каждое поколение мнит, что оно умней и тоньше родителей; каждое поколение печалуется, что дети их — глупей и бессердечней. Здесь нет противоречия. Разгадка не в формах нажитого знания; вновь родившиеся действительно мыслят иначе. Творимый их родителями мир побуждает их поворачиваться мыслью иначе; качественно иное умение думать. Малыш утверждает: ключ к мышлению — стиль; и письменность, живопись, любое творение форм, — что отнюдь не есть формотворчество, — позволяют постичь прежний метод, течение мышления; задача лишь в изобретении приёма использования ключа; Ю. С. хмурится; Юлий Сергеевич имеют мнение, что непрерывно меняющаяся, вечно изменчивая система мышления льётся в форму стиля посредством другой вечно изменчивой и неуловимо, стремительно меняющейся системы — системы реализации мысли; их постижение во взаимодействии Ю. С. считает безнадежным. Человек оставляет не мышление, а результат, с каким связывают его имя: формулу; войну; законодательный акт; поэму. Его создания делают из имени символ; не эмблему, а именно символ: имя Екатерины при жизни её уже было символом: чистым, без мрачного подполья тайны, без антитезы. Поэт говорил, что Наполеон, Цезарь, Фридрих; писатели, наделенные удивительным, изумительным даром повелевать людьми и вещами, — я бы добавила еще: и временем, — при помощи слов; задача искусства — в творчестве объектов познания; тогда как назначение людей — живое творчество жизни: посредством общения; задача, сущность, символ живого общения всегда есть мечта о будущем. Тоскливость беллетризованных историй: в поразительном отсутствии любопытства; любопытство не водится там, где автор, берясь за перо, точно знает, что и зачем; концепция есть род грохота, разделяющего действительность на пригодную и непригодную; концепции в творчестве жизни: проскрипции. Концепция исключает не сомнение, а возможность его; губительна книга, где всё ведомо автору: губительна жизнь, где творящему ведомо всё; утверждать благостность сомнения неловко: как и благостность противоречия; любовь смешивать сомнение и скептицизм — печальна; сомнение есть умение поразиться и восхититься. Люди не желают восхититься? воображение пресыщено, нужно всё время увеличивать дозу, чтобы удивить; а это вредно: для предмета повествования в первую очередь; фильмы ужасов: люди точно знают, что другие люди будут стоять в очередях и платить любые деньги, чтобы позволили им ужаснуться, даровали возможность сексуального наслаждения ужасом; прежде восхищались приключениями; восстание Беневского: во времена Екатерины ссыльные, в Камчатке, русские и поляки, перебили охрану, захватили пришедший с грузом парусный корабль и отправились пиратствовать в Тихом и Индийском океане; раньше коллизия эта составила бы сюжет романа; теперь и в пересказе не удивительно. Булгаковский Иванушка знал: чтобы привлечь внимание, нужно начать чем-то очень сильным, написать, что кот садился в трамвай, а затем про отрезанную голову Берлиоза; тонкость автопародии; Михаил Афанасьевич сам начал роман отрезанной головой, и черным котом, который всучивал кондуктору гривенник; грусть, угрюмая, саркастическая, издевательская, снедала его; лучше всех он знал, что в первую очередь забудется легкомысленным читателем Мастер, затем издерганный прокуратор; всё забудется: а черный кот Бегемот не забудется никаким читателем! Откройте ваш роман герцогиней Кингстон, урожденной Чодлей: утром в Неве, У Зимнего дворца, встала на якорь чудесная яхта, возвестив о прибытии пушечным выстрелом; красавица герцогиня, в увядающей красоте, известная Европе, чудом избежавшая казни в Англии, приплыла в Санкт-Петербург, чтобы выразить восхищение великой императрицей и, как милости, просить аудиенции; и так далее. Историю важно писать в биографиях; я испорчена Плутархом и Светонием; хоть биография часто есть инструмент лжи; и не проясняет истину, а затемняет ее. Единственная возможность удачи: противоречие биографий; чем выше число их, тем меньше вероятность ошибиться; жизнь есть единственное мерило, достойное уважения и внимания; неуживчивость жизней, простите мне косноязычие, в вареве мира и есть человеческая деятельность. Микешинский памятник: история века в десяти биографиях; гениальность Микешина явилась в выборе их; от Тысячелетия России к Екатерине и вельможам; от Екатерины к Богдану Хмельницкому; мысль укреплялась: у подножия памятника Хмельницкому, в числе различных фигур, зрители должны были увидеть Шевченко с лирой… вот как мыслил Микешин; в лице Екатерины он учредил памятник веку; чего не захотел понять Стасов: памятник весь в нарочитости аллегорий восемнадцатого века. Впереди — военная слава России; за спиною императрицы, осеняемый порфирой, — флот, водим Екатерины духом; по левую руку просвещение и дипломатия; по правую ученость и искусство. Удачно стоит памятник; хорошо, что не Крылов. Вправо: предыдущее царствование, возведенный велением Елизаветы дворец, который императрицы дарили и передаривали возлюбленным; влево: здание Публичной библиотеки, которое само по себе ещё один памятник Екатерине и Суворову; век, когда просвещение и покупалось золотом, и завоевывалось; позади николаевское время, время внука Екатерины, Николая Павловича, воспетое Росси: театр, и улица от Александрийского театра к Чернышеву мосту: погибший Пале-Рояль, Гедеонов просил здания для театральной дирекции, и Николай Павлович велел заложить арки пале-рояля камнем… впереди и влево время внука Александра, дворец внука Михаила, гибель правнука Александра. Прямо перед Екатериной — царствование ее сына, Павла… а далее, за Замком: Летний сад, век Петра и Елизаветы. Императрица Екатерина, восемь вельмож, и дама… — роман в новеллах; враждебности и приязни; лютая, нестерпимая вражда Потемкина, Суворова и Румянцева; вражда Дашковой с Бецким; или Дашковой с Орловым; встреча Чичагова с Орловым в Ливорно, куда Чичагов привел Четвертую эскадру; встреча генерал-поручика Суворова и поручика гвардии Державина при усмирении Пугачева; тридцать, сорок историй: в которых отразится век; век личностей; ещё не устроилась империя девятнадцатого века, принявшая аристократию и традиции восемнадцатого как нечто, от Бога данное; напишите ту свежесть, горький дым войн, европейский дух, величие и распутство; любим помнить, что в тот век поднимались из солдат в министры честностию и отвагой; противопоставляем век девятнадцатый, где Никитенко, из крепостных в академики и тайные советники, и Евдокимов, из писарских детей в графы и генерал-адъютанты, являли исключение; всё неверно; в Никитенке, в Евдокимове многие замечательные люди приняли горячее участие; Румянцев был бы ничем, если б не батюшка его фельдмаршал; Суворов мог сгинуть в армейских поручиках, если б не отец; Безбородке — могучее покровительство Румянцева; Державину — дружба Потемкина, и Безбородки, и Дашковой… важны в судьбе отношения и приязнь; хоть мне куда приятнее безрассудность заговорщиков; или честное, нерассуждающее служение долгу, каковое видим в Чичагове; герою и гению нужно поле его деятельности; гениальному полководцу нужна великолепная армия и нужен гениальный противник; писателю мало чернил и бумаги, ему нужен ещё типографский станок; ни один из представленных в памятнике Екатерине вельмож не искал протекции ради пуховых перин; ни один не был дураком, — что важно; ни один не был подлецом, льстецом и угодником, какими чрезмерно богата история России; ни один не был трусом. Каждый начинал тем, что под пулями и шрапнелью, со шпагою наголо, шел на вражеские редуты впереди измученных колонн. Если б они были только храбрецами… любой дуэлянт храбрец; каждый искатель гроба Господня: рыцарь; важно не смешивать отсутствие страха — с бесстрашием. Бесстрашие — не храбрость; не отвага; не смелость; не воинственный восторг; не любовь к риску; не отчаянность, не мужество, не доблесть; как заметил, счастливо, поэт: бесстрашие живым бессмертье заменяет; но и это не точно; бесстрашие принадлежит к тем чертам возвышенного, пред которыми, при одной лишь попытке окинуть их взором, природа наша чувствует свою ограниченность; в смущении таких чувств Паоли воскликнул: о Наполеон, в тебе нет ничего современного, ты весь из Плутарха! из Плутарха ли, из Саллюстия, из Полибия, из Фукидида, из Тита Ливия, из Тацита, из Светония, из Аммиана Марцеллина: всё одно Паоли изрек льстивую глупость. Наполеон был последнее дитя восемнадцатого века: вот и всё. Верно то, что нашего земного ума и тщедушного темперамента не хватает объять сущность деяний тех, и даже преданий. Женщина на троне; тридцать пять лет правила громаднейшей Империей: без государственного совета, без комитета министров; нетерпеливо выслушивая мнения, и советчиков не перенося; взгляните на карту, из школьного учебника, Российская Империя в восемнадцатом веке: чтобы косвенно почуять грандиозность времени Екатерины Великой; последствия переворота неожиданны были для всех: ждали иного; люди всегда таковы; восшествие: нежданно, внезапно, восхитительно, чарующе: восшествие Екатерины поразило европейские державы как громом; восшествие её Рыло предопределено, когда государь Петр Федорович, при великом множестве придворных, знатных особ, при иностранных министрах, бухнулся на колени пред портретом короля Прусского: его политическая смерть; не замедлила последовать и смерть физическая; мещанин на троне; впоследствии в России не редкость; Петр Федорович, на беду Твою, был первый: Россия, извинится ей цареубийство, к мещанству на троне ещё не привыкла. И переворот в пользу Екатерины был её защитой; арест её был решен, каземат в Шлиссельбургской крепости приготовлен; заговор приведен в действие на рассвете того дня, в который назначен был арест императрицы. Петр желал короновать Елизавету Воронцову, сделать Елизаветой Второй; …ужаснейший крик: да здравствует императрица Екатерина! Фридрих Великий: …она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения… и в словах молода, слаба, одинока жестоко ошибся; Людовик Пятнадцатый; при твердости духа Екатерины у нее слабое сердце; у нее будет фаворит; и надобно ожидать много партий… и ошибся; Панин, устраивая заговор, мечтал сделать Екатерину подневольной правительницей, женить на ней Григория Орлова… и ошибся; Бретейль: у нее кружится голова от сознания, что она императрица, и от этого она еще более смутна и взволнованна… и ошибся! Ещё в горячке дней переворота, Екатерина к Понятовскому: …мне приходится соблюдать великую осторожность, последний гвардейский солдат, глядя на меня, говорит: вот дело рук моих… от меня ждут сверхъестественного; каждый ждал сверхъестественного для себя; говорила о людях Двадцать Восьмого июня: …герои, готовые положить жизнь за отечество и столь же уважаемые, сколько достойные уважения; и отчетливо понимала: возвел ее народ; что развязывало ей руки в отношении к придворным; переворот прошел, глухо, трещиной через всё государство; Пушкин-дед провел два года в крепости; в семействе графа Александра Григорьевича Строганова жена Анна на стороне поверженного императора: раздор, и развод; неповиновение монастырей; вереница заговоров против Екатерины; вереница самозваных государей; Пугачевская война; раньше всего начались ссоры меж людьми Двадцать Восьмого июня; низложение людей прежних царствований; укрощение злоумышленных надежд унять императрицу; неудачный заговор Панина и Дашковой. Твердой рукой избавилась Екатерина от всех, кто возвел ее на престол; царствование началось заговором против мужа, и кончилось заговором против сына, манифест о назначении наследником внука, Александра; многие из её вельмож манифест подписали; Безбородко затем его сжёг; память о манифесте стала идеологическим дозволением убийства императора Павла; и Александр был в заговорщиках. Вот причина, заметил Пушкин, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими Четырнадцатого декабря; может быть, в том и причина, почему Александр, всё зная о заговоре будущих декабристов, бездействовал… о Екатерине писали: женщина, обагренная кровью мужа, леди Макбет без раскаяния, Лукреция Борджа без — итальянской крови, русская царица немецкого происхождения, господи, четыре века тревожат дух Лукреции, бедная девочка; четыре века терпеть: напраслину, чей-то вымысел; наслаждение греховное чужим сладострастием; люди наслаждаются грехом, когда укоряют в нём других. Лукреция чиста и прелестна. Её имя, отчасти, заставляет вспомнить Аспазию. Ей, в доброте к музыкантам, поэтам и художникам, подражала Маргарита Наваррская Когда Лукреция умерла, на теле её, под роскошью драгоценностей и шелков, нашли — власяницу. Чего вдруг не откроет иная смерть… а кончина Екатерины: …хоронят Россию, — …недвижима лежит, кем двигалась Вселенна, — …смерть Екатерины прервала пленительный сон, в который погружена была Россия; и всё это не лебеда и чертополох казенных некрологов, это писали, в дневники, в записные книжки, умнейшие люди: через много лет после смерти Екатерины; или возьмите удивительное сочинение знаменитого некогда Николая Шатрова Мысли Россиянина при гробе Екатерины Великой, или: …Россия, бедная держава, твоя удавленная слава с Екатериной умерла; или: …как мы пали духом со времен Екатерины! какая-то жизнь мужественная дышит в этих людях времен ея царствования, как благородны их сношения с императрицей, и самое царедворство, ласкательство их имело что-то рыцарское, после всё приняло какое-то холопское уничижение… вот история: прапорщик гвардии, Преображенского полку, Николай Струйский вдруг вышел в отставку; уехал в деревню; завел типографию: лучшую в России; из Франции лучшую бумагу, красивейшие шрифты; и печатал, со, всею роскошью, темы своих стихов; не продавал; не демонстрировал никому; а посылал лишь, нижайший дар, императрице Екатерине; и узнав о её кончине, — слег в тяжелейшей, нервной горячке; и в три дня умер. Что за этой историей? Бог весть… и вспомнить, у гроба её, молодой жаркий день: в золотой диадеме, надменной царицей ты справляла триумф в покоренной столице… — …с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять всё кругом… до сих пор спорят о цвете ее глаз. Одни очевидцы писали, что очи императрицы карие, почти черные; другие: синие; у Пушкина, и Гоголя: голубые; думаю, что противоречия нет; думаю: глаза ее изменяли цвет; Ричардсон писал: глаза синие, с выражением пытливости, строгости и недоверчивости; писали: …высокая, худая;…с глазами, как звезды;…свежая, гонкая, имела прекрасную, пышную, тяжелую грудь, в ущерб тонкой талии, которая словно готова была переломиться;…похожая на колдуний… — …говоря по правде, я никогда не считала себя очень красивой; но я нравилась; думаю, это и было моей силой; думаю, здесь: очарование могущества жизненной энергии; очарование, которому трудно, невозможно воспротивиться; чего портреты не умеют передать; чего не умеют передать ни фотографии, ни кинопленка; известно: искры из её волос; искры из её простынь; и как ласкались к ней всякие звери; и голуби тучами слетались; …нет ни одной женщины, равной мне! я полна необузданной отваги!.. или разговор знаменитый с принцем де Линем, наиболее неловкий комплимент, какой только можно сделать женщине: о, если бы вы родились мужчиной! принц, конечно, имел в виду её характер, бешеную необузданность; ну, смеясь и нимало не смущаясь неловкостью принца, тут воображению незачем беспокоиться; меня убили бы в унтер-офицерском чине, — …умела в нужный момент, говорили с неким укором, с грациозной развязностью нарядиться в Офицерский мундир; именно в офицерском мундире прискакала, загнав двух жеребцов, в Петербург во время бунта; а Николай Павлович кричал историческое на колени! — когда бунт уже был усмирен; в письме к Гримму: хотите знать, чем мы занимались в Царском Селе при громе пушек? мы переводили по-русски том Плутарха; это доставляло нам счастие и спокойствие среди шума; нужно прибавить, что гром пушек: морское сражение при Красной Горке, где решалась судьба Петербурга; …смелей! вперед! вот изречение, которое я повторяла и в счастливые, и в несчастливые годы… Красивая женщина. Ужасно боялась оспы; …я была так поражена гнусностью подобного положения, что сочла слабостию не выйти из него; из Англии приглашен врач Димсдаль; Империя в смятении: прививать смерть императрице, в расцвете удачи и красоты. Тревожная осень: прививание оспы; война с Турцией; бунт Пугачева; говорила Бретейлю: если б я следовала моим склонностям, то война приходилась бы мне более по вкусу; человеколюбие, справедливость и рассудок меня удерживают; к турецкой войне Россия совершенно была не готова; …я принуждена иметь войну с Портой; я нахожу, что мы освободились от большой тяжести, давящей воображение, когда развязались с мирным договором; о пугачевском бунте: по всей вероятности, дело кончится виселицами; какая перспектива, — для меня, которая не любит виселиц! Европа может подумать, что мы вернулись ко времени Ивана Васильевича!.. и писала к Румянцеву, торопя и понукая: на вас Европа смотрит!.. мнения Европы занимали её честолюбие; по не слишком; великолепно швырнувшая к надгробию Петра Великого турецкий флаг, знала цену и мнению, и политическим жестам: топко разбиралась в напряженности всех европейских дел, ей удалось разыграть и выиграть тяжелую дипломатическую игру на вражде между Францией и Англией: причина успешною плавания Первой эскадры, под угрозою нападения двух могучих флотов, в Средиземное море; в начале Французской революции она предсказала, что кончится всё приходом Цезаря: все революции оканчиваются одинаково. Он придет; не смейте сомневаться в этом!.. любимое словцо: не смейте сомневаться. Её письма к Вольтеру расходились, в списках, по всей Европе; усмехаются неумелости Екатерины, анекдотичности сей почты: черновики Екатерины из Петербурга мчались к Шувалову в Париж, возвращались, с его правкою, в Петербург, переписывались Екатериною, и скакали уже в Ферней, к Вольтеру; любители усмехаться редко бывают любителями размышлять; отчего из всех французских эпистоляций императрицы правились лишь письма к Вольтеру? и отчего, из всех грамотных её дворян, письма ей правил именно Шувалов, который жил не в Малой Морской, а в Париже? Андрей Шувалов: талантливейший французский поэт; именно французский; лучшие литераторы Франции восхищались стихами его; одну из его анонимных поэм считали творением Вольтера; нужно помнить, что письма тех времен читали друзьям, переписывали, и читали в салонах; милейший Тургенев ездил весело с пушкинским письмом по московским гостиным да тех пор, покуда не укатал Пушкина в новую ссылку, в Михайловское; к тому же, писала не Коробочка, и не к сыну протопопа отца Кирилла: писала самодержица Российской Империи — к человеку, что сам в себе был независимым и грозным государством в Европе. Письма были блистательны: отчетливый и беспощадный ум Екатерины, оперённый шуваловским, легким, изящным и колким слогом. Екатерина точно знала, что тщеславие в Вольтере сильнее его осмотрительности: письма её к Вольтеру разлетались по Европе, королевским дворам, дипломатическим канцеляриям, аристократическим и литературным кружкам; возвещалось мнение русского двора, мнение самой императрицы; последствия её переписки с Вольтером и теперь оценить трудно; многое неизвестно; укрыто в европейских архивах; один лишь раз проговорилась: гордая тем, что чрез переписку с Вольтером ей удалось убрать всесильного Шуазеля; как появился Вольтер? Вольтер, философ и ругатель… — фернейский злой крикун, Вольтер, хотел по русским архивам уяснить роль Петра Великого в заговоре, желавшем восстановить Стюартов в Англии; вопрос очень интересовал Европу; Вольтер обратился к Елизавете с выражением желания писать историю Петра Великого, Ломоносов рассудил здраво: Вольтер хитрая лиса; неизвестно, что он в Петровских архивах найти сможет и в какую сторону бумаги те повернет; посему: потребовать от него план, сообразно с которым он историю Петра сочинять собирается; сведения ему сообщать только по пунктам плана; никаких бумаг не давать, а только переводы; а переводы сии давать медленно и понемногу, ссылаясь на трудность изысканий и непереводимость русских бумаг… вот так, мимоходом, гений Ломоносова заложил основу и архивных порядков Империи; счастлив будет писатель, говорил Вольтер, который через сто лет даст историю Екатерины Второй… и двести лет прошло; истории всё нет; и неизвестно, будет ли; самый жанр утрачен; возродится ли? не Петром, не Анной, не Елизаветой: лишь Екатериной введена Россия в средоточие европейских дел; посланник молодой увенчанной жены, явился ты, в Ферней… очевидно, Александр Сергеевич не знал, и Юсупов не поведал ему, что важнейшей целью его путешествия был Рим, и путешествовал он с тайным поручением императрицы к папе Пию Шестому… мне жаль великая жены; жены, которая любила все роды славы: дым войны и дым парнасского кадила… дым войны; мудрено было воевать, когда на одних картах Тефлис стоит на Черном море, сердито писала Екатерина, в других на Каспийском, в иных и вовсе среди земли; возрождение славян было вечной и неизбывной ее мечтой; если позволено будет мечтой именовать внешнюю политику. Ее греческий проект; пригласила Вольтера на свидание на развалинах Константинополя; чеканила медаль: рушатся минареты, Константинополь в огне; крестила старшего внука Александром, следующего Константином; явление на картах Санкт-Петербургской губернии селения Пелла: черты мечтательности и неудержимости, политической демонстрации; …любила все роды славы., — …слава, дар Екатерине! — Екатерина, любя славу России как свою собственную… Любовь к славе была ея страсть, которой приятнейшая для нея пища была слава России. Величие ея ума было источником всех великих деяний… — …прозвать должны ее Минервой, Аонидой. Много ли насчитаете вы правителей в Истории, о ком десятилетия спустя после их смерти говорили: величие их ума!.. Власть не сообщает величия. Чрезмерное, иль умеренное, поклонение унижает тех, кто его испытывает. Поклонение вообще вздор. Если вы хотите признать величие Цезаря или Гете, дружите с ними. Екатерина запретила воздавать ей, императрице, почести; в славе так великодушна, что отреклась и мудрой слыть, решительно отказалась от поднесенных ей званий Великая: о моих делах оставлю времени и потомкам беспристрастно судить; Премудрая: один Бог премудр; Матери Отечества: любить моих подданных я за долг звания моего почитаю; примечательная формулировка; просили позволения поставить ей памятник на площади перед Зимним дворцом: запретила; о моих делах оставлю времени и потомкам беспристрастно судить… — …умела и слабости свои облекать изяществом и величием. Минерва. Аонида. Северная Семирамида. Историки видят в Семирамиде упрек в безнравственности; при дворе Екатерины читали и Ктесия, и Диодора; величие имени Семирамиды губит иронию; в имени Семирамиды — величие царственной женственности; и величие правительницы, что воздвигла город чудес Вавилон; проложила дороги через горные хребты; завоевала громадные пространства; мудрость Екатерины явлена в том, что трон её окружили великие дипломаты, военачальники, художники; презрительно и с недоумением взглянула бы она на правителя, который присваивает славу своих генералов; генералам при жизни она воздвигала монументы в мраморе и золоте; гордилась ими; в её покоях стояли мраморные бюсты Чичагова, Орлова, Потемкина; висели планы завоеванных Потемкиным крепостей; только бездарность жалуется на отсутствие талантов в государстве; исполненное горьких сетований письмо государя Александра к сестре Екатерине Павловне, в сентябре восемьсот двенадцатого, после вступления Наполеона в Москву: …ничего нет удивительного в моих неудачах, когда я не имею хороших помощников, терплю недостаток в деятелях по всем частям, призван вести такую громадную машину в такое ужасное время и против врага адски талантливого… — вот слова, немыслимые в устах Екатерины; олицетворяла блеск, и дерзость, и мощь талантливости на престоле! Её время — расцвет, и уже закат монаршего начала в России; ко времени Пушкина двор утратил значение; с чем Пушкин не хотел примириться. Екатерина, во всех почти отношениях, была первой в государстве; трудно представить меру её образованности; из русских императоров, кроме Павла, который, волею Екатерины, тоже был блестяще образован, она, пожалуй, единственная… восемнадцать лет одиночества стали годами непрерывного совершенствования; имела все необходимые государю добродетели: ум, доброе сердце, осторожность, решительность и жестокость; помнила слова Аврелия Виктора: императорам необходимо обладать образованностью, без этого качества дары, природы остаются незавершенными; и мы можем, вслед за Юстином и Макиавелли, молвить: для царствования ей недоставало лишь царства; учась мудрости, переводила на русский Мармонтеля: кто ищет государствовать самовластно, тот невольник; вот Петр Великий: узник в собственном Городе; непрочна, относительна самостоятельность Петра. Если власть не на тумане мнений восседает, мудро писал Радищев; не на тумане… угрюмая участь императрицы узнавать истину об Империи из перехваченных донесений шпионов. Флот, в полторы сотни вымпелов, имел тридцать линейных кораблей, — и те сгнили; армия, в треть миллиона человек, пугающая Европу лишь наличием такой громады вооруженных людей, являлась фикцией; в полках числилось по две с половиною тысячи человек; треть из них мертвые души; их жалованье чиновники клали себе в карман; треть — нестроевые: сапожники, пекари, писаря и прочие; из оставшейся трети половина солдат в госпиталях; госпитали таковы, что заболевшего можно считать умершим, три у солдата доктора: водка, чеснок, да смерть; в бой полк мог вывести не больше трех сотен штыков; солдат истязали тяжелыми работами; дезертирство не иссякало, и тем пополнялись разбойничьи шайки. Когда шпионы касались экономики, выяснялось, что дело вовсе плачевно; Россия из каждой войны, горделиво говорила Екатерина иностранным дипломатам, выходит еще более цветущей; войны возбуждают ее промышленность; и знала, что говорит неправду. Естественно, войны возбуждали промышленность: цены в военное время взвивались так, что и паралитик засуетится, хлопоча о подряде; результатом войн было не то чтобы разорение: уничтожение бюджета; о фабриках, доносили шпионы, правительство не заботится; а частные люди к тому не имеют ни средств, ни кредита; и фабрики совершенно упадают или не совершенствуются; вечное проклятие Империи: недостаток в рабочих руках; невозможность добыть вольного работника; на всё требовалось приписать крепостных; а где взять? а если и отыскивались: труд крепостного в десять раз менее производителен, чем труд вольных людей; мнимая дешевизна рабского труда. Нужду в освобождении крестьян Екатерина видела прежде догадливого Радищева; который, по мнению Пушкина, предал печати тогдашнее модное краснословие. Где просветители понимали одно. лишь попрание гуманности, Екатерина видела: хозяйственную гибель Империи. История печальной памяти Комиссии о сочинении прожекта нового Уложения; первого русского парламента; все свободные сословия, по всей России, избирали депутатов в Комиссию, давали им наказы: вспоминались забытые уже Земские соборы шестнадцатого и семнадцатого столетий; перечислялись нужды державы… крепостное право, происхождение его, есть один из самых запутанных и темных вопросов в русской истории. Зародившееся, смутно, при Грозном, и закрепленное, туманно, Годуновым от имени царя Федора. Тут помещики и вотчинники стали господами над крестьянами поместий и вотчин; то есть тем, чем прежде были над холопами да кабальными людьми. Трудно исчислить беды, которые принесло России упразднение Юрьева дня: бедствия политические, хозяйственные, гражданские. Годунов, регент, первый в нашей истории выборный государь, был политик недальновидный, весьма искусный в интриге-однодневке, в политическом сыске. Узаконенное царем Борисом всенародное холопство государь Петр Алексеевич, одним росчерком, превратил в рабство: своею Переписью семьсот двадцать второго года. Деспотизм военный Петра — тема для исследования интереснейшая; здесь не соглашусь с Пушкиным; потому что военный деспотизм, воплощенный в Петре, деспотизм, а не революция, есть единство лучших, категорических средств и для свершения переворота, и для укрепления его последствий; для Александра Сергеевича, кажется, не существовало исторической хозяйственной жизни всей России; меж тем, любой, военный ли, опричный деспотизм может явиться лишь как форма временная. Грозный, Иван Четвертый, первый русский царь, век прожил преславный; не зря раза три готовил себе убежище в Англии. Войны, неурожай, и опричный, удельный я дворовый террор вконец погубили хозяйство Руси. Громадные края государства представляли собою кладбище. Живые все разбежались. Убыль населения в государстве в ту пору не поддается исчислению. Запашка земли уменьшилась более чем в десять раз. Великий Петр, первый наш император, побил Карла, выстроил военный флот и совсем было уже завоевал Индию: ценою уничтожения хозяйственной жизни государства. Любой деспотизм, не подкармливаемый золотом извне, недолговечен; деспотизм убыточен; Петр, в черном гневе и подозрительности, считал, что деспотизм убыточен потому, что недостаточно деспотичен; Петр смирительную рубашку, по удачливому выражению историка; вообразил лучшим повседневным нарядом; когда провалилась не сильно умная затея Петра с государственным капитализмом, хозяйственное спасение Империи он увидел: в каторге. Три чудовищных учреждения подарил России Петр: крепостное право, по которому, начиная с времен Петра, людей могли продавать, гнать за тысячи верст, дарить, приписывать; регулярную армию с рекрутским набором, род пожизненной каторги, гибели заживо; и новое дворянство. Дворяне прежде были военное сословие; пали бояре и окольничьи, и титул дворян стал почетнейшим. Борис Годунов жаловал дворянством холопов-доносчиков. Петр начал дарить дворянством за выслугу; о чём Пушкин заметил: средство окружить деспотизм преданными наемниками и подавить всякое сопротивление и всякую независимость; из дарования дворянством возникло и чиновничество; Пушкин;…уничтожение дворянства чинами. Падение постепенное дворянства. Что из того следует? Восшествие Екатерины Второй, Четырнадцатое декабря, и так далее… Военный деспотизм и крепостное право: как хозяйственная система; и военный деспотизм, чиновничество, новое дворянство: как система политическая, — вот Петром рожденная Империя. Что именно и так далее, Пушкин не знал. Гибель петровской Империи таилась уже в том, что петровский вид дворянства не допускал рождения буржуа, независимой интеллигенции; Петр, восхитись в Англии чудесами техники и науки, не дал себе труда подумать, из чего, и почему, и для чего чудеса те взялись; Пушкин, двойственный во всем, сердился, что аристократы не умеют писать, помечал: третье сословие; и с великодворянским гонором презирал первых интеллигентов из купечества и разночинцев; и буржуазия, и интеллигенция естественным ходом вещей появились в России, но с опозданием в двести, и в триста лет против Европы; впору ли утешаться тем, что в Китае капитализм явился еще позже? вдова Петра, и затем племянница его, и затем дочь хранили то, что Пушкин чудесно окрестил трусливым и дряблым деспотизмом; дело, впрочем, не в трусости и не в бессилии: державе хоть изредка надобно дышать; могла ли Екатерина избегнуть дряблого деспотизма? и вывернуться из него? в Грановитой палате, дивном творении италийских мастеров Марко Руффо и Пьетро Антонио, разгорелась меж депутатов Комиссии жестокая свара: быть ли ревизии Петровских уложений! Перечтите журналы заседаний Комиссии. Козельский; и Щербатов. Партия Щербатова требовала привилегий родовому дворянству; требовала упразднить дарование дворянством за выслугу; в новом дворянстве усматривали порождение хищений, мздоимства: всякому, кто получил дворянство, теперь хочется богатства, имения; а Козельский и его партия защищали указы Петра; занятно, что Петр, того не чая, породил не новую аристократию, а возможность вновь и вновь сменять ее; даровал худородному дворянству карт-блянш, безграничную возможность дворцовых мятежей, заговоров и цареубийств, этакой стихии мятежей, замечал горько Пушкин, нет и в Европе, екатерининская аристократия изловчилась захватить власть надолго, потеснив уже навечно древнее дворянство: на что Пушкин обижался, по-детски и смешно. В одном лишь сошлись депутаты Комиссии; …страшный крик: рабов! Крепостных требовали все; дворянство, духовенство, купечество. Екатерина распустила Комиссию: ввиду полной ее непригодности ни к чему; едко заметив: большинство истину не утверждает, а только выказывает желание большинства. И прежде Екатерины государи терпели поражения; Иван Васильевич замышлял перемены в духе старинных вольностей и введение общинных свобод: и в итоге своих поражений завел опричнину, чтоб укротить Боярскую думу, удел, чтоб вырезать опричников, двор, чтобы унять удел… Петр уничтожил боярщину, но реформы его загублены были его новой знатью; Анна казнила один кабинет, чтобы очутиться полностью в руках другого; Екатерину Первую вроде бы отравили, Петра Федоровича и Павла Петровича просто убили, Александр Павлович умер, загадочным образом умер, или исчез, не успев быть убиту за бессилие свое провести конституцию; Николай Павлович так и не смог отменить, ограничить крепостное право, и принял яд: ужаснувшись всем следствиям деспотизма; из государей русских только Грозный и Петр понимали необходимость мощного аппарата подавления знати; и лишь Грозный один знал, что и этот аппарат может подмять государя, и потому нужен аппарат для уничтожения этого аппарата, и так далее, как в системе зеркал; государь Иван Васильевич вообще был великий диалектик; Екатерина потерпела поражение в первой же стычке с собственным дворянством; Екатерина, потерпев поражение, разуверилась в парламентаризме: Российская Империя столь обширна, что, кроме самодержавного управления, всякая другая форма правления ей вредна! ибо всё прочее медлительней в исполнении и многое множество страстей разных в себе имеет… и многое множество страстей разных в себе имеет, которые к раздроблению силы и власти влекут; раздор и свара в дворянстве послужили к укреплению самодержавия; Екатерина, точно в отместку, отменила петровские указы о платье и бороде; запретила преследование раскольников; и раскольники вернулись из-за границы, благословляя её; отважно ринулась в жестокую ссору с православной церковью: Вы — преемники апостолов, которым повелел Бог внушать людям презрение к богатству и которые были очень бедны; царство их было не от мира сего: вы меня понимаете? я слышала эту истину из уст ваших, как можете вы, как дерзаете, не нарушая должности звания своего и не терзаясь в совести, обладать бесчисленными богатствами, которые делают вас в могуществе равными царям?.. и отняла у монастырей имения! неисчислимые богатства; земли; сотни тысяч крепостных крестьян; русская церковь, писал Достоевский, в параличе со времен Петра Великого; не вполне прав; щипать богатство монастырей начал Грозный; при Грозном церковь перестала быть государством в государстве; Годунов дал церкви послушного ему, Годунову, патриарха; Петр лишил церковь патриарха; а Екатерина лишила церковь рабов; лишь при Екатерине русская церковь встала в темную, зелено-мундирную шеренгу департаментов Империи; в ярости церковь сравнила императрицу с Юлианом Отступником, называла Иудою; сердить императрицу было худо; с митрополита Арсения сан митрополита и священства — снять; лишить монашеского чина; по расстрижении именовать — Арсением Вралем!.. первая и последняя из императоров, популярная; то есть, уместен перевод, любимая народом; мужики и солдаты звали её матушкой; в николаевский век её живо помнили; добрые легенды окружали ее имя; для славянофилов век Екатерины был русской стариной; предания века приняли и сохранили именно старшие славянофилы; разуверившись в церковном образовании, завела знаменитые екатерининские народные училища; в них принимали мальчиков и девочек всех сословий; и тем положила начало всеобщему и светскому образованию в России; великолепные её воспитательные домы, где дело поставил Бецкой, просуществовали до царствования Николая Павловича: когда вдовствующая императрица Мария Федоровна нашла неприличным давать безродных детям воспитание, какого дворяне не имеют: за советами Екатерина обращалась к Дидро и Гримму; Дидерот сочинил для России программу всеобщего восьмилетнего обучения, чему время пришло только в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году; если будут народные школы, иронически замечала Екатерина, то невежество прекратится само собой… — Что не начато, то никогда сделано не будет! и возобновила Камчатскую экспедицию; завела в Сибири постоянное войско с артиллерией, укрепляла границу с Китаем, заводила на Амуре крепости и корабельные верфи; велела строить казармы: прежде все полки жили в избах; преследовала контрабандистов; преследовала взяточников, запретила вывозить за границу хлеб, отчего хлеб невероятно упал в цене; указом понизила цены на соль и многие продукты; и чем только не занималась: от введения нового Городового уложения, учреждения Заемного банка, учреждения Ассигнационного банка, — до первого в истории России протекционного тарифа; разрешила, впервые в истории России, карточную игру, при Петре за игру в карты бит кнутом и ссылали на галеры, и клеймила таможенной пошлиной карты, по пяти копеек с колоды, деньги с клеймения карт, громадные деньги, шли Бецкому на воспитательные домы, устраивала зимой камины на площадях, чтобы люди всякого звания могли греться; устраивала канализацию, делала смотры гвардии и флоту; выбирала место для лагерей и маневров гвардии, верхом, в офицерском мундире, командовала большими маневрами; учредила сигналы о возможности наводнения, при наводнении велела снимать с постов часовых; преследовала роскошь, ездила со свитой в золотых каретах, имела кабинет литого серебра, стол литого золота, наблюдала в телескоп прохождение Венеры через Солнечный диск, и на знаменитый фонвизинский вопрос В чём состоит наш национальный характер? блистательно отвечала, в остром и сбором понятии всего!.. — великий её здравый смысл: по осенним дорогам скакала секретная комиссия капитана гвардии Галахова: был, в той комиссии, ещё молодой, Павел Рунич; везли в кибитке тяжелый мешок с золотом: купить у казаков Пугачева; комиссия припоздала: казаки продали Пугачева задаром… — Туалет её продолжался не более десяти минут; вставала затемно; умывалась водой со льдом; сама растапливала камин: хотелось быть одной, сосредоточенной; очень дорожила утренними часами; единственная причуда: пила, где бы она ни была, только таицкую воду, из известного родника; там нимфа с таицкой водой; водой, которой не разлиться; там стала лебедем Фелица… стала лебедем Фелица… лебедем Фелица, и бронзой Пушкин молодой; её тщеславие страдало от малейшей колкости; я завзятая плакса, писала она; и писала: хохотали с утра до вечера… в минуты гнева бросалась к зеркалу: помня уроки Овидия; и в гневе превосходнейшим образом ругалась матерно; всю жизнь с пером в руке; по две дюжины писем в день; великое множество бумаг; я испортила зрение, служа императрице Екатерине; какой великолепный у нее почерк: твердый, крупный; каждая буква как гравированная; очень легкий, и легкость загадочно в нем сочетается с твердостию и решительностью; широкий нажим; невысокие прописные: почти вровень с строчными, за исключением громадного, вольного и прекрасного Е в слове Екатерина; ничуть не смущалась в чистовых письмах помарками, перечеркиваниями, вставками; всю судьбу прочитываешь в том почерке… мне нравится ее стиль, очаровательный и вольный: …ненастье и скука в Переяславле равны; или, в письме к Чернышеву: …барин! барин! много мне пушек надобно, я Турецкую империю подпаливаю с четырех углов; её литературные экзерсисы; заметки по истории; сказки и повести для внуков; внуков воспитывала со всем пылом: умывала ледяной водой; сочиняла им рубашонки без швов, писала азбуку; малолетние цесаревичи штукатурили-малярили во дворце в Царском: женевское воспитание; Лагарп, будущий заговорщик и директор Швейцарской республики, найден был Гриммом; Гримм рекомендовал Лагарпа юному Ланскому товарищем в путешествие по Италии; в Италии им очаровалась Дашкова; известили Екатерину; Екатерине он сочинил мемуар, и приглашен в воспитатели к великим князьям, окружение императрицы считало, что Лагарп воспитать может Марка Аврелия, меж тем как России Аврелий вреден; а надобен новый Тиверий, или же Чингизхан, век Аврелия, то, что Ренан назвал царством философов, мудрецы и поэты окружали императора, император стремился к идеалу Платона, консулами делились философы: Юний Рустик, Аттик, Фронтон, Прокл; … и все завершилось, замечает мрачно историк, кровавым фарсом Коммода; Екатерина сама была философ на троне; и что-то завершилось кровавым фарсом, и что-то им началось… Лагарп удален за безделицу: деликатно не принял участия в заговоре, имеющим целью изменить порядок престолонаследия; удален, с пожалованием чина полковника и ордена Святого Владимира; Лагарпа, уехавшего конспирировать в Женеву, заместил генерал Ламздорф: отчего, по мнению Модиньки Корфа, не выиграли ни Россия, ни великие князья, Николай Павлович в особенности; Александр не терпел упоминании о бабке, Николай велел повесить картины, изображающие ее восшествие на престол, в дворцовый нужник: из зависти, я полагаю; его восшествие происходило несколько иначе; известны её пьесы-памфлеты на Павла, иль на Фридриха; история ссоры Дашковой с Нарышкиным из за свиньи, уж не помню, чья свинья в чей огород забралась, тоже стала темой её комедии; и заметила, с великолепнейшим равнодушием: всё, написанное мною, довольно посредственно; истинной славы искала в славе России… великий Петр ни искусств, ни литературы не разумел искусства ему виделись придатком ремёсел, литература родом реляций иль проповедей; считают, что из всех государей один Наполеон умел использовать печать; книгопечатание — иной род артиллерии: по-французски это изящно, и в рифму; Екатерина тонко чувствовала возможности литературы; пером владела не хуже государя Ивана Васильевича; к её услугам были театр и типографский станок; вступив на престол, разрешила на три дня свободу печати; и узнала много полезного; Сумароков, к примеру, издал труд о необходимости составления свода законов и созыва государственного совета; и замечательный день в русской истории: …каждому по своей собственной воле заводить типографии, не требуя ни от кого дозволения… многие книги выходили, вовсе не зная цензуры; в Петербурге, пишет историк, успели уже к тому времени просвистать бичи Новиковской и Фонвизинской сатиры; разбуженное к, умственной жизни общество было сильно возбуждено; одни бросались в мистицизм и филантропию, и вся страна покрылась сетью масонских лож; другие, увлекаясь учением энциклопедистов, безбожничали и старались превзойти друг друга в речах самого резкого и зажигательного характера; Радищев, возвратясь из Сибири, с горечью говорил, что в его несчастиях повинна Французская революция; если бы я издал мою книгу десятью годами прежде, меня бы щедро наградили; митрополит Платон, делая розыск в типографии Новикова, еще первое новиковское дело, за семь лет до ареста, доносил с гневом о гнусных и юродивых порождениях энциклопедистов, которые следует исторгать, яко пагубные плевелы; красноречие его оставлено было императрицей без внимания: Платон, умница, умудрился арестовать даже книгу, которую сочинила Екатерина и которую издавал Новиков; конфисковали тогда в лавке Новикова шесть книг апологии вольных каменщиков; иезуиты, по чьей жалобе и завязалось дело, Новиков уязвил Орден в своей Истории Иезуитов, — торжествовали; иезуиты уже пользовались серьезным покровительством Российской короны… искусство использовать печать для пользы правительства было утрачено после Екатерины, и возродилось только к Балканской войне: когда Катков и Аксаков скорей поучали правительство и научали его, что и как говорить… Екатерина была писатель; умнейший издатель; внимательнейший читатель; свобода книгопечатания, замечали не без зависти в Европе, избавляет её от нужды в тайной полиции; тревожилась о гонимой во Франции Энциклопедии и предлагала Дидероту издавать ее в Риге, на деньги русской казны… а великий Российский Феатр, издаваемый ею с Дашковой, по которому учился маленький Пушкин; а история с Калиостро: изгнав Калиостро из Петербурга и из России, она пишет и издает Тайну Противо-Нелепаго Общества; и когда Елизавета Шарлотта фон дер Рекке пишет книгу о Калиостро, изобличение его после темной гальсбандской истории, Екатерина тотчас ее издает в России: книга стала ударом, после которого Калиостро уже не мог оправиться; и ушел итальянскими тюрьмами… издала замечательный Словарь всех языков мира, сочиненный Янковичем де Мириево: сто семьдесят один азиатский язык, пятьдесят пять европейских, тридцать африканских и двадцать три американских! а словарь Российской Академии! о котором Пушкин писал: …останется вечным памятником попечительной воли Екатерины, и далее, цитирует Пушкин речь Карамзина:…Екатерина Великая! Кто из нас в цветущий век Александра Первого может произнесли имя ея без любви и благодарности? Екатерина, любя славу России как свою собственную, и славу побед, и мирную славу разума… открыла архивы Михаилу Щербатову, положив начало Истории Петра Великого; чрез посредство дипломатов собирала в Европе письменные памятники истории России; Екатерине обязаны мы наиболее точной копией Слова о Полку Игореве: её копия лучше передает погибший подлинник, чем мусинский вариант; по проекту Ивана Шувалова открыла Академию художеств: чего не успел сделать Петр и не успела Елизавета; учредила Российскую Академию; восхищалась Фонвизиным; приблизила Левицкого; отправила учиться в Италию братьев Щедриных; покровительствовала Лосенке; Дидерота избавила от нищеты, купив его библиотеку, назначив его библиотекарем, уплатив, золотом, жалованье за пятьдесят лет вперед; купила библиотеку Вольтера; говорили, что делает императрица столько, что с теми делами не управилась бы комиссия из тридцати человек: невероятная, страстная, пугающая работоспособность — даже на фоне чудовищной, воловьей работоспособности приближенных, её вельмож; известная история с Наполеоном: мучительные боли, ваше величество, у вас внутри рак… — у меня внутри Ватерлоо! — у неё боли в сердце; ей говорили: это непогода; отвечала: нет. Это Очаков. Но я уверена, я знаю, что сегодня, — завтра крепость будет взята. Не смейте сомневаться!.. всю жизнь мучилась головными болями, единственная её хворь; получив известие о казни Людовика Шестнадцатого, слегла на два дня; после гибели Ланского слегла на два месяца… день напролет при дворе трудились; ночи кутили, играли в карты; в шесть утра, затемно, уже в трудах; лорд Букингем: императрица своими талантами и трудолюбием превышает всех в этой стране… число сорок миллионов подданных поражало воображение европейцев; уязвляло воображение и чисто интеллектуальное вольномыслие императрицы; отсюда приязнь её к Вольтеру; Вольтер же утверждал: нет нужды, откуда приходит истина, лишь бы она приходила; как верная ученица, к самому Аруэту она относилась насмешливо; он служил ей; и ей того было довольно. Европейский вкус её был потребен для того, чтобы через век прозвучало: Европа то же отечество наше, как и Россия… русский человек получил способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец; это и есть самое существенное национальное различие наше ото всех… Чимароза писал для ее придворного оркестра. Зимний дворец украсила она коллекциями барона Тьера, графов Брюля и Бодуэна, принца Конде, лорда Гаугтона и Гоцковского, полотнами Вальполя, Ван Дейка, Гвидо Рени, Мурильо, Рубенса, Рафаэля и Сальватора Розы, Рембрандта, Доу, Пуссена; купила коллекцию камней и гемм герцога Орлеанского; купила все мраморные итальянские статуи у Ивана Шувалова; она придумала Эрмитаж!.. — Петербург, записала княгиня Дашкова, при ней увеличился вчетверо и украсился великолепными зданиями, причем постройка их не вызвала ни усиленных налогов, ни мер насилия; при Екатерине, к облегчению народному, избавили приходящие в Петербург баржи от подати камнем; многочисленные здания изумляли заезжего иностранца величием и роскошью; время, когда Париж изумлял приезжих грязью и теснотой; век Екатерины, век развившегося русского классицизма, в формах его господствовали заветы Витрувия и Палладио, ещё до вое шествия на престол сделала своим архитектором Ринальди, затем пригласила Гваренги и Камерона; барочной, елизаветинской пышности не любила, и простилась с Растрелли; Растрелли уже устарел; писала:…никакое землетрясение не истребило еще столько зданий, сколько мы воздвигаем, строительство вещь колдовская; это болезнь: как пьянство… с ума схожу от архитектурных книг… Гваренги не тратит времени по-пустому и работает как лошадь… Василий Рубан, любимый Пушкиным, поднося ей своё Историческое и Географическое Описание Санкт-Петербурга, писал в посвящении:…коей сей Град великолепием и славою одолжен… и Рубана стихи о Медном Всаднике:…нерукотворная здесь Росская гора, вняв гласу Божию из уст Екатерины, пришла во град Петров чрез Невские пучины, и пала под стопы Великого Петра!.. вняв гласу Божию из уст Екатерины… и, в величии бронзовом, по леву руку от императрицы: человек, которого должно назвать в числе гениальных творцов Петербурга, о ком Державин:…и камни о Тебе гласят! Единственный из вельмож Екатерины: из петровского времени; жизнь: весь восемнадцатый век, красавец, дитя не освященного церковью брака любимца Петра, последнего боярина князя Ивана Трубецкого и баронессы фон Вреде: Трубецкой жил в Стокгольме, у шведов в плену; родился в Стокгольме; воспитывался в Копенгагене; служил в датском кавалерийском полку; воевал, вышел в отставку, путешествовал по Европе; жил в Париже: и в Париже, чем не сюжет романа, любовь к юной красавице, замужней женщине, известной авантюристке, герцогине Ангальт-Цербстской; в той любви родилась девочка, которую, через много лет, пути судьбы и упрямая воля девочки, восхитительной женщины, привели на русский престол, и звали её, в новую её пору, уже не Софья-Августа-Фредерика, а императрица Екатерина; князья Трубецкие не Рюриковичи; всё же, много знатней рода Романовых; Трубецкие из Гедиминовичей, от внука Гедимина, князя Димитрия Ольгердовича; как и князья Голицыны, Куракины, Хованские, Мстиславские; и девочка Софья-Августа по матери принадлежала к Голштинскому дому, а по отцу к Гедиминовичам, герцогиня уехала в Штеттин, к злодею мрачному мужу; а Бецкой, сын князя Трубецкого, в северный город Петербург, чтобы ввязаться в заговор, имеющий целью возвести на престол дочь Петра, великую княгиню Елизавету, в ночь переворота Елизавета пожаловала ему орденскую ленту, которую сняла с себя; и в Москву, приглашенные Елизаветой, приехали герцогиня Ангальт-Цербстская и её дочь, девочка, избранная Елизаветой в жены наследнику престола, Бецкой, уже генерал-майор, безотлучно был при герцогине и дочери, когда герцогиня покинула Империю, просил у императрицы отставки из гвардии, уехал, вслед за герцогиней, в Париж, и прожил в Париже пятнадцать лет, не желаете ли, роман из парижской жизни, литературный и философический, где друзьями вашего героя Руссо и д'Аламбер, Гельвеций, барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот, Энциклопедии скептический причет, весь кружок авторов Энциклопедии или Толкового словаря, наук, искусств и ремесел, государь Петр Третий, взойдя на престол, вызвал Бецкого в Петербург и дал ему чин генерал-поручика, Екатерина, после Двадцать Восьмого июня, поставила Бецкого в исключительно независимое положение он подчинялся только ей, императрице, отношения же императрицы с вельможей: загадочная для чужих глаз, горячая дружба, Екатерина обедала у него, в роскошном дворце, в углу Невы и Лебяжьей канавки, любила, когда он ей читал вслух, через тридцать лет, когда Бецкой, старик девяноста лет, умирал, императрица Екатерина не отходила от него и день и ночь… президент Академии Наук, президент Академии Художеств, Главный надзиратель за постройкою Санкт-Петербурга, директор Кадетского корпуса, директор Воспитательного дома, и вошел в присказку: Бецкой, воспитатель детской, кадетский корпус он реформировал по энциклопедической программе! Петербург, волей Бецкого, стал единственным местом в мире, где мечтания энциклопедистов делались жизнью, отвлеченная и мечтательная парижская, женевская дерзость: воспитанием создать новую породу людей; человечество-де гибнет в невежестве и пороках, затем, что пороки даются младшим поколениям от старших, единственная возможность воспитать чистых в помыслах и отважных в благородстве людей: разорвать гибельную цепь, уберечь детей от порочного общества. Первый Кадетский корпус, устроенный Бецким, и в девятнадцатом веке ещё был из лучших учебных заведений в России; Руссо царил там; там жили предания блестящего века Екатерины, горячая любовь к литературе, горячая любовь к Отечеству, перечтите Лескова, Кадетский Монастырь, известное письмо кадета Рылеева к отцу: …я знаю свет по одним только книгам, и он представляется уму моему страшным чудовищем, но сердце видит в нем тысячи питательных для себя надежд!.. и результат воспитания Бецкого не замедлил явиться: следственная Комиссия доносила, что большей частию бунтовщики Четырнадцатого декабря были воспитанники Первого кадетского корпуса. Творение Будущего. Наш Малыш, идеи Творения Будущего, главнейшие черты, числом четыре: Деяние. Выбор. Воспитание. Потомство; где все четыре взаимодействуют; что-то здесь: похожее на детерминизм; и похожее на рулетку. Деяние, воспитание, выбор, производимые Бецким, или Кваренги, или Гриммом, или Екатериной, Екатерину Бецкий знакомит с Гриммом, Екатерина просит Гримма указать хорошего архитектора, Гримм избирает Кваренги… множественность зацеплений; множественность возможностей даёт возможное как случайность; выбором определяется невозможность; жребий брошен, Иордан перейдён. — Всякое деяние, всякое зацепление единственно; Бецкий выписал в Петербург каменщика Джеронимо Джиованни Руска, явились и дети, хорошие мастера Александр и Франц, и великий Луиджи Руска; Екатериной приглашен в русскую службу Максимилиан Юлий Вильгельм Франц Нессельроде: батюшка будущего канцлера Империи; последствия неисчислимые; фельдмаршал граф Петр Румянцев Задунайский известен не только своими деяниями, или деяниями отца-фельдмаршала: вовек прославлен детьми, графами Сергеем и Николаем, Сергей, в начале александровского царствования: проект увольнения крепостных крестьян в вольные хлебопашцы; о чем и последовал Указ восемьсот третьего года, граф Николай Румянцев, канцлер, славен и плаванием Рюрика, под началом Оттона Коцебу, и расположением своим с юных лет к истории Отечества, и именами, что вспоминаются тотчас вслед за его именем: Карамзин, Ермолаев, Оленин, митрополит Евгений, Калайдович, Востоков, Кеппен, Строев… а явление свету Изборника Святослава, а Румянцевский музей, и Румянцевская библиотека, Сергей, исполняя волю покойного брата, передал в дар Отечеству дом на Неве для помещения библиотеки и собрания рукописей и устройства доступного для публики музея… что важно в Творении Империи: двери настежь в Европу; изоляция всегда ведет к печальным последствиям; и Лермонтов: от пленённого Георга Лермонта, и Державин с Юсуповым: из татар, и Суворов от шведа Сувора, и Арап… и род Пушкиных, род Толстых брали начало из немец; Екатерина прекрасно все понимала, Екатерина победила упрямство умное Фридриха Великого, и вернула России Эйлера, Екатерина, удручась запущенностью флота, просила герцога Рогана, великого магистра Мальтийского ордена, прислать ей сведущего человека для реформы Балтийского флота; и Роган прислал ей юного графа Юлия Литту, красивый итальянец, реформатор, всеобщая злоба и зависть, работал на верфях, вооружал корабли, обучал офицеров тактике; за храбрость в бою золотое оружие; Катенька, племянница Потемкина, урожденная Энгельгардт, что пленяла всех красотой, Потемкин звал ее ангел, Державин: магнит очей, заря без туч, овдовев в замужестве за Скавронским, вышла замуж за Литту, уже адмирала; для чего император Павел просил Пия Шестого снять с Литты, рыцаря ордена, обет безбрачия, Литта ввел орден мальтийских рыцарей в Россию: после потери Мальты видел в Павле единственного государя, могущего сохранить орден, вернуть Пию Шестому престол, Литта предложил Павлу создать особую императорскую гвардию, и явились в России кавалергарды, Литта и кавалергарды, Литта и графиня Самойлова, Литта и Пушкин: …и приказ явиться к графу Литте, я догадался, что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресенье; однако ж я не поехал на головомытье, а написал изъяснение, кавалергарды и Пушкин; и так далее. Деяние, выбор, потомство, дочь Бецкого, Настенька, вышла замуж за адмирала де Рибаса; его повстречал в Ливорно Орлов, взял в русскую службу, дал чин поручика; испанец служил под началом Румянцева, под началом Потемкина, под началом Суворова, Суворов, в восхищении, называл его Андреа Дориа! Суворов: для Рибаса нет ничего невозможного; взял Березань; за Измаил золотая шпага с алмазами; взял Хаджибей и придумал устроить там военный и купеческий порт; на имя де Рибаса высочайший рескрипт: …устроить военную гавань купно с купеческою пристанью, работы же производить под надзором графа Суворова Рымникского, именоваться же порту Одесским; как Петербург: город, учрежденный по манию самодержавия на пустом и безводном берегу, вознесся пышно, горделиво — и изменил жизнь громадной части Европы; де Рибас, человек ученый, испросил у Екатерины для порта привилегии, которых суть в онегинской строке: …вино — без пошлины привезено; и купечество, золото, корабли хлынули к пустому доселе берегу; порт, удачно помещенный Рибасом, переменил пути торговли; товары и хлеб Новороссии, Малороссии и Польши, что прежде шли в Европу через Данциг, пошли через Одессу в порты Италии, Испании и Прованса, Потемкин заселил колонистами безлюдную, необычайно плодородную степь, Екатерина любезно пригласила сюда всех: завоеванную Потемкиным землю распахивали колонисты из Германии, Франции, Болгарии, Румынии, Сербии, Греции, Армении, через пятнадцать лет Новороссийский край: три губернии, Одесса — кипучий, красивый, европейский город, государь Александр Павлович, увидев в восемнадцатом году Одессу, был изумлен, Пушкин влюбился в Одессу, все не могу привыкнуть к европейскому образу жизни… — Одесса, иронически, город европейский, русских книг здесь не водится. Дерибасовская улица, Ришельевская, Ланжероновская; Арман Эммануил герцог Ришельё граф Шинон, потомок брата кардинала Ришельё, сын маршала Ришельё, приглашен Екатериной в русскую службу, генерал-губернатор Новороссийского края, и столица края Одесса процветанием обязана ему; нужно думать, герцог не последний был по уму человек в Европе, если из Одессы его призвали в Париж, чтоб заменить им Талейрана; уже после отъезда герцога жители Одессы воздвигнули ему памятник; до конца жизни герцог помнил и заботился об Одессе, присылал книги, семена редких деревьев… еще гордое имя русской истории: Луи Александр Андро граф де Лонжерон маркиз де ля Кос барон де Купи де ля Ферте Ланжерон де Сасси, храбрый воин, воевал в Южной Америке, при Измаиле был в колонне генерала Артемьева, выдержавшей убийственный огонь турок, и показал отличную, писал Суворов, неустрашимость; герой войны в Нидерландах, герой Лейпцигской битвы; заменил Ришельё в должности Новороссийского генерал-губернатора и покровительствовал Пушкину; двери в Европу настежь… при Ярославе Мудром выписали из Греции певцов для устроения церковного пения; концертам в русском церковном пении, преобладанию в нём итальянского стиля положил начало знаменитый венецианец Балтазар Галуппи, Екатерина пригласила его капельмейстером придворного оркестра, писал в Петербурге для Екатерины оперы, и сочинил концерты Услышит Тя Господь, Господи Сердце Мое, Суди Господи, песнопения Слава и Ныне, и прочая; а труды греков и венецианца Галуппи завершил Алексей Львов: положил на ноты все духовные музыкальные сочинения; тот Львов, что открыл музыкальную закономерность в русском церковном пенни и речитативе, тот Львов, что на текст Жуковского сочинил Боже Царя Храни… а Глинка верил, что русским гимном станет его Славься царь-государь! как бы то ни было, в России перестали играть английский гимн. Творение Будущего; Платон о государственных деятелях; свершают великие деяния, но сами не ведают что творят, раздел Польши, Фридрихом Великим и Екатериной: последствия неисчислимы для России, для Европы, помните, у Гюго, парижанин идет на баррикаду: против короля Франции и за свободу Польши! Польша и варшавская речь Александра дали России тайные общества и Четырнадцатое декабря; в конце царствования Екатерины явилась в Петербурге польская знать, польский дух, замечал историк, завершил образование русского дворянства; и помните, у Марины: вечно польское: мазурка, скепсис, высокомерие, талантливость, и пустоцветность немного в блеске таланта, явились польская красота, польское очарование, князья Четвертинские, Чарторыйские, Любомирские, графы Ильинские, Потоцкие, Ржевусские, Виельгорские, Соллогубы… Нарышкина: урожденная Четвертинская; Воронцова: урожденная Браницкая; несравненная, божественная Завадовская: урожденная Влодек; Каролина Собаньская: урожденная Ржевусская, нет на свете царицы краше польской девицы, весела, что котенок у печки… — хотите знать мою богиню, мою варшавскую графиню? Нет, ни за что не назову, и прелестная Софи Киселева: урожденная Потоцкая; Бахчисарайский дворец, в Тавриду возвратился хан, и в память горестной Марии воздвигнул мраморный фонтан: пример анекдота из истории литературы, фонтан воздвигли: перестраивая дворец для Екатерины, Потемкин готовился принять ее в Крыму; не ведают что творят… когда Бецкий устроивал, по Сен-Сиру госпожи де Ментенон, Смольный пансион, и прочитывал в списках воспитанниц имя Катеньки Нелидовой, дочери армейского поручика, мог ли предвидеть, что дипломаты тайною почтой доносить будут: удаление Нелидовой от государя по значению равно падению кабинета министров… устроения ничтожные, по моему мнению, не в силах играть даже навязанную им значительную роль; когда Кваренги выстроил здание для Смольного института, верно, знал, что создал дворец, достойный, чтобы в нём наменивалось течение мировой Истории, для Джакомо Кваренги мало печали в том, что творение Петра, Империя, оказаться может менее долговечным, примером Кваренги были древние римляне и египтяне, чьи творения из камня пережили множество династий и империй, и гласят о том камни, Камни о Тебе гласят!.. — вкус Бецкого творил Петербург: директор работ в Зимнем дворце, набережные, мосты, Мраморный дворец, решетка Летнего сада, памятник Петру; известная ссора Бецкого с Фальконетом: змею следует сократить; Бецкой требовал убрать змею, технология: тяжелый конь нуждайся в третьей точке опоры; по вычислениям нашего времени, достаточно двух; горькие строки: царь змею раздавить не сумел, и, прижатая, стала наш идол!.. в отливке статуя испорчена, верхнюю часть, от колен Петра, пришлось спилить, верхнюю часть отливали отдельно, и затем два года статую полировали, мрачное воплощение двойственности: Всадник на коне составлен, вопреки мнению Бецкого, из двух частей; двойственность Петра, и Империи, и Петербурга: во всей петербургской литературе, и фальконетов Всадник вызвал к жизни два удивительных памятника: Медный Всадник, и Петербург. Империя вся лежит между ними. Жаль мне, что мало кто обратил внимание на чудесный рисунок Пушкина в черновиках, рисунок Медного Всадника. Скала, и змея, и конь, несколько легкомысленный, отчего-то под седлом — но без всадника. Петра нет. Конь без Петра, империя без Императора, Петербург без кумира. Здесь есть о чем поразмыслить… Бецкий, за что я благодарю его, запретил Фальконету и дальше уменьшать камень. Мы по привычке именуем его скалой; а камень довольно мал; когда я увидела скалу в первый раз, лет четырех от роду, еще в предвоенную пору, горько была разочарована; три четверти скалы Фальконет стесал… Сотворение Петербурга: такую книгу сочинить я мечтала в юности. Мечтание есть воспоминание, очень избирательное, как все воспоминания, опрокинутое в будущее, у нашего Малыша на сей счет имеется убеждение: деяние есть гибель мечты, и деяние производится в долг, потенция деяния исчерпывается из будущего; потому что деяние есть нарушение равновесия возможности; из гибнущей возможности и берется… и так далее. Мои книги, сотворенные из мечтаний, и незаписанные, оставшиеся дымкой, холодным туманом, не важны. Вероятно, я не посягала на равновесие пугающей меня, нависшей тяжести Возможности, и мне дано будет уйти, не оставив Деяний; может быть, что деяния мои в другом, и рассудят меня, увидят меня в чужой судьбе. Век мой измерен. Любопытно иное. Творение Петербурга для многих и многих людей значит: творение мира; жизни творение. Пушкин заметил: История принадлежит поэту; и не удосужился записать, насколько принадлежит поэту Будущее; и в Памятнике говорил вовсе не о том: вслед за Горацием, Державиным, — о том, насколько он, Поэт, принадлежит будущему; совершенно различные темы! ночи я, в отрочестве, проводила, сличая четыре Памятника, другие, признаться, меня и теперь не интересуют, четыре: горациев, ломоносовский, пушкинский и державинский; и не могла одолеть глухую неудовлетворенность. Выше пирамид!.. — и тленья убежит… — не то. Возможно ли помнить поэта за то, что? Помнить можно и поэта, свидетельствовавшего; Малыш обдумал и написал небольшую работу; он считает, что есть литература свидетельства; свидетельство может быть истинно, может быть ложно; и это не имеет никакого Значения; ложное свидетельство о действительности уже есть истинное свидетельство о времени и нравах; важно, что литература свидетельства не влияет на будущее. И есть литература мнения: мнение не может быть ни истинным, ни ложным; самый вопрос об истинности мнения неправомерен; и право на мнение не заслуживается: оно либо дано, либо нет; мнение —…поэт казнит! поэт венчает! — есть творение мира; на что не требуется разрешения; мнение есть творение среды обитания человеческого духа, здесь Малыш, во второй страничке, переходит к заключительной, крайне важной, части работы: …хоть один пиит; творение среды жизни духа не требует признания большинством; которое, как известно, не выказывает истину, а только желание большинства; тут важен хоть один пиит; признание Пушкина наступило через полвека после его кончины; и расцвело через век; признание Державина не наступило до сих пор. Пушкин лицеист писал о Державине иронически: полнощный лавр отцвел, огонь поэта охладел; не задумавшись, что уже живет в среде духа, порожденной Державиным; и что к Державину вернется в предсмертных строках; Державин был мудрее и величавей; моё время — прошло, говорил он, скоро явится свету… обратите внимание: второй Державин… это Пушкин, который уже в лицее перещеголял всех живущих писателей. Знал, что некогда был первым поэтом России. Готов был к забвению; о чём и сказал, умирая. Наступивший век подхватил иронию лицеиста; в Державине отрицали всяческое достоинство, его бранили с кафедр и на ученических скамьях, поругание памяти Державина, пишет горько Грот, сделалось одной из любимейших наших замашек, один только Гоголь, величайший наш и до сих пор не понятый нами гений: …в царствование Екатерины, которое уже и теперь кажется нам почти фантастическим от чрезвычайного обилия эпохи и необыкновенного столкновения необыкновенных лиц и характеров, когда на всех поприщах стали выказываться русские таланты, с битвами вознеслись полководцы, с учреждениями внутренними государственные дельцы, с переговорами дипломаты, а с академиями ученые, появился и поэт — Державин; как и все люди времен Екатерины, развернувшиеся в какой-то ещё дикой свободе… самодержавное, государственное величие России слышится и у него… Наука жизни его занимает… Недоумевает ум решить, откуда взялся в нём этот гиперболический размах его речи, остаток ли это нашего сказочного русского богатырства, которое в виде какого-то темного пророчества носится до сих пор над нашей землею… Дико, громадно всё. Он — певец величия… величие признается тем веком, какому присуще величие; в либеральную русскую пору, от союза нигилизма с лакейством, родилась печальная ржа: снисходительность; наш век: век снисходительного ума, дружащего с милой племянницей снисходительности: равнодушной вежливостью; всё знаем: стало быть: знать не хотим ничего… загадка Державина осталась. Трудно вдруг проговориться: просто гений; родившийся в год, когда Тредиаковский завел с Ломоносовым и Сумароковым спор о ямбе; явился в Руси античный, вечный вопрос о том, что есть форма, в хитроумном состязании, в переложении Сто сорок третьего псалома; итог состязанию ещё не подведен, не говоря уж о споре, не желаете ли?.. литература сверкнула, грянула: молнией, в черной ночи безъязычия; и Державин явился в первом, уже могучем, поколении: где Княжнин и Фон-Визин, Капнист, Херасков, Дашкова, Богданович, Хемницер; за ними второе: где Крылов, Карамзин, Жуковский, и Дмитриев, и Василий Львович: чтобы согреть и родить в третьем поколении, уже в третьем, Пушкина и Плеяду; в четвертом Лермонтова и Гоголя; Достоевского и Герцена уже в пятом, Толстого и Чехова в шестом; и седьмое поколение: символистов; и с клеймом гениальности на беззащитном челе: гибельное и счастливое восьмое… Державин явился, точно, из ночи: …свет из тьмы творить! Жизнь, излюбленная историками: из нищих, из рядовых гвардейцев в министры; из карточных шулеров в обер-прокуроры грозной Империи; губернаторствовал во многих краях; в буре на море взял командование кораблем и тем всех спас; вечно был под судом; оправдывался по делу о неуважении медведем Верховного Земского суда; учреждал новые города, учреждал театры и судоходства, училища и школы, ломал тюрьмы, пылкий, дерзкий и самонадеянный Державин… — пылкий, честолюбивый и дерзкий… — вельможа трех императоров; решимостью избавил от голода великий край; и в конце жизни, в жестокой опале и в жестокой со всеми ссоре, в одиночестве, умирая в имении над великой и красивейшей русской рекой: …цель нашей жизни путь к покою; проходим для того сей путь, чтобы от мразу, иль от зною под кровом нощи отдохнуть, — что повторил перед смертью Пушкин: покой и воля… шулер, отважный гвардейский поручик, резкий чиновник, неуживчивый вельможа; и величайший литератор: сколько трудов потрачено биографами, чтобы хоть как-то примирить две линии жизни, под любым пером линии упорно противоречат, а ежели совпадают, то насмешливо: и не нужно их примирять! и отчего линий две? их. по меньшей мере… решитесь писать роман жизни Державина? блестяще ухватите вязью пера эту жизнь, если романов выйдет две дюжины: приключенческих, комических, трагических, плутовских, военных, любовных, придворных, политических… и прочих; воплотил в себе век; только потому, что всю жизнь был с веком в раздоре; читайте Державина, от него первого вы узнаете Екатерининский век… унизительность нищеты, бесправие незнатности; знатность и блеск богатства, писал он, предпочитались достоинствам и ревности к службе; первый офицерский чин в тридцать лет; а Румянцев уже девятнадцати лет был полковником; не имея ни родни при дворе, ни милости, ни денег, ни чьей-либо помощи, мог надеяться только на великую государственную смуту; Орловых вознес имперский переворот; поручика мог вызволить из безвестности бунт Пугачева; дерзкий поступок: явился к генерал-аншефу Бибикову и представился! понравился; получил гусарский отряд; искал должности высокой; жесток, отважен, упорен, упрям; едва не был увит рукой Пугачева; провел дерзкий рейд по пугачевским тылам; успешно блокировал Волгу; перелистайте Историю Пугачевского Бунта, или Грета, или записки самого Гаврилы Романовича; вешал и сек плетьми; и не из пиитического любопытства, как клеветал Дмитриев: начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали, состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно… не приведи Бог видеть русский бунт: бессмысленный и беспощадный! здесь дороги войны свели поручика с генерал-поручиком Суворовым. Суворов, всего четырнадцатью годами старше, ещё не граф, не князь, не Рымникский, не Италийский, помнил, что отец Державина служил в полку у его отца; писал к Державину младшему: …об усердии к службе Ея Императорского Величества вашего благородия я уже много известен, тож и о последнем от вас разбитии киргизцев, как и послании партии для преследования разбойника Емельки Пугачева; по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений… о подвигах и успехах ваших. Неудача: Бибиков умер! неудача; отряд Державина, заплутавший в осенней степи, одним днем опоздал пленить Пугачева; уже везли Пугачева выдать в руки генералу графу Панину! неудача: Панин перед императрицей чернил Державина самою черною грязью! неудача: Суворов забыл попросить пред императрицей о Державине! гнев привел его в Черную Грязь к Потемкину: Чего же ты хочешь, спросил Потемкин — Чин полковника и наградить деревнями! — …хорошо, зевая, Потемкин; Вы получите; и в Петергофе, с прошением, к статс-секретарю Екатерины Безбородке; Безбородке понравился; чин дали, из военной службы исключили; вряд ли дослужился бы он до генеральского чина: вспыльчив и упрям, плохой солдат; потому что был много больше, чем солдат; неудобный в подчинении офицер: потому что был много лучше, чем офицер; император Александр с огорчением о Державине министре: излишне ревностно служит. Излишне ревностно. И не умел служить лицам. Суворов, не умея прислуживать, умел валять дурака, юродствовать, Екатерине он: ты моя Богородица, кланялся ей и крестился, как на икону; смеялась: такая игра. Державин лез напролом; чудовищной дерзостью, — певец Екатерины! — и порождением дерзости была ода к Фелице, читана в первый раз публично на обеде у Ивана Шувалова, где среди многих знатных был Безбородко, младший из младшего поколения екатерининских вельмож; старшее, если упоминать лишь тех, кого Микешин отлил в бронзе: Екатерина; Суворов, ее ровесник; Румянцев, Чичагов; младшее: Орлов, Потемкин, Державин, Дашкова; Румянцев годился Безбородке в отцы, а Бецкой в деды. Имени Безбородки не осталось ныне на картах Города; в Петербурге имелись Безбородкинский проспект, сады Безбородки; правда, осталась Кушелёвка; от имений Кушелёвых-Безбородко. Имя Безбородки памятно анекдотами, ему единственному позволено было в Санкт-Петербурге палить из пушек всякий раз, как партнер в игре в карты ошибался, он делал знак и пушки палили; партнеры очень обижались; владелец громадного состояния, беспечно и очаровательно его тратил, и растратить не в силах был; в торжественные дни приезжал во дворец в золоченой карете, андреевская звезда, погон орденской ленты, пуговицы на кафтане, пряжки на башмаках прямо-таки сделаны были из бриллиантов, дом его в Ново-Исаакиевской гремел пирами, блистал внешним и внутренним великолепием, зала по проекту Гваренги, мебель из дворцов французских королей, гобелены из Малого Трианона Марии-Антуанетты, Амур Фальконета, и сотни, именно сотни прекраснейших картин; и хозяин, лукавый, хитрющий хохол, любящий ходить в синем сюртуке, в спущенных, белых, чулках; во дворец ездил лишь по необходимости; любил пить горилку с земляками хохлами; простодушный земляк, наскучив в мраморных и гобеленовых палатах, заинтересовался мухой, махнул тяжелой лапой: и сшиб итальянскую вазу в тридцать тысяч рублей; на что канцлер и светлейший князь, с живейшим интересом: чи, поймав? То был ум — из наиболее ясных умов Империи; пользовался безграничным доверием императрицы, и ни разу доверию не изменил; гневалась она на него и пеняла ему: за неистощимую любовь его к женщинам; гарем из крепостных красавиц; гарем из актрис; гарем из итальянок; и еще гулять отправлялся, в вольные дома что попроще, к петербургским прелестницам, вот где икренне его любили за веселость и добрый нрав; кутил со всем Городом: с солдатами, трактирщицами, ямщиками; в шестом часу утра ему пускали кровь, плюхали, бесчувственного, в ванну со льдом; и в восемь, минута в минуту, трезвый, сумрачный, без кровинки в лице: с докладом к императрице; в любовницах у него была Тоди, певица, красавица, не имевшая себе равных в Европе, и знаменитая певица Давиа, и знаменитая, великолепная Габриелли, Катарина Габриелли, кухарочка Габриелли, имя ей дал князь Габриелли, она была доченькой его кухарки; чудесная история, Габриелли запросила у Екатерины за выступления десять тысяч в год. Екатерина, нахмурясь, заметила, что у нее фельдмаршалы столько не получают; передали Катарине, и кухарочка Катарина, пожав плечиком: пусть императрице Катарине поют ее фельдмаршалы, князь Безбородко был прост и подарил Катарине полмиллиона; жизнь Габриелли, исполненная приключений, вот вам сюжет; не знаю, смутит ли вас то, что о ней написаны уже две сотни романов; милой подружке своей Леночке, танцовщице, Безбородко подарил просто город, на Украине, и дом в Петербурге, в треть миллиона рублей; подарки следующего века, например, от государи императора Николая Александровича балерине Кшесинской, выглядят просто нищенскими. Женщины и любовь того времени, умерьте огонь восхищения в глазах; это же девочки, девки покупные… — …и принужденные лобзанья, и златом купленный восторг; жили, утопая в роскоши и точно не зная иного закона, кроме прихоти, иноземцы мутились разумом в том чаду роскоши, за карточным столом у Екатерины играли на бриллианты, презрительно косясь на золото, кучи бриллиантов рассыпались перед игроками, огни свечей адски играли в них, расплачивались, отсыпая бриллианты золотой ложечкой, ставки были: дюжина чайных ложек; а пиры! а торжественные вечера!.. чего не знали в тот век, это разврата, гадкого мелочного разврата; шел какой-то всеобщий любовный загул, метель любовная! к любви приучала литература; не имея ещё российской литературы, бесхитростно понимали своею литературу всего мира; мира живущего и Мира умершего; сочинений отцов церкви не читали, богобоязненность почиталась дурным вкусом; кадеты зачитывались Дидеротом, Руссо, Монтескьё; сидельцы в лавках цитировали Вольтера, мудрено смущаться любовных страстей, если предметом чтения были Стратов, Теофраст, Аристипп, Деметрий Фалерский, Гераклит Понтийский, Антисфен, Клеанф, Хрисипп, Аристон, Офер… и Монтень, и Брантом, и Стерн… в девятнадцатом веке старики изумляли молодежь своим насмешливым вольномыслием, вольтерьянством, весельем, душевным здоровьем; …отменно тонко и умно: что нынче несколько смешно; век сочинений Баркова; и даже имени такова не смею громко произнесть; и дядюшка Василий Львович в своей сущности был офицер екатерининской гвардии, гвардия, по малочисленности и отсутствию дисциплины, могла скорее считаться двором, чем войском, и остался им на всю жизнь, позднейшие бури людей тех не переиначивали: ступив за твой порог, я вдруг переношусь во дни Екатерины… я слушаю тебя: твой разговор свободный исполнен юности, в юности их не веяло ещё мистицизмом, ханжеством, фрунтом, барабанами и изуверскими молениями; ещё услаждались в искрящихся остроумием вечерах в Эрмитаже, закладывалась поэзия балов, ночных свиданий; еженощные службы Красоте; жили, не печалясь, что и так же будут таять луны, и таять снег, когда промчится этот юный, прелестный век; закладывался вкус, без которого живопись, и поэзия, любовь суть ничто, творилось условие существования культуры; пишут, что при Екатерине цель жизни заключалась в наслаждении, — смотря как толковать; пиршество ума, гедонизм, пиршество вкуса: ведь кому-то потребовалось, чтоб циркуль зодчего, палитра и резец ученой прихоти твоей повиновались и, вдохновенные, в волшебстве состязались! шел век Возрождения России: чтобы Пушкин писал в наш просвещенный век, надобно, чтоб Просвещение уже совершилось; волшебная страна прошлого… почему волшебная? дымка уносит пот, грязь и кровь; розы из прошлого всяк выбирает по вкусу; там — исполняются желания, там возможно удачно и ловко мечтать, тем паче что география в общих чертах той страны известна, войны чудесны там, упоительны, герои Истории не были убиты в семнадцать лет, имён тех, кто убит, мы не знаем, и красавицы там прекрасней, — ведь восхищенный шепот звучит убежденней; впрочем, те женщины действительно блистали! возьмите Ольгу, сестру Зубовых; как писал о ней один из величайших русских писателей: красавица собой, молодая вдова генерала, страстная, избалованная положением, одаренная необыкновенным умом и характером, она сделалась средоточием недовольных во время дикого царствования Павла, у неё собирались заговорщики, она подстрекала их, чрез неё шли сношения с английским посольством, посол лорд Уитворт был возлюбленным её, блестящая, избалованная придворной жизнию и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины в Лондоне и играет значительную роль в замкнутом и недоступном обществе английской аристократии, принц Уэльский, будущий король Георг Четвертый, у её ног, вскоре более… суровой и неприступной старухой доживала она век в Петербурге, единственный сын её убит в Бородинском сражении; и всё, что осталось ей из её жизни: оскорбительно точное знание людей и понимание человеческих положений, она, удивительным образом, умела судить их вне времени; истинные язычники, в юные и зрелые годы любили они всю жизнь, до тончайшего оттенка; знали всеприятие мира; изнеженности не знали: двужильные, крестьянской крепости, бесчувственные в лишениях, как буйволы; тянули лямку войн: с черным их дымом, холодом ночёвок, чирьями, худой пищей, поносом, вечной вонью и вшами; а войны тянулись долго; громадные армии умирали от болезней; что может значить, галантно говорили гвардейцы дамам в гостиных, презрение к смерти — в той грязи! умирать умели они великолепно. Говорили, что Безбородко путался до смерти тараканов: увидев таракана в избе, бежал, крича, по деревне, без шляпы и с пером в руке… не знаю; вельможею не родился, прошел при Румянцеве все сражения, неизменно бился в первых шеренгах, в двадцать семь лет был полковник, при Измаиле вел колонну; и в тридцать семь лет взял в руки внешнюю политику Империи… — Сюжет определяется, господи, как болит голова, как болит в висках, сюжет определяется интонацией, и если вы мне не верите, спросите у Малыша, он подтвердит вам, что интонация в отношении к сюжету первична; очаровательный опыт известен в отечественной литературе, намерение писать краткую историю человеческих отношений, перелистав страницы Истории рукой невежды; кажется, автор того сочинения запамятовал, что уважение к именам, освящённым славою, не есть подлость, но первый признак ума просвещенного, позорить их дозволяется токмо невежеству: как некогда, по указу эфоров, одним хиосским жителям дозволено было пакостить всенародно; листать историю рукою хиосского жителя, которому за глупость его дозволено гадить принародно, занятие малопочтенное; изучение литературы часто у нас понимается как восхищение мученичеством; мы всё любим творить жития, смутно подозревая о существовании деяний; терпеть не могу мученичества; и упомянутый мной автор печален не тем, что после праздника признания властью впал вдруг в немилость и жил худо; ужасно, когда писатель, намерившийся быть обличителем, становится развлекателем, становится шутом у тех, кого собирался он казнить; боюсь, что произошла невразумительная вещь, интонация возобладала над текстом, и маска, в невыносимых трудах изобретенная, немножко приросла к лицу; то есть мыслил-то автор иначе, я хорошо его помню, но вот писать иначе он уже не умел; вот такой препечальный факт, товарищи герцоги, я извиняюсь, конечно, за нервность стиля, волнение, знаете ли, ударяет… — Вечной памятью Безбородке: блистательный мир с Портой; Павел о нем: этот человек для меня дар Божий, Павел возвел его в светлейшие князья, сделал канцлером; памятен будет Безбородко и тем, что он, канцлер, первый в России требовал жить в мире со всеми державами: благоденствие каждого государства есть во всеобщем прекращении войн… здравый смысл, великий, крестьянский, торжествовал в Безбородке; может быть, оттого полюбился ему вдруг Державин; о котором в раздражении говорил через несколько лет: полусумасшедший рифмоплет… — в истории с Фелицей Безбородко исполнил главнейшую роль; собственно, дебют уже приключился; уже прошел по Городу шум, шорох, шумок: с отчетливым привкусом скандала; ещё до исторического шуваловского обеда ода пошла по Санкт-Петербургу в списках; просто хорошие стихи не расходятся в списках; цветаевскую Лестницу переписали для себя пять, восемь лучших русских поэтов, тем и кончилось; в списках расходятся стихи непременно скандальные, крамольные, возмутительные, что так соблазняет всех, и уже обязательно доступные; я не верю, что скандал есть непременная принадлежность литературного дебюта; но скандальность одна способствует литературной, и почему ее называют литературной, убей бог, не пойму, известности, почету, уважению; сколько громковещательных литературных, заверченных на винте скандала, и как выяснилось впоследствии, никчемных дебютов знала Россия;…и Безбородко нашел удачным принесть Фелицу вниманию Екатерины; лукавый царедворец. Небрежное, поправляя волосы:…кто этот автор, который так хорошо меня знает? заменило Державину Двадцать Восьмое июня, и Дашкова, тотчас, предприняла издание Собеседника, чтоб напечатать оду, Катенька Дашкова, о чьём изображении в микешинском памятнике писал кто-то из газетчиков; кокетливо сидящая молодая дама с опущенной головой и книгой на коленях, статуя очень привлекательна, но едва ль можно в ней узнать характер энергической президентши Академии Наук, всякий памятник, на мой взгляд, должен быть приятен; бронза обязана льстить, тем паче красивой женщине. Вредно льстить в книге: концепция и упоение искажают. И Записки Дашковой читать нужно бдительно: женщина! характер вздорный, противоречивый. Вредно льстить в книге, жизнеописателю хочется всё упростить; меж тем как предмет исторического сочинения есть противоречие, развитие движения, загадочность перекрещений, прикоснуться к тайне из тайн: Времени; читайте прежние книги; жизнеописатели тех времен учились у Плутарха и не гнались за суммой прописью. Извечное: для чего жизнь? в конце жизни, уставшая бесконечно:…страдала слишком, чтобы слушаться гордости, разума или другого человеческого чувства, от всей души искала смерти… ужас; ведь девочкой юной: красива, и умна, и обворожительна, и прелестна, племянница великого канцлера Империи, дочь сенатора, упоительного богача, Гваренги выстроил ему дворец, император Павел дворец купил и устроил военно-сиротский дом, при Николае там Павловский корпус, затем юнкерское Константиновское училище, знаете, в начале Московского, на левом берегу Фонтанки, где старинные пушки; детство во дворце дяди, в Садовой улице, в Воронцовском дворце, где затем, при государе Александре Павловиче, устроили Пажеский корпус. Три сестры; три графини Воронцовы; старшая, Сашенька, в замужестве графиня Бутурлина, прославилась в Европе очарованием и красотой; Лизанька, не слишком хороша собой: любовница государя Петра Третьего; возлюбленный хотел короновать ее: что и послужило толчком к перевороту и восшествию великой княгини Екатерины; между Лизой и младшей сестрой, Катей, лютая, непримиримая вражда; младшая в пятнадцать лет стала княгиней Дашковой; её детское приятельство с Иваном Шуваловым, фаворитом императрицы Елизаветы, сослужило ей службу, значение коей я определить однозначно не возьмусь; Шувалов отчасти забавлялся, дразнил её; и дразнил себя; и уж слишком умён был, чтобы не понимать, что он проделывает с жадно любопытным, резвым, умненьким ребенком, во дворце у Шувалова и во дворце у дяди творилась, сверкала, фейерверком горела жизнь, что заставляла думать, будто Париж, Петербург, Венеция, Рим, Вена, Лондон: лишь кварталы одного великолепного города; аристократы все космополиты, и тем более аристократы Муз; генералы, поэты, иностранные министры, путешественники, литераторы, шпионы, живописцы, ученые: все блистали в тех дворцах, и все восхищались умненькой девочкой, говорила со всеми она не по-детски насмешливо и заносчиво, в её распоряжении лучшие в Империи библиотеки, европейская почта, все европейские газеты, и комментарии к ним, толки и сплетня дворов Европы, и дипломатическая, и личная переписка Шувалова, а значит, и часть переписки императрицы Елизаветы; в семь лет она была Моцарт в дипломатии, политике, учености, искусстве — но Моцарт, не извлекший ни единого звука на клавесине, ни одной ноты не написавший, Шувалов и кружок его смутили девочку тончайшим ядом, её уже не запереть было ни в детской, ни в гостиной, ни в бальной зале; княгинею, вступив в свет, не могла не встретиться с великой княгиней Екатериной, в те времена в Империи были только две женщины. которые занимались серьезным чтением, великая княгиня и я, Екатерина, в тридцать лет, была, конечно, злою львицей рядом с этим львёнком, Катеньку даже не требовалось очаровывать, она влюблена была в Екатерину, заговор, переворот, который для Екатерины был началом её жизни, Катеньке виделся конечной целью бытия; как прелестна, летним днем, девочка семнадцати лет, в гвардейском мундире поручика, с красною лентой ордена Святой Екатерины: веселая, преображенная счастьем! жаркий день Двадцать Восьмого июня так важен был в её жизни, как если бы её в нем убили наповал. В горьком конце жизни, в Записках, измученная и нищая старуха, всю честь заговора и переворота приписывала себе. Я долго приглядывалась к истории заговора, и как-то ночью ахнула в изумлении: там были три заговора, имеющих целью возведение Екатерины; Екатерина мудро предоставила каждому течь своим путем; один из трех заговоров вдохновляла юная княгиня. Чего ждала она от переворота? может, и она чувствовала, что для царствования ей недостает лишь царства? и наутро увидела в милости у императрицы злодеев и чудовищ Орловых, полоумного старика Бецкого, не верьте всему, что пишет она в Записках, умейте различить, где люди злятся и клевещут, и вы оцените пользу литературы ложных свидетельств; добро бы, была она женщиной, умной взрослостью, но ей было семнадцать лет: и ей, ей не находилось достойного, по ее воззрению, уважения ври дворе! её кружила чрезмерная уверенность в превосходстве её ума над умами, и прочими качествами других людей;…очень умна, говорила о ней Екатерина, но с большим тщеславием соединяет взбалмошный характер; тут есть чем восхититься, есть чем опечалиться; творец российского университета творил, мимолетно, характер и живой ум девочки; виновен: не увидел в девочке важнейшего, в ней не было сопротивления воспитанию, Шувалов и Михаил Воронцов воспитали в маленькой графине уровень требований; да, Европу она удивила: незаурядностью, острым умом; а в сущности, уровнем требований. В ней не было ни артистизма, умеющего примирить требования с дарованием, ни женственной насмешки над жизнью. Меня здесь не Шувалов занимает, не красавица Катенька, меня мучит вечная мера ответственности. Любя; любя до безумия… всякое усилие в воспитании уже есть ошибка: умер ли ваш герой Курцием, или же Курция из него не получилось; неприятие же дара усилия: история Юриста и Линды. Посвятить жизнь: значит обречь на гибель; принести, с восторгом, как священную жертву. Зачем? Для дарующего вопрос неуместен. Усилие же — ошибочно. И всё же… вот я нечаянно, вдруг, спросила у нашего Мальчика: готов ли он к той возможности, что книга, им сочиненная, изменит жизнь хоть одного человека? Ответил, подумав, что мучится тем, что не готов даже к тому, что каждая новая, написанная им страница изменивает всю предшествующую рукопись. И ему приходится с тем мириться; и дается это тяжело. Если книга не изменит жизнь хоть одного человека, подумала я, зачем же тревожиться сочинять? Три истории протекли моей жизнью; в первой я была героиней; точнее, я была сразу: героиней, послушницей, алтарем, и злым котенком, таким, живым клубком колючей проволоки; во второй истории, по причине жестокой тогдашней моей утомленности, я скорее была наблюдательницей, чем соучастницей; и к тому же предметом обожания девочки-подростка; а в третьей… писано: не клянитесь; и всё же клянусь, что — невольно; всё было уже вне моей воли; рукопись в семьдесят страниц, на дрянной машинке, не то чтобы переменила, а отменила всю мою прежнюю жизнь; чем примечательны все три истории: равенством усилия; хоть все три равенства звучали по-разному. Вы думаете: я страшусь ответа? увы. Худшая из возможностей держать ответ за причиненные другим несчастья: никогда не узнать, чем дело кончится. Мучит единственно то, что все три истории развяжутся по моей смерти. День, когда я умру, не перебивайте, будет первым днем в истории тех развязок; умереть не жутко, я измучена болезнью; не перебивайте; я говорю дело, а вы беспременно ляпнете глупость. Умереть не жалко, тот день для меня означит, что ключ пересох: много ли моих вин будет в том? Жутко другое: что без меня станется с ними? В ничтожестве испуга возникает: шёпот. Молю неведомое изъять из прошлого причину непоправимости всего, что уже происходит. Когда дети, рыдая тяжелым басом: я больше не буду; их рев означает лишь горькое сожаление: не нужно было. Когда шепчут, в смертельном испуге: не нужно было, желание будущего опрокидывается в прошедшее;…смертельного не пишут — шепчут. И ласка! Прижимают ребенка, стремясь удержать, уберечь; спасти лаской. В жутком испуге хочется ласкать; шептать: и как будто шутить, ax! не нужно было писать эту пьесу, господи, как болит голова! Извините; вам не интересно; когда так болит голова, говоришь будто в глухоте: и одиночестве. Горечь неоправдавшейся юности Катеньки: ключик к её тайне. Княгиня. Очаровательная, загадочная. Единственная из персон микешинского памятника, дерзнувшая конспирировать противу Екатерины. И потому в её распоряжении оказались Европа, и долгие годы одиночества. Мучима казнию покоя, ехала по Европе: приятельница Вольтера, Дидерота, короля Фридриха Великого, единственная в мире женщина, которую Фридрих приглашал на маневры, великий Гудон делал её бюст… и какие-то её, ещё детские, проказы: живопись в гостиницах; дурачила французскую полицию; и отвага: в бурю на море, когда дети ее испугались и плакали, решила дать им почувствовать превосходстве храбрости над трусостью, велела перестать им плакать и привела в пример матросов… велела перестать плакать; её дерзость, ледяная и высокомерная, нетерпимость к ханжеству, митрополиту Платону, что ездил в золоченой карете с шестеркой лошадей, заметила резко: Христос ходил пешком! ненавидела военный деспотизм Петра, тщеславное намерение его выстроить Петербург уже было жестокостию, и Екатерину не любила: как не любить умеет женщина. Её долгий разговор с Вольтером: не пишет, о чём; думаю, они с фернейским старичком перемыли косточки императрице, и посплетничали всласть; в шестнадцать лет её сын в Эдинбурге стал доктором права, философии и богословия; Эдинбург тех времен: какая-то добрая, с огонёчками, и с перезвоном, рождественская сказка… чистый, и неугасимый, огонь; там: Юм, Адам Фергюсон, Адам Смит, Монро, Робертсон, Блэк, Вальтер Скотт; Блэк и Робертсон, заботами княгини Дашковой, избраны в почетные члены петербургской Академии Наук… Императрица Екатерина умела мириться; когда находила нужным. Княгиня Катерина Романовна, к сорока годам своим, вернулась к невским гранитам; приняла поручение Екатерины, президентство в двух академиях; всё ещё изящна, очаровательна, красива. Вельможи, отлитые в бронзе: я не берусь отнести к определенному году кружева их, шпаги, галун на камзоле; их календарь суть орденские звёзды и ленты; но дама… с дамою европейского вкуса ориентироваться во времени легче: у бронзовой княгини, улыбающейся умно и лукаво, платье и прическа по моде семьсот семьдесят девятого года, раскрытыя прелести; вот так примерно и выглядела княгиня в пору встречи с Гаврилой Романовичем. Важнейший в жизни Дашковой шаг: издание Собеседника; примириться с императрицей; повод: ода Державина. В сорок лет проснулся знаменитым;…лишь только о рождении сего издания публика известилась, у каждого, умеющего читать по-русски, оказалась сия ода в руках… — …быть дерзки, но уметь предерзостями льстить, век, когда поэты втолковывали государям, какими они, государи, по мнению стихотворцев, должны быть; и истину царям с улыбкой говорить; Державин не приспособился ко вкусу Екатерины: просто попал; невероятнейшая случайность, счастливый миг; что не выслужил службой, выслужил двумя сотнями строк, получил губернаторскую должность;…это мой собственный автор, которого притесняли… — …певец величия!.. — Певец Екатерины!.. —…твоим я эхом буду жить… ему первому из литераторов русских довелось узнать, что есть всероссийская слава; печатают оду Дмитриева на разбитие Костюшки, на титульном листе выставляют фамилию автора: Дмитриев; и весь Петербург, в невразумительном затмении, восхищаясь безумно одой, почему-то считает, что ее сочинял: Державин; вот что такое слава; чувство, испытываемое в те дни Дмитриевым, вряд ли удачно будет назвать просто завистью. Певец Екатерины… Бич вельмож, говорил о нем Пушкин; бич… Державин не уложим в краткое, даже пушкинское, слово; он и бич — всех, он и открытая рана.