Франсиско де Кеведо - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Франсиско де Кеведо
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1980

Книга вышла к четырехсотлетию со дня рождения великого испанского писателя Франсиско де Кеведо. Она знакомит читателя с такими сатирическими произведениями Кеведо, как «Сновидения», «История жизни пройдохи по имени дон Паблос», «Час воздаяния, или Разумная Фортуна» и другими, а также с поэзией Кеведо.

Составление, вступительная статья и критико-библиографические справки З. Плавскина.

Рисунки художника Андрея Пахомова.

---

– Какого черта, – воскликнул я, – проклятья здесь ливмя льют?

Мертвец, стоявший неподалеку от меня, отвечал:

– Да как же им не лить, когда тут полно портных и людей, что занимались сватовством, а это самый распроклятый люд, потому что все вы говорите: «Проклятье тому, кто меня женил!», «Проклятье тому, кто мне тебя навязал», а чаще всего: «Проклятье тому, кто меня обшивал!»

– Но какое отношение к судилищу смерти имеют портные и сваты? – удивился я.

– Прах побери! – сказал мертвец, который явно был нрава нетерпеливого. – Да вы недоумок, что ли? Ведь не будь сватов, разве не было бы вдвое меньше умерших и отчаявшихся? И это вы говорите мне, мужу пятому и распятому, а моя женушка осталась там наверху и собирается отправить мне вслед еще десяток! Что до портных, то кого не вгонят в гроб их отсрочки, и лживые отговорки, и воровство! И словечки, что у них в ходу, «раскроить» да «пришить», тоже смертью припахивают: раскроить-то можно не только сукно, но и голову, и пришить не только пуговицу, но и человека. Самые верные они прислужники Смерти, каковую видите вы в этом судилище.

Я поднял голову и увидел главную Смерть, восседающую на престоле, а вокруг множество других Смертей. Была здесь Смерть от любви, Смерть от холода, Смерть от голода, Смерть от страха и Смерть от смеха, и все со своими знаками различия. У Смерти от любви было очень мало мозга. Были при ней Пирам и Фисба, набальзамированные, чтобы не протухли от древности, и Геро и Леандр, и еще Масиас[223] – эти в копченом виде, и несколько втюрившихся португальцев – те в виде тюри. Я видел множество людей, которые готовы были испустить дух у нее под косой, но чудом воскресали от запаха корысти.

Средь жертв смерти от холода узрел я всех епископов, и прелатов, и прочих духовных особ: нет у них ни жен, ни детей, ни племянников, которые бы их любили, а есть только их богатства; и потому, заболев, они лишь о богатствах своих пекутся и умирают от холода.

Средь жертв смерти от голода узрел я всех богатых, ибо поскольку живут они в изобилии, то когда заболевают, одна у них забота – диета и режим, из боязни неудобоваримой пищи; так что умирают они от голода; бедняки же, В свой черед, умирают объевшись, ибо говорится: «Все хвори от слабости»; и кто ни навестит больного, что-нибудь ему принесет; и едят они, покуда не лопнут.

Смерть от страха была разряжена богаче и пышнее всех, и у нее была самая великолепная свита, ибо вокруг нее толпилось великое множество тиранов и сильных мира сего, о коих говорится в притчах Соломоновых: «Fugit impius, nemine persequente».[224] Эти умирают от своих же рук, и казнит их собственная совесть, и сами себе они палачи, и лишь одно доброе дело зачтется им в мире сем, а именно: что, убивая себя страхом, недоверием и подозрительностью, они мстят за невинных себе самим. Тут же были скупцы, что держат на запоре сундуки свои, и лари, и окна, замазывают щели между дверью и косяком, превратившись в склепы для своих кошелей. Они прислушиваются к каждому шороху, глаза их изголодались по сну, уста на руки жалуются, что те их не кормят, а душу они разменяли на серебро и золото.

Смерть от смеха была последней, и при ней увидел я многое множество тех, кто был при жизни слишком самоуверен и поздно раскаялся. Это – люди, живущие так, словно не существует справедливости, и умирающие так, словно не существует милосердия. Они из тех, кто в ответ на слова «Верните неправо приобретенное» – говорят: «Смешно слушать». Или скажете вы такому: «Поглядите, вы состарились, грех иссосал вам все кости; оставьте бабенку, которую вы зря мучите, хворью своей умаяли; поглядите, сам дьявол уже презирает вас, словно рухлядь ненужную, самой вине вы противны». Он же в ответ: «Смешно слушать» – мол, никогда не чувствовал себя так хорошо. Есть среди них и такие, которые, когда случится им заболеть и советуют им составить завещание и исповедаться, отвечают, что они здоровехоньки, а такое с ними уже было тысячу раз. Подобные люди и на тот свет попадут, а все никак не поверят, что уже покойники.

Поразило меня это видение, и, мучимый скорбью и болью познания, сказал я:

– Бог даровал нам одну-единственную жизнь и столько смертей! Один лишь способ есть родиться, и такое множество – умереть! Если вернусь я в мир, постараюсь начать жить заново.

Тут послышался голос, провещавший троекратно:

– Мертвецы, мертвецы, мертвецы.

При этих словах заклубилась земля, заклубились стены и полезли отовсюду головы, и руки, и причудливые фигуры. Безмолвно выстроились они в ряд.

– Пусть говорят по очереди, – распорядилась Смерть. Тут выскочил из ряда один мертвец, весьма поспешно и в немалом гневе, и двинулся ко мне – я уж подумал, он побить меня хочет, – и сказал:

– Вы, живые, отродья Сатаны, что вам от меня надо, почему не оставите меня в покое, мертвого и истлевшего? Что я вам сделал, если вы меня, ни в чем не повинного, во всем порочите и приписываете мне то, о чем я ведать не ведаю?

– Кто ты таков? – спросил я с боязливой учтивостью. – Мне твоя речь непонятна.

– Я злополучный Хуан де ла Энсина,[225] – ответствовал он, – и хоть пребываю я здесь уже много лет, но стоит вам, живым, содеять либо молвить глупость, вы тотчас говорите: «До такой глупости и сам Хуан де ла Энсина не додумался бы», «Хуан де ла Энсина на глупости горазд». Знайте же, что все вы, люди, горазды творить и говорить глупости и в этом смысле все вы Хуаны де ла Энсина, и, хоть означает моя фамилия «дуб», не такой уж я дуб и, во всяком случае, не единственный. И спрашиваю я: разве я автор завещаний, в которых вы перелагаете на других обязанность ради спасения души вашей сделать то, что сами вы сделать не захотели? Разве вступал я в споры с сильными мира сего? Красил бороду и, чтобы скрыть старость, выставлял напоказ и старость свою, и мерзость, и лживость? Разве влюблялся в ущерб своей казне? Считал милостью, когда у меня просили то, чем я владел, и отнимали то, чем я не владел? Полагал, что со мной хорошо обойдется тот, кто подло поступил с моим другом, за которого я замолвил ему слово и который ему доверился? Разве потратил я жизнь на то, чтобы добыть средства к жизни, а когда добыл эти самые средства, оказалось, что жизнь-то уже прожита? Разве верил я знакам смирения со стороны того, кому была до меня надобность? Разве женился, чтобы досадить любовнице? Разве был столь жалок, что тратил сеговийский реал в смутной надежде добыть медный грош? Разве терзался оттого, что кто-то разбогател или возвысился? Разве верил в наружный блеск фортуны? Разве почитал счастливыми тех, кто состоит при властителях и отдает всю жизнь ради единого часа? Разве бахвалился, что я, мол, и еретик, и распутник, и ничем-то меня не ублажишь, чтобы сойти за человека искушенного? Бесстыдничал, чтобы прослыть храбрецом? Но коль скоро Хуан де ла Энсина ничего такого не содеял, какие глупости содеял он, бедняга? А что касается до глупостей изреченных, выколите мне глаз, коли сказал я хоть одну. Негодяи, что я изрек, то глупости, а что вы – то умности! Спрашиваю я вас: разве Хуан де ла Энсина сказал: «Благотвори, а кому – не смотри»? Ведь это идет вразрез со словами святого духа, гласящими: «Si benefeceris scito cui feceris, et erit gratia in bonis tuis multa»[226] (Книга Иисуса, сына Сирахова, глава XII, стих I), то есть: «Благотвори, да кому – смотри». Разве Хуан де ла Энсина, чтобы сказать о ком-то, что человек этот дурной, пустил такое речение: «Нет на него ни страха, ни долга», когда надо бы говорить: «Нет на него страха, а от него – платы»? Ведь известно, что лучший признак человека хорошего – то, что он не знает страха и никому не должен, а явный признак дурного – то, что на него управы нет и никому он не платит. Разве Хуан де ла Энсина сказал: «Из рыбного – что посвежее; из мясного – что пожирнее; из дичи – что духовитее; из дам – что именитее»? Он такого не говорил, потому что уж он-то сказал бы: «Из мясного – женщину; из рыбного – что пожирнее; из дичи – ту, что я сам несу; из дам – что подешевле». Взгляните, чем вам плох Хуан де ла Энсина: одалживал он только минутку внимания, дарил одни лишь огорчения; не знался он ни с мужчинами, что денег просят, ни с женщинами, что просят мужа. Каких глупостей мог наделать Хуан де ла Энсина, коли ходил он нагишом, чтобы не водиться с портными, позволил отнять у себя имение, чтобы не якшаться с законниками, и умер от болезни, а не от лечения, чтобы не даться в лапы лекарям? Лишь одну глупость он содеял, а именно: будучи плешив, не снимал бы уж ни перед кем шляпы, ибо лучше быть неучтивым, чем плешивым, и лучше помереть от палочных ударов за то, что ни перед кем не снимаешь шляпы, чем от кличек да прозваний, ибо бедняге ими всю плешь проели. И одну лишь глупость я сказал, и было то слово «да», когда я брал в жены смуглянку, да еще курносую и голубоглазую. И вот лишь потому, что одну глупость Хуан де ла Энсина, сиречь Хуан Дуб, изрек, а другую содеял, ему приписывают всякий вздор; тогда уж пусть честят дубовыми все эти амвоны, кафедры, да монастыри, да правительства, да всяческие ведомства! Будь они все неладны! Весь мир – сплошной дубняк, и все люди – дубы!