Зоя Хабарова - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Зоя Хабарова
• Жанр: Публицистика

Вести дневники во время войны было не принято, даже рискованно. Детские же дневники военных лет – случай вообще крайне редкий, поэтому записки Зои Хабаровой уникальны. Историки давно заметили, что личные детские записи – источник весьма объективный. Детям неведомо явление самоцензуры, пишут они без политической коньюктуры, «без оглядки».

В кратких, простых по форме записках Зои показаны страхи ялтинцев перед приходом немцев, постоянный голод и унижения горожан, отношение оккупантов к жителям.

Удивление девочки вызывают постоянные изнуряющие бомбардировки Ялты советской авиацией в то время, когда осажденный Севастополь нуждался в любой военной помощи.

Помимо интереснейших сведений о повседневной жизни в оккупации в дневниковых записях Зои содержится ценная информация о занятиях и настроениях русской интеллигенции Ялты и Симферополя, о событиях после освобождения городов советскими войсками и т. д.

В общем, нам, читателям, остается поблагодарить судьбу за то, что до нас дошел детский дневник крымской девочки Зои – бесценный источник по истории оккупированного Крыма 1941-1944 гг.

---

В школе нас заставляют ходить по госпиталям, петь песни раненым. Я петь не умею и не хочу ходить, а папа заставляет. Говорит, что могут быть неприятности. А почему? Если я петь не умею. Почему папа и мама все чего-то боятся?

10 сентября

Напротив нашего дома – мол и маяк. Маяк больше не светит, а мол взрывают недалеко от морского вокзала. А зачем взрывать, если Крым не отдадут.

По ночам страшно. Море шумит, стало какое-то серое и неприятное.

Нас больше не бомбят. Говорят, что Севастополь сильно бомбят. Мои подруги мне не пишут.

Интересно, где они. Мама опять обращалась в Москву, чтоб разрешили эвакуацию. Не разрешают. Приходил Виктор Иванович. Его не хотят брать в армию.

27 сентября

Я вместо мамы дежурила на чердаке. Говорят, что могут бросать зажигалки. И еще говорят, что какой-то парень сигналил из окна, когда над морем появился самолет. Его арестовали.

Мы свет почти не зажигаем. Уже привыкли жить в темноте. Все делаем наощупь. Днем в доме не так страшно. Ночью в пустоте все гудит.

Музыку я бросила.

Мол стали взрывать днем и ночью. А он не поддается, крепко строили когда-то.

В городе военных еще больше. Неужели немцы придут? Говорят, в тех местах, где они захватили, идут расстрелы. Людей сажают в машины и пускают газ.

15 октября

Вчера немецкие самолеты летали, но не бомбили. Папа и мама в ужасе. Уехать нам нельзя.

Мол еще не смогли взорвать. Ночью я встала, подошла к окну. Вижу, в порт входят корабли. Утром ни одного уже не было. Корабли серые в пятнах. Огней не было. А раньше в порт входили белые пароходы.

Уже похолодало. Вечером темнеет рано. Маме приходится готовить в темноте. И ужинаем в темноте. На улицу не выходим. Только приходится мне дежурить на крыше. Ко мне приходит сосед, рассказывает всякие глупости, уж лучше сидеть одной.

29 октября

По радио кричат: «Солнечный Крым не отдадим врагу». И вдруг врывается немецкая речь, а потом музыка. В городе слухи, что немцы уже в Симферополе.

Мальцев дал приказ зарезать всех коров и свиней в подсобном хозяйстве, а мясо раздать сотрудникам. Срочно пакуют вещи в тюки, готовятся к эвакуации.

31 октября

Сегодня видела, как отступают войска. Медленно идет колонна. Солдаты усталые, грязные, в обмотках, грязных ботинках. Жители дают им хлеб, продукты. Поздно вечером поехали машины. Грузовики с НКВД и их семьями. Везут мебель, цветы. Несколько машин приехали в санаторий. Мама просила взять в Севастополь. Они отказались, сказали: «Нет места». Значит, табуретки и фикусы дороже людей. Схватили несколько тюков с вещами и уехали.

Виктор Иванович дал приказ распороть тюки и все раздать сотрудникам. Все паникуют – боятся немцев. Мама со всех берет расписки за взятые вещи. Поздно пришли домой.

2 ноября

Мы уходим из своей квартиры.

Вчера я бегала посмотреть, как течет река вина. Выпустили вино из Массандры. Вино текло, как вода после ливня по Массандровской улице, уходила за Морской вокзал.

Мол уже взорван, и вода свободно проходит в порт. Проем метра четыре. По молу уже нельзя проходить.

10 ноября

Мы ушли в санаторий. Писать было негде. Помещения были заняты НКВДшниками.

Мы пошли к папиному знакомому врачу Троицкому, с которым он работал в госпитале.

Там ночевали.

3-го начали взрывать Ялту. Ночью мы смотрели, как горит Набережная, большие дома, санатории. На том конце за Массандрой слышалась стрельба. Там оставили сражаться ополченцев.

Мама в ужасе – у нас все сгорит.

Ночью к Троицкому прибежала медсестра. В госпитале осталось 60 раненых. Папа с Троицким побежали в госпиталь. Вынесли всех раненых, распределили их по жителям. Тут подскочил подонок из НКВД, хотел взрывать, но какой-то парень не дал. Он очень ругался, орал на папу и Троицкого из-за того, что они не имели права выносить раненых, чтоб не оставлять врагу. Орал, что так это не оставит. Но парень поддал ему как следует, и тот убежал. Когда папа с Троицким пришли домой, жена Троицкого сказала, чтоб мы немедленно убирались. Мы с мамой просидели до рассвета на кухне, потом ушли в санаторий. Никто не спал, НКВДшники уже уехали, но нагадили в кровати. Встретили Виктора Ивановича.

Он ночью хотел уйти в горы к партизанам, но его не пустили парни, которые охраняли дорогу в лес. Папа остался в санатории, а мы с мамой пошли посмотреть, что с нашей квартирой.

Мы пошли по Володарского, потом по Пушкинской и Виноградной. Везде были немцы. Они мылись прямо на улице голые до пояса. На Виноградной было много немцев на мотоциклах.

У них интересные плащи: длинные, застегиваются на щиколотках, получается комбинезон.

На нас никто не обращал внимания. Так мы прошли по Морской на Набережную. На улице у входа во двор санатория лежал мертвый парень. Потом нам сказали, что он не дал взорвать санаторий им. ХVII партсъезда. Прошли в наш дом. Холодно в подъезде, гулко. Страшно.

Когда пришли в квартиру, нам навстречу выскочила наша кошка. У нее тряслась голова, и она страшно мяукала. Ведь кругом все горело и взрывалось. Мы взяли продукты и белье.

И пошли на старую квартиру в подвале. Мурка молчала. Хотели идти по Набережной, но асфальт был раскаленный. Водолечебница Учан-Су догорала. Джалита была взорвана, гостиница «Интурист» взорвана наполовину. Мы прошли по Литкенса и дворами пробрались в наш подвал. Потом пошли за папой. Идет дождь, и очень холодно. Мы переночевали и утром с мамой пошли в санаторий. Немцы приказали собраться всем сотрудникам. Весь день убирали палаты. Какие же гады, так обгадить кровати. Мама считала то, что осталось из инвентаря. Виктор Иванович иногда выходил. Он страшно переживает. Ходит в военном плаще.

Немцы повесили приказ – собраться врачам и учителям в комендатуре. Папа пошел тоже.

3 дня мы жили в подвале, а потом вернулись на Набережную.

Перед отходом наши взорвали электростанцию, водопровод не успели. Вода дома была.

Натопили печку и, наконец, поели. Соседи тоже вернулись.

Вчера мы с мамой шли из санатория, несли корзину с продуктами. Уже темнело. У моста через речку из кустов вышли 2 немца. Я испугалась так, что не могла сказать ни слова, хоть и понимала, что они говорят. Они проверили корзинку и дали нам бутылку вина из Массандры. Потом отпустили. Мы бегом помчались домой, в наш подвал.

15 ноября

Сегодня я вышла на балкон посмотреть, как на параде идут немецкие войска. Они шли, высоко поднимая ноги, чеканя шаг. Посмотрела направо на балкон санатория. Вдруг увидела, что парад принимает Гитлер, а рядом Муссолини. Я перепугалась и легла на балконе. Они меня не видели. Гитлер что-то кричал, потом говорил Муссолини. Какая-то женщина бросилась к немцам с горшком герани. У нее взяли горшок, и она еще немного бежала рядом с колонной. Подхалимка! Я уползла с балкона и больше не выходила.

На улице противно, моросит дождь со снегом, холодно, волны заливают Набережную, разбиваются о железные перила.

Папа ушел на работу. Открыли поликлинику. Половина здания для русских, половина – для немцев.

Мама тоже ушла в санаторий. Ее назначили кем-то вроде коменданта. Виктор Иванович решил сдаться в плен. Пошел в военной форме. Его посадили с другими пленными в нашей школе. Люди ходят кормить пленных и многих забирают. Мы тоже ходим к Виктору Ивановичу. Он жаловался, что его никак не выделяют среди других пленных. Папа предложил ему уйти. Папа вышел без пальто, а ему отдал свое. Я с Виктором Ивановичем вышла, никто нас не остановил, и я дворами провела его в санаторий. Теперь он сидит в своей квартире и никуда не выходит. С ним его незаконная жена. Мама называет ее вриожена.

В санатории сейчас какая-то немецкая часть.

18 ноября

Мама взяла меня на работу. Уговорила какого-то мужчину принять у нее все дела. Ходит, сдает все под расписку. Всех сотрудников послали на кухню. Нескольких женщин посадили чистить картошку. Меня тоже хотели заставить чистить, но я сказала, что не могу портить руки. Немец спрашивает: «А что ты можешь?» Я ответила, что играю на пианино. Он сказал: «Поиграй». Я сыграла несколько вальсов Штрауса. Пришли еще немцы, послушали, потом дали нам продукты. Больше я не играла и картошку не чистила. Дома одна не остаюсь. Немцы повесили приказ: «Всем евреям надеть три звезды». Дураки! Понадели, кто знает, где еврей. И еще друг друга ругают. Сегодня на улице одна еврейка кричала другому: «Ах ты, пархатый жид». Сидели б тихо.

19 ноября

Сегодня пришел немец из соседнего здания санатория. Нам предлагают переехать в другое место. Папа пошел в домоуправление. Я уже хожу в школу.

22 ноября

Мама сдала наконец все дела. Продукты у нас кончаются. Открыли магазин. Там дают 100,0 липкого вонючего хлеба на троих. И дали 10 кг мороженой картошки.

Открылась комиссионка. В ней продают награбленное из музеев. Мама не выдержала и купила на последние 1500 р. очень красивую безделушку из Воронцовского дворца.