Нина Молева - Боярские дворы

• Название: Боярские дворы
• Автор: Нина Молева
• Жанр: Историческая проза

Необычное по форме, насыщенное фактическим, во многом впервые публикуемым архивным материалом повествование известного писателя, историка и искусствоведа Нины Молевой рассказывает о, казалось бы, знакомых, но по-прежнему остававшихся «потаенными» в хранилищах истории и культуры России боярских усадьбах Москвы, о судьбах обыкновенных москвичей на протяжении семи с лишним веков. Это прошлое, оживающее на улицах сегодняшнего города и неожиданно перекликающееся с нашими днями. Книга написана превосходным литературным языком в жанре небольших, почти детективных новелл и будет интересна как широкому кругу читателей, так и специалистам.

---

Понял сразу: это конец. Хоть отчаянно делал все, что подсказала последняя надежда. Летописцы скажут: заскорбел главною болезнию. Может, и так. Только голова не отказала. Сознание не мутилось. Хворей за всю жизнь не знал. Лекарей не допускал. Обходился травами. Семьдесят лет — велик ли век для монаха!

Пятого марта слег. Спустя десять дней соборовался и посвятился елеем. Полегчало. Не могло не полегчать. Как у всех. 16-го распорядился «за спасение души своей и ради облегчения от болезни» подать милостыню. Во все московские монастыри женские и девичьи. Игуменьям и старицам. Кроме Воскресенского, что в Кремле, и Алексеевского в Чертолье. Кремлевский — царицын: негоже. Алексеевский стал тюремным двором для женщин-узниц. Для Тайного приказа. Пыточным. Там и на дыбу подымали, плетьми били, да мало ли. Федосью Морозову — строптивицу проклятую — тоже. Урусову Евдокию…

И еще по всем богадельням московским — мужским и женским. Каждому нищему по шести денег. Вроде и немного, а гляди 58 рублей 10 денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей — другое дело.

Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях — о них позаботился давно. Родных много, обидеть никого не хотел. Братьев одних трое. Племянников с десяток. Сестра… О другом думал. Ненависти своей не изменил: чтоб духу не было на русской земле ни раскола, ни чужих вероучителей, особенно, не дай бог, католических — «папежников». Государям завещал. Петру и Иоанну Алексеевичу. Больше полугода прошло, как не стало у власти мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.

На ненависть эту всю жизнь положил. С толком ли? Не мальчишкам-царям решать. Вокруг них вон какая толпа правителей. Милославские потеснились. Нарышкиных видимо-невидимо набежало. Властные. Еще полунищие. Непокорливые.

Того же 16 марта приказал прикупить каменный гроб. Велел отныне называть ковчегом. Так потом и пошло. Если в Мячкове на каменоломнях у каменщиков нету, у московских каменных дел подмастерьев спросить. От кончины до погребения один день положен — успеть ли?

Успели. Хоть семнадцатого святейшего не стало. В своей келье отошел. На Патриаршем дворе. В тот же час доставили в келью дубовый гроб. Казначей Паисий записал: за два рубля. Все по чину и обычаю. Снаружи черное сукно с зелеными ремешками. Внутри — бумага, бумажный тюфяк и бумажная подушечка.

Одр для выноса ковчега новый изготовили. Тоже под черным сукном. Гвоздей отпустили в обрез: дорогой материал не портить. Святейший сколько раз говаривал, чтоб лоскут не пропадал — отпевавшим попам в награду отдавался. Все было готово для последнего пути девятого патриарха.

Гроб вынесли сначала в домовую церковь. Патриаршью. Двенадцати Апостолов. Ту самую, которую кир-Иоаким строил, украшал. Сюда мог прийти для прощания каждый. Приложиться к руке усопшего, отдать земной поклон. Часть дня и всю ночь.

Собор Двенадцати Апостолов. 1643–1655 гг.

19 марта под перезвон всех кремлевских и городских церковных колоколов подняли одр архимандриты и игумены. Хоронила святейшего вся Москва. Впереди шествовали протопопы, священники от всех сороков, дьяконы с иконами, крестами, рипидами, певчие с лампадами и свечами. Перед самым одром несли великий символ русского патриаршества — посох святого Петра митрополита. Шествие двигалось под надгробное пение. В Успенский собор. Главный в государстве. Где короновали на царство и погребали церковных иерархов. Цари земные — цари духовные. В пышности и торжественности церемоний одни не уступали другим.

Достойной святейшего должна была быть и могила. Ее копали в самом соборе. Выкладывали кирпичом на извести. Посередине выводили кладку. Кладка служила постаментом каменного гроба-ковчега с покрытой резьбой крышкой. На крышке приличествующие слова в расписанной и позолоченной кайме. Другая надпись на особой каменной доске, которую приставляли к гробнице, — «летопись» жизни и деяний покойного.

В одном чин был нарушен. То ли волею покойного, то ли приказом государей на кладку поставили не гроб дубовый, а положили вынутое из него тело. За всю историю патриаршества такое раньше случилось всего одни раз. С Иоасафом I, преемником Филарета. Государь Михаил Федорович сам повелел опустевший гроб «поставить в Колокольницу под большой колокол». Так и хранить. Вечно. Куда потом делся, неведомо.

Мало что накрыли гроб-ковчег каменной крышкой, соорудили поверх каменную надгробицу с замычкою ее свода. А тогда уж сверху накинули покров. Для простых дней был вседневный — черного сукна с нашитым из простого серебряного кружева крестом. Для торжественных — бархатный, с крестом из кованого серебряного кружева. Сверху киот с иконами. Шанданы со свечами. Серебряное блюдо, на которое ставили кутью в дни поминовений. И в эти мелочи кир-Иоаким успел войти, всем распорядиться. Духом остался крепок. Как всю жизнь, а о ней-то и повествовала надгробная каменная летопись. Летопись кира-Иоакима, в миру Ивана Большого Петровича Савелова, можайского дворянина.

…Слов нет, мирская тщета, а все равно родом своим гордился. То ли и впрямь шел он от выходца из «Свизской» земли легендарного Андроса, то ли начинался от всем известного посадника Великого Новгорода Кузьмы Савелова. Богатого землями, селами, рухлядью. Войны не искавшего, но и сражений не чуждавшегося, — было бы за что постоять. За то же выкликнули посадником и сына его Ивана Кузьмича в 1477 году, а спустя несколько месяцев взял над Новгородом верх московский князь. Вместе со знаменитой своим упорством и крутым нравом Марфой Борецкой вывезли Ивана Кузьмича в Первопрестольную. Лишили отписанных на московского князя — конфискованных — земельных владений. При Иване Грозном постигла та же судьба и младших Савеловых, силой переселенных в Ростов Великий и Можайск. Великим князьям казалось главным оторвать крепкий род от древних корней.

Не каждый бы такую обиду простил, не каждый душой смирился. Савеловы разобрались: одно дело — государь, другое — родная земля. У государей ласки не искали, за землю сражались честно. Не зря в царском указе о награждении брата патриарха — Тимофея Петровича Савелова — будет сказано: «…За его которые службы, ратоборство и храбрость и мужественное ополчение и крови и смерти и предки и отец его и сродники и он показали в прошедшую войну в Коруне Польской и Княжестве Литовском, похваляя милостиво тое их службу и промыслы и храбрость, в род и в потомство поместья в вотчину в Можайском уезде… жеребей пустоши Захарковской… А буде у него в роду не останется и та вотчина останется не продана, и не заложена, и в приданые не отдана и та вотчина взять и приписать к нашим великого государя волостям…» Кстати, речь шла о том самом Захарове, близ Больших Вязем, в котором прошло пушкинское детство.

Верно, что убит был поляками родной дядя патриарха и Тимофея Петровича Анкидин Иванович, что сложил в боях с ними под родным Можайском голову в 1618 году другой дядя — Тихон. Но пришла царская благодарность слишком поздно — без малого полвека спустя. Богатства в своем детстве племянники не знали. Дед — Иван Софронович, по прозвищу Осенний — был всего-то царским сокольником и не пережил польского лихолетья: в 1616 году прибрался. Отец — Петр Иванович — тоже оставался при дворе, но кречетником. От царя недалеко, да сыновьям какая корысть. Оттого и начал Иван Большой Петрович службу среди простых рейтар и только в двадцать четыре года сумел попасть на придворную должность — стал сытником! Невеликая снова должность, зато всегда у царя на глазах.

Не замечать сытников царь никак не мог. Автор записок тех лет Котошихин пояснял: «чин их таков: на Москве и в походех царских носят суды с питьем, и куды царю лучится итти или ехати вечеровою порою, и они ездят или ходят со свечами».

Не один год понадобился Ивану Большому, чтобы выбиться из придворных служителей в стряпчие Кормового дворца. Настоящих покровителей куда как не хватало, а одной честной службой далеко ли уйдешь. Может, потому и решился тридцатилетний стряпчий снова испытать судьбу — вернуться в рейтарский строй.

Для Московского государства все началось еще в 1647 году, когда казацкий сотник Зиновий Богдан Хмельницкий бежал из Украины в Запорожье, а оттуда в Крым. Борьба с поляками была трудной и заметных успехов не приносила. Богдан вернулся из Крыма с существенной подмогой — татарским войском. Избранный казацкой радой в гетманы, он поднял всю Украину и вместе с татарами добился нескольких блестящих побед. Разгромил польское войско при Желтых Водах, Корсуне, Пилаве, осаждал Замость и наконец заключил под Зборовом выгодный мир.

Но удача так же скоро отвернулась от Хмельницкого. Гетман неожиданно потерпел поражение под Берестечком и принужден был согласиться на куда менее почетный и выгодный мир, который народ ему не захотел простить. Оставалось искать поддержки у «восточного царя» — московского государя. В октябре 1653 года казаки по их просьбе были приняты в русское подданство, а московский царь объявил войну обижавшей их Польше. 13 мая 1654 года сам Алексей Михайлович возглавил войско, двинувшееся к Смоленску. Поход оказался очень успешным, и государь сразу по взятии Смоленска возвратился в Москву, которую в отсутствие войска охватила жестокая моровая язва. Радость победы и полученных поощрений была отравлена для рейтара Ивана Большого Савелова страшным несчастьем. В одночасье болезнь унесла и его молодую жену Евфимию, и четверых малых детей. Московский двор на Ордынке стоял вымершим и пустым.