Теофилис Тильвитис - Путешествие вокруг стола

• Название: Путешествие вокруг стола
• Автор: Теофилис Тильвитис
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

Роман «Путешествие вокруг стола» был создан в 1931–1936 годах, в период фашистской диктатуры в Литве. То, о чем рассказывается в романе – не просто шарж, а рисунок с натуры. Это не всегда просто смешно, как это может показаться на первый взгляд, и особенно тем, кто не помнит тех времен, а очень грустно, подчас даже страшно.

Что ж, давайте заглянем в это прошлое!

---

– А слыхал ли кто-нибудь из вас, господа, как г. Бумба-Бумбелявичюс распевал в евхаристской процессии на Лайсвес аллее?[1] Кельнеры «Метрополя» животы от смеха понадрывали… – мстил Пищикас, подмигивая Уткину, который грузно наваливался на шахматную доску.

– Па-пращу! Путать ресторан и церковь – слыханное ли дело! – возмутился Бумба-Бумбелявичюс. – Я никогда не стыдился и не постыжусь своих религиозных убеждений. Это – дело моей совести. А что до «Метрополя», то, если хотите знать, это истинно литовское учреждение, больше того, наша национальная гордость; поддерживать «Метрополь» – дело нашего национального перстижа (Бумбелявичюс обожал иностранные слова, но чрезвычайно редко произносил их правильно), «Метрополь» для меня не только ресторан. Он для меня символ. Литовский народ веками славился своим хлебосольством. Заморские гости пальчики облизывают от наших литовских блюд.

– Веру пока оставим в покое, – отвечал Пищикас, – а о «Метрополе» поговорим с удовольствием. Символ, по-вашему, литовские блюда, говорите? Бульон «Флюкс» – немецкий. Борщ – украинский! Сало, – оказывается, американское! Напитки поставляет французское акционерное общество. Кофе – бразильское, какао Ван Гуттен – голландское. Что же там, наконец, литовское? Картошка?…

Пищикас был злой гений; он умел высекать искру из кремня. Сейчас он подлил еще больше масла в разгоревшийся огонь.

– А что будет, если в один прекрасный день президент снова распустит сейм, назначит новые выборы и власть перейдет в… руки социалистов? Что тогда, господин Бумбелявичюс?

– Господин Пищикас, меня социалистами не запугаешь. Первый сейм распущен справедливо; на консистуционной основе. Мы не позволим оппозиции сесть нам на шею, пустить насмарку все то, что завоевано кровью. Оскорблять главу нашего государства! Нет!

– А конституция как принята, на какой основе? – еще больнее колол Пищикас Бумбелявичюса. Пищикас спорил вовсе не из политических убеждений, а только потому, что любил и умел подковыривать своего коллегу.

– Консистуция – святая святых! Па-прашу ее не касаться! Она составлена по западным образцам: немецкой, чехословацкой, польской консистуциям!

– Ого!.. Дзень добры, пане!.. Даже польской!.. – вмешивался Пискорскис. – А что вы недавно говорили о поляках? Пшишла коза до вбза!

– Я утверждал и буду утверждать: поляки захватчики, но мы все равно освободим порабощенный Вильнюс! – Бумба-Бумбелявичюс совал голову в портфель, отказываясь спорить на скользкую тему.

– Простите, господин Бумбелявичюс, – мирно продолжал Пискорскис. – Я вовсе не намеревался оскорблять вас. Сейчас не те времена… Демократия. Предвыборные страсти… Но если, действительно, социалисты получат в сейме большинство? Значит, новый кабинет министров, значит, новый министр финансов…

– Этому не бывать!

– Господин Пискорскис ведь не утверждает, что так обязательно будет… Ну, а если… Что тогда, господин Бумбелявичюс? – насмехался Пищикас.

Бумба-Бумбелявичюс, этот признанный оратор, который на собраниях и конференциях различных товариществ и организаций умел выжать у слушателей слезу и чаровал всех своими речами, этот энергичный общественный деятель, который на съездах кооперации и прочих общественных организаций выпутывался из самых хитроумных тенет, расставленных ревизионными комиссиями, и всегда, как щитом, прикрывался звучным словом «соотечественники», заставлявшим врагов складывать оружие, этот вития задумался. Ехидный вопрос Пищикаса вывел его из душевного равновесия. Однако размышлял он недолго.

– А знаете, господин Пищикас, – опершись о стол и сжимая в кулаке подбородок, вновь заговорил Бумба-Бумбелявичюс, – вы допускаете большую ошибку, если полагаете, что жизнь стоит на месте. Жизнь движется вперед и безжалостно карает тех, кто не успевает за ней. Сказано – не ошибается тот, кто не работает. Чиновник… Что есть чиновник? Чиновник, доложу вам, есть инструмент. Он звучит в зависимости от того, как настроит его хороший музыкант. Чиновник есть струна, которая в руках хорошего скрипача смеется и плачет. Чиновник есть артист, который…

– Который играет трагикомедию, так вы хотели сказать, господин Бумбелявичюс? – невнятно буркнул Уткин. – «В самом деле!.. – размышлял он. – Взять меня. Кто я такой? Инструмент, на котором наигрывает какая-то карманная власть. Думал ли я, что когда-нибудь мне придется стать канцелярской крысой в лилипутском государстве, месить грязь в провинциальном городишке, чахнуть от скуки и нищеты, ломать голову и выкручивать язык для какой-то чужой речи. Я дал бы руку на отсечение, если бы в 1914 году кто-нибудь принялся уверять, что мне придется улепетывать из Петербурга. Да, не дурак этот Бумба-Бумбелявичюс!»

– Уважаемые!.. – распинался Бумба-Бумбелявичюс. – Мы еще не научились мыслить по-государственному. Обсуждая любой вопрос, мы прежде всего должны пропустить его, так сказать, через примзу независимости! Прежде всего мы должны находить сумму интересов, общий знаменатель. Простите, если я прибегну к международной терминологии, ибо в нашем древнем языке не хватает еще многих необходимейших слов. Главное – консепция. Исходя из консепции, мы осознаем де факто, чем является де юре консистуция для экзистенции нашей нации. – Когда Бумбу-Бумбелявичюса припирали к стене, он, как утопающий за соломинку, хватался за исковерканный газетный лексикон, одурманивал слушателей и частенько торжествовал победу. Когда и это не помогало, он прибегал к помощи поэзии – чтобы пробудить национальные чувства.

– Взгляните, уважаемые! – витийствовал он, показывая на видневшуюся за окном башню Военного музея, над которой развевался трехцветный флаг. – Как он трепещет под ветерком; он как будто летит, танцует, играет! Не так ли и наши сердца трепещут от радости, от сознания того, что наша отчизна обрела свободу и независимость, что молва о ней передается из уст в уста. Красота, да и только. Ну, положа руку на сердце, господин Пискорскис, подумайте, что может быть прекраснее!

В канцелярии стояла тишина; казалось, пролети муха – и ее услышат. Речь Бумбы-Бумбелявичюса прервал бой часов на башне Военного музея. Они возвещали о том, что наступил двенадцатый час, час, когда раздается хорошо знакомый звон колоколов, наигрывающих молитву «Мария, Мария». Бумба-Бумбелявичюс глядел вдаль, а губы его шевелились, повторяя слова. Полковник с Пищикасом кончали третью партию, а Пискорскис, спрятав свои фотографии в стол, вытирал лоскутом руки.

– Патриотизм – патриотизмом, а лотерея – лотереей, – ворчал Уткин. – Куда запропастилась машинистка? Чую, плакали наши денежки.

В это время в канцелярию примчалась машинистка – бывшая портниха. Она высыпала на стол Бумбелявичюса 34 лита и сообщила, что два билета еще не продано. Сидевший у стола четвертого помощника еврей просительно уставился на женщину.

– Бы тоже хотите?

– А что это такое?

– Лотерейный билет. Разыгрывается семиструнная гитара.

Еврей поморщился, но выложил деньги. – Господа, кончено! – вскричал Бумба-Бумбелявичюс, выгребая из стола в шляпу самодельные билетики. – Начнем! Жизнь – это лотерея. Билет – это человек. Счастливый билет – это выигрыш…

Чиновники инспекции облепили стол Бумбелявичюса. Аугустинасу доверили тянуть жребий, а Уткин, забыв про шахматы, кинулся проверять список чиновников министерства – участников розыгрыша. Пищикас взял гитару с длинной розовой лентой. В канцелярии зазвучал грустный вальс «Осенний сон». Все уставились на дрожащую руку рассыльного, которая извлекла из шляпы первый, скатанный в трубочку, билет.

Стояла мертвая тишина.

– 117! Пусто.

– Пусто, говоришь? – метался Пискорскис. – Значит, пусто… Ну, валяй дальше, живы будем – не помрем.

– 53 – пусто…

– 123 – пусто…

Тут затрещал телефон. Трубку поднял Бумба-Бумбелявичюс:

– Доброе утро, ваше превосходительство… Одну минутку, одну минутку, я очень занят, явлюсь непременно, с отчетом… До свиданья, до свиданья…

Судя по всему, звонила важная птица. Но, увлеченный лотереей, Бумба-Бумбелявичюс забыл всякую осторожность. В эту минуту, кроме гитары, его ничто на свете не занимало. Гитара! Под ее переборы он провел всю немецкую оккупацию в Литве, под ее звон переводил жандармам на немецкий язык жалобы и стоны забитых, ограбленных и измученных крестьян. Гитара! Под ее томительные звуки он долгими осенними вечерами соблазнял машинистку одного весьма важного департамента, соблазнял до тех пор, пока суд не позаботился о. содержании плода их взаимной любви. Гитара затмила все!

О выложенной перламутром гитаре мечтал и Пискорскис. Пожилой человек, которому не очень везло в амурных делах, он видел в гитаре прообраз своей молодой привлекательной супруги. Струны гитары, казалось, звучали в унисон со струнами его истосковавшейся души, жаждавшей умиротворения и утешения.