Галина Щербакова - Вспомнить нельзя забыть

• Название: Вспомнить нельзя забыть
• Автор: Галина Щербакова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25483-5

«Вспомнить нельзя, забыть» – повесть совершенно новая, непривычно жесткая и написанная с шокирующей прямотой. Будто бесхитростно взятый с чужой жизни слепок, история преодоления тяжелейшей физической и психологической травмы – изнасилования. История приобретенного мужества и красоты.

---

Вообще примечено, всякий слом системы вызывает массу превращений прежде всего в молодой человеческой природе. Ей на кривизне жизни особенно хочется стать гаже, противней, бабушкины сказки о хорошем как-то по-собачьи, задом отползают в темноту. И покосившаяся Римская империя, скучно рассказанная учителем, и подожженный фашистами рейхстаг из какого-то фильма, и зарытая в известь царская фамилия – знание из телевизора – все истово рождало многих гадов. Такое у времени было чрево. И уже как-то папа сказал: «Детка! Зло часто возвращается неузнанным в расчете на короткую человеческую память. Знать – это значит помнить, а помнить – значит знать».

В душе она посмеивалась. «Это называется воспитанием, – говорила она себе. – Так будет всегда, даже когда я стану совсем большой, папа и мама будут вести меня на веревочке».

Однажды Оля, еще маленькая, шла со скрипочкой, а навстречу ей шел Жора-пахан. Нет, не у него заблестели глаза, он имел уже всяких, со скрипками и с ракетками, на пуантах и без, с узенькими лодыжками и глубокими ямками пупочков. Оля же первый раз увидела большого, пахнущего мускусом самца и узнала в нем мальчика, который когда-то подымал на плечи ее, первоклассницу. Какой же он стал взрослый, сильный и красивый. Помните, что у нее было распахнуто яблочко мишени? Запомните, это важно… С этого все начинается.

С тех пор она старалась найти его глазом, высматривая в окно или делая петлю, чтобы пройти мимо беседки, откуда, по словам мамы, разило блудом, а ей – совсем нет. Она же не слышала, как ее обсуждает беседка.

– Надо бы эту целку потом раскупорить, – как-то между прочим сказал Жорик. – Напрашивается!

– Вони будет! – ответили братаны. – У нее папаша шьется в сферах.

– Так это ж самое то! – вскричал Жорик. – Тронуть власть за больное, за самое то…

Так исподволь рождался замысел преступления, а лучезарная девочка, как слепая Иоланта, бродила вокруг со скрипкой.

Тут надо сказать, что стоит гнуси поселиться в чьей-то башке, как в жизни она непременно случается. Что мы знаем о зависимости плохой жизни от плохих мыслей? И что первично? Разговор брателл в беседке вышел на простор и пошел себе гулять. И абсолютно зря таскали потом парней в милицию и били по почкам. Они были говно, это вне сомнений, но они уже забыли о девочке со скрипочкой. А у Жорика тем более было алиби лучше некуда: он был в нужное время в милиции как свидетель кражи в магазине. Он там работал, и мимо него пробежал воришка с неоплаченными кассетами. Жорик надувал щеки, описывая промчавшегося идиота, а Оля в этот момент завороженно следила глазом за совсем другим парнем такой силы притяжения, что ноги просто не шли. Это был не Жорик, по которому уже высохло ее юное сердце. Этот не шел мимо, сплевывая, как тот, а смотрел на нее всю сразу от подмышек до ступней. И сердце вздрогнуло: «Вот он!» Оказывается, и в школьной программе встречаются точные слова. Знать бы только, откуда они. «Сейчас вспомню, – думала она. – Сейчас вспомню. Вот! „И в мыслях молвила: вот он“. И она улыбнулась ему доверчиво, как дитя.

Как раз накануне девчонки из класса окружили всем известную школьную давалку, одновременно умницу и отличницу, которая легко так – на раз-два – успевала и там, и тут, и везде. Смоля тоненькую сигаретку в школьном туалете, «Лека с Вудстока» (так она себя называла, бряцая на гитаре собственные песни), так вот Лека говорила им всем в глаза, малолеткам и старшеклассницам: «Все вы дуры! Дуры! Дуры! Трах есть главное в человеческой жизни. Он ему дается, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. И чтоб не жег позор, что мы подленькие и скверные дети подземелья. Чтоб, умирая, мы могли сказать: лучшие годы отданы самому лучшему. Спешите делать трах!»

Сцепив коленки, девчонки слушали идущую на медаль Леку, победительницу всяческих олимпиад. Она вносила сумятицу в едва проклюнувшиеся странные, непонятные чувствования одноклассниц. Они были стыдными и соблазнительными одновременно. От них хотелось бежать опрометью и одновременно бежать навстречу. Оля тоже стояла, онемев и замерев, а Лека, как почувствовав именно ее восторг и страх, подошла к ней и легко так, как родную, рукой тронула за плечо.

– Девуля! Не дрожи! Человек так устроен. Ни атеистам-дарвинистам, ни истовым христианам, равно как и фарисеям, не изменить устройства нашего тела.

– Любовь, – ответила Оля, давясь словом, как коркой.

– Это по другому ведомству, киска! По уровню развития души. Читай книги, помогай бедным, люби. Одно другому горло не перегрызет. Дух и тело. Они ведь едины? Или поврозь? Чертовы букашки!

Это она уже им всем, Лека с Вудстока, бросила на прощанье. И выпорхнула, оставив в запахе туалета тоненький дух сигареты и соблазнительности греха.

5

Он небрежно, как бы между делом, обхватил девчонку за плечи и властно повел в недостроенный карусельный круг. На круг этот уже давно плюнули устроители парка, он врос в землю, и только крепкие ребята умудрялись раскручивать его дурной силой, пуская тучи пыли.

– Покатаемся? – предложил парень.

– Тут грязно, – сказала Оля, отпихивая ногой пивную бутылку. – И все сломано.

– А тебе надо чисто? – почему-то зло ответил он.

Но зла она не услышала. Она слышала мужчину, у которого были какие-то другие мысли, она их уже чуть-чуть понимала, и от них у нее колотилось сердце.

Парень изо всей силы ногой двинул круг, тот скрипнул, но не завертелся, у него, видимо, случилось свое сопротивление материала, может, круг уже что-то чувствовал, у него был опыт и он хотел защитить эту дурочку, которая влюбленно шла навстречу гибели, и ни одной человеческой гадины не было вокруг, чтобы ее защитить. Парень же еще раз пнул круг. И тот поддался, сделал небольшой поворот. И пока он его делал, парень усадил девчонку на грязные доски.

– Ну, – сказал он. – Будем кататься?

Олю всю затрясло от неведомого ощущения, она даже дышать перестала, чтоб сдержать в себе ужас, но почему-то и восторг, что, оказывается, абсолютно не совпадало с настроением парня. Он ведь ждал от нее слез, моления, царапанья, а эта шла в руки, как идет в ладонь вода из-под крана. Но и для нее все было неправильно. Все! И ужас уже рождал отвращение, а отвращение рвануло вверх – бежать, бежать! Но было поздно. Ладони грубо закрыли ее крик.

Олю нашли много позже, обескровленную, полумертвую. А парней взяли других, тех, что с ее двора.

Девочка была обречена. Каких спецов только ни возили к ней родители. А тут еще гадкий слух, что она, это уже по словам Жорика и его приятелей, сама могла пойти на круг. Что они, девчонок не знают? Она была вполне готова, если позовут. Как она на них пялилась!

И уже те, кто видел в девочке Дину Дурбин, задумались глубокой мыслью, что от американских фильмов все и идет. Такое показывают, хоть святых выноси. А эти, что со скрипочками, они особенно падкие до блуда. В народном искусстве этого гораздо меньше. Все хористки, как одна, с понятиями, верующие, не таскаются по темным аллеям, потому что тексты поют правильные. И даже припомнили девочку-виолончелистку, которая – надо же! – ставит свой инструмент абсолютно неприлично – в расставленные ноги. А ей всего лет двенадцать, не больше. Потрепали, потрепали грязными языками искусство струн и вернулись к своим корытам. А девочка так и лежала полумертвая, сшитая, где рвано, тяп-ляп, потому как особенно никто не старался. Не видел смысла. А она все жила, не умирала.

6

Она бы и не жила вообще. Вспетушился молодой ординатор, что привез девочку по «Скорой». «Да что ты знаешь? Да что ты понимаешь?» – кричали на него. Но он заставил врачей спасать ее. И вызвал Михеева, аса «Скорой помощи». Тот только присвистнул. Но сделал все, что мог.

Девчонку сшили на живую нитку, пальцами выковыривая из нее бутылочное стекло. Она не могла выжить ни по каким прогнозам, но выжила телом, оставшись в беспамятстве.

– Лишняя мука родителям, – сказал уже Михеев. – Будут ждать, не дай бог дождутся, а она уже совсем другая. Ни девочка, ни женщина. Инвалид. Из нее же вынули почти всю материальную часть. Живая мертвая.

– Но ведь живая, – тихо сказал тогда молодой ординатор.

– Это тоже неизвестно. Кома – это все-таки предсмертие, а не преджизнь. А если – не дай бог – жизнь, то я бы себе такой не пожелал. Одно счастье: пока она этого не знает, и сколько будет не знать – никому неведомо.

Когда у ординатора возникла возможность уехать в Германию на стажировку, он уехал не думая. Больше всего его стали интересовать пограничные случаи. И хотя ему объясняли, что всякая болезнь, даже насморк, может быть пограничьем, он ринулся в полостную хирургию, хирургию большой беды. Как-то незаметно женился, получил гражданство, незаметно развелся. И то, и другое было без сердечного надрыва, чисто, по расписанию, по-европейски. За пять лет стал знаменитым доктором.

Первая передышка в спринте жизни привела его на родину. Родители его ездили к нему регулярно, радовались успехам сына в работе, огорчались, что в личной жизни у него полный швах, да какие его годы, тридцати еще нет и все при нем (нам такая жизнь и не снилась). Его никогда не тянуло в Россию. От воспоминаний о ней остался драндулет «Скорой», в котором даже больных животных возить срамно, и недоубитая девочка с шелковыми слабыми волосами. Он думал: тогда бы его знания, его возможности, но разве ее можно было тогда довезти не то что до Германии, просто до Склифа. Больница по дороге, вот что ей, бедняге, досталось. И то! Времени терять было нельзя, ведь ее привезли, в сущности, мертвую. Трепыхалось сердечко просто по глупости шестнадцати лет.