Елена Лобанова - Из жизни читательницы

• Название: Из жизни читательницы
• Автор: Елена Лобанова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-04594

Марина устала от одиночества и безнадежности ни к чему не ведущих отношений с женатым мужчиной. Она живет среди книг — и мечтает хоть как-то изменить свое унылое существование. И однажды мечты сбываются… Теперь у Марины есть все — и интересная работа в новом журнале, и даже роман с известным писателем. Но… как отличается реальность бытия литературной богемы от всего, что рисовалось ей в воображении! И как нелегко найти счастье в мире тех, кто избрал своим уделом Слово!..

---

Дальше рассказывать скучно. Розовые очки полиняли, и радужный туман перед глазами рассеялся. Мединины родители, завершив обучение в нашем мединституте, увезли ее в родной Азербайджан. Пионерскую комнату по соседству с библиотекой превратили в подсобку химкабинета, и смолкли веселые завывания горнов и барабанная дробь. Подросшие мальчишки принялись поголовно курить и материться, девчонки — безобразно малевать глаза и через каждое слово в разговоре вставлять «круто», «блин» и «по-любому». Учителя оказались не способны ни собрать в срок учебники, ни хотя бы заставить учеников заклеить порванные страницы. А самое печальное — дети вдруг как по команде за какой-нибудь год перестали читать!

Уж не потому ли, что вместо парт с откидными крышками в школу завезли громадные неуклюжие столы?

А еще позже из подсобки химкабинета, бывшей пионерской, соорудили компьютерный класс, после чего последние, самые стойкие, читатели окончательно покинули библиотеку. И когда моя деятельность на ниве разумного, доброго и вечного практически полностью свелась к планам, отчетам и мифотворчеству вроде ведения дневника статистики — тогда наконец я явственно ощутила, как некогда обожаемая профессия приобретает жесткую и раздражающую удушливость лямки. И тогда же впервые явилась эта мысль: и так будет всегда…

Минут через пять после звонка в школе наступает тишина. Дети отдышались после перемены, отгремели стульями и смирились с очередным сорокаминутным лишением свободы; учителя объявили тему урока и, в свою очередь, выключились из жизни, превратившись в более или менее совершенные устройства для передачи более или менее полезной информации. Потом перемена — и новый звонок на урок, и опять — минуты тишины…

Иногда я сравниваю течение времени в школе с бесконечной лестницей, ступени которой теряются в заоблачной вышине. Дети карабкаются по ней играючи, вдохновенно или хотя бы старательно, увлеченные зрелищем прекрасного неведомого будущего и всякого рода воздушных замков, путь к которым, по уверениям учителей, как раз и лежит через эти ступеньки-уроки. Ну а сами-то учителя?! Вот кто изумляет меня. Неужто, даже двигаясь ввысь, не чувствуют они себя Сизифами, к тому же заточенными в клетку — в клетку, ограниченную сеткой расписания, и единой тарификационной сеткой, и требованиями программы?! Неужто только мне мерещится свой собственный облик через много лет: сухонькая старушка с лицом, издерганным и изрезанным морщинами, неверной походкой снующая все в тех же мутно-зеленых стенах, среди все тех же портретов классиков?

Понятное дело, погружаться в эту трясину надо постепенно, стараясь отсидеть свой семичасовой срок по возможности с прямой спиной и улыбаясь входящим в библиотеку во все запломбированные зубы (ибо без улыбки одинокая женщина производит на окружающих впечатление инвалида).

Хорошо хотя бы раз в день заглянуть в иллюстрированный журнал (в нижнем ящике стола у меня всегда проживает какой-нибудь потрепанный «Космополитен» или «Она») и воочию убедиться, что где-то в природе все еще существуют нежные кремы и блестящие помады, а также томно-элегантные женщины и мужчины с властно притягивающими либо задумчиво-мечтательными взглядами.

Но лучше всего, повесив на дверь табличку «Санитарный час», с помощью кипятильника изготовить три чашечки кофе и перекинуться анекдотом с Римусом или Людасиком.

Когда Римус и Людасик входят в библиотеку, сквозь серость окружающего мира проступают краски яркие и свежие. Черный с золотистыми искрами и огненно-алый — это цвета Римки: ее глаз, волос и губ. Хоть она и уверяет, что красит губы в лифте, получается это у нее всегда четко и красиво, и некоторая неровность изгибов даже сообщает дополнительную пикантность ее гордому армянскому лицу.

Удивительным образом в Римке сочетаются холодный аналитический ум и горячий кавказский темперамент. По натуре наша Римус — лидер, и когда она загорается очередной идеей, все окружающие на какое-то время тоже подпадают под ее власть. Например, она возмущается:

— Почему-то во всех школах специально занимаются с олимпийцами! Оформляют как факультатив и спокойненько готовятся себе к олимпиадам целый год! И занимают, конечно, призовые места!

И все вокруг тоже начинают дружно возмущаться. И возмущаются до тех пор, пока не обнаружится, что учебный год в разгаре, на факультативы дети худо-бедно ходят, а олимпийцы — да откуда они у нас возьмутся? Небось не лицей, не спецшкола… Да и очередная проверка на носу — до олимпиад ли тут?

Людасик же такими глобальными вопросами не задается. Зато ее кабинет литературы — самый уютный и красивый в школе, с новенькими фотообоями, вьющейся вокруг доски лианой и всевозможными чудесами на стендах: тут тебе и выставка детских иллюстраций, и коллаж к «Мастеру и Маргарите», и выписки из сочинений.

Наша Людасик — нежно-медовые волосы, небесно-голубой или светло-зеленый свитер и, в зависимости от него, небесно-голубые или светло-зеленые глаза — всегда будто подтаивает, слегка расплываясь в воздухе. И это одно из проявлений ее мягкой, ненавязчивой натуры. По специальности она литератор, а по призванию — медсестра, а точнее, медмать, меджена и медневестка, поскольку у нее вечно болеют то сын, то муж, то свекровь, а сама она без устали носится по аптекам и поликлиникам.

Ну а я? Я обычно не препятствую маме одевать меня в ее излюбленной «теплой» гамме. (Помимо черного, у мамы два нелюбимых цвета — серый и синий, ассоциируемые с понятиями «синий чулок» и «серая мышь».) Внешность у меня довольно ординарная: фигура, по определению продавщиц, стандартная, волосы, как однажды выразилась мама, от природы цвета гнилой соломы, а глаза, что называется, чайного цвета — точнее сказать, жидко-чайного. В наших беседах с подругами я играю обычно роль гармонически уравновешивающего элемента: в отличие от Римки терпеливо выслушиваю жалобы Людасика, а в отличие от Людасика не пугаюсь Римкиных революционных предложений вроде «Да пошли ты свою методистку подальше!».

Между прочим, обе мои подруги — потенциальные читательницы. Так я про себя обозначаю людей, вообще-то не одержимых книгами, но порой подпадающих под влияние какого-нибудь «Черного принца» и недели две пристающих к окружающим с вопросами: «Нет, я все понимаю, но влюбиться в пятьдесят восемь?! В двадцатилетнюю?! Не-ет, как хотите, а лично я не верю!»

Однако читать на работе вопреки предположениям папы с мамой я так и не научилась. Не могу я спокойно взять в руки книгу в помещении, в котором каждую минуту может распахнуться дверь и грянуть тихий, но истеричный вопль: «В ШКОЛЕ КОМИССИЯ! ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ! ПРОВЕРЯЮТ НАЛИЧИЕ УБОРОЧНОГО ИНВЕНТАРЯ! ПРОТИВОПОЖАРНЫХ СТЕНДОВ!! ПЛАКАТОВ ПРОТИВ НАРКОТИКОВ!!!»

Зато с годами я научилась потихоньку вязать в углу, заваленном списанными книгами. Вяжу я без всяких выкроек и расчетов, просто распускаю старую мамину кофту или протертый на локтях папин свитер и пробую какой-нибудь узор, а потом бросаю. Римус, в сотый раз застав меня за этим занятием, обычно крутит пальцем у виска и советует: «Да свяжи ты себе петлю на шею и успокойся!» А Людасик, добрая душа, сочувственно предлагает: «Марыся! Ну купила бы уже хоть приличную пряжу, объемную или с люрексом!»

Но откуда же людям знать, что вяжу я не какой-нибудь там шарф или салфетку, а мечту!

Я вяжу, например, изысканную шаль — в такие шали любили кутаться у камина знатные, но обедневшие дамы из романов Агаты Кристи. Или, допустим, я вяжу пестрый жилет, какие носили ее начинающие художницы и журналистки, твердо решившие самостоятельно пробиться в жизни. И пока я нанизываю друг на друга первые ряды, пока не сбиваюсь с узорного рисунка и пока в глаза не лезут вытянутые и спущенные петли, — вокруг меня возникает дивный, весь напичканный преступниками и преступницами и, однако, до изумления уравновешенный и до смешного уверенный в себе мир Агаты.

Да, смейтесь, смейтесь надо мной, высоколобые критики! Но будь я парфюмером, я обязательно выпустила бы духи «Ах, Агата!». Будь модельером — сочинила бы коллекции костюмов для прелестной старушки мисс Марпл и усатого красавчика Пуаро. А министром образования — ввела бы с десяток романов Кристи в школьную программу.

Да, я воздвигла бы памятник этой английской старушке! И кстати говоря, вовсе не за хитросплетения сюжетов и не за сладкое детское чувство, будто тебя держат за идиота — причем держат так деликатно, ненавязчиво, двумя пальчиками… Но я непременно увековечила бы ее в бронзе за ту роскошную и безмятежную жизнь, которую она бескорыстно дарит читателям.

Ах эта жизнь! Эти грелки в постели, и цветочные каталоги, и инкрустированные столики! Эти ленчи, коктейли, бассейны и теннисные корты! Поистине она создала этот мир, чтобы каждый, кому не по себе в собственной шкуре, мог незаметно устроиться в уголке ее уютной гостиной и, смотришь, даже замолвить словечко в праздном разговоре, где никто рядом не брякнет «В натуре!» или «Ну, ващще!» и где не принято вопрошать инспекторским тоном: «Ну и где ваш план мероприятий?»