Елена Арсеньева - В пылу любовного угара

• Название: В пылу любовного угара
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-3051

Однажды писательница-детективщица Алена Дмитриева стала свидетельницей похищения двух девушек. Ими оказались корреспондентки газеты «Карьерист», отправленные в Сормов за материалами о героине Отечественной войны Лизе Петропавловской. Пока писательница все это выясняла, вернулись… девушки. Их действительно похитили и потребовали одного – не лезть куда не надо. В результате Дмитриева вмешалась в чужую разборку, о чем очень скоро пожалела. Ожидая в гости любовника и решив подшутить, она не глядя открыла дверь с криком «Руки вверх!» и направила на него газовую «беретту». Но в коридоре стоял… один из похитителей. Алена от неожиданности выстрелила, тот убежал. А на следующий день к ней явились милиционеры с обыском, так как якобы поступило заявление, что она незаконно хранит оружие…

---

– Нет, я не шпион, – усмехнулся буржуй. – Честное слово! Я прибыл в ваш город из Дрездена по частному делу, которое меня очень интересует. А говорю я по-русски так хорошо, потому что некогда учил русский. Конечно, давно, однако в моей жизни случились некоторые обстоятельства… была одна женщина, в память о которой я не позволял себе забыть ваш язык.

– Вы были в нее влюблены? – спросила Алёна и тут же устыдилась собственной наглости.

– Я до сих пор в нее влюблен, хотя ее вот уже шестьдесят шесть лет как нет на свете, – последовал поистине ошеломляющий ответ.

– Господи Иисусе! – воскликнула Алёна. – Простите, но вам…

Да, ей удалось вовремя остановиться, не ляпнуть вопиющую бестактность. Наверное, не только у женщин не стоит спрашивать о возрасте, но и у таких глубоких, глубочайших, стариков тоже, у таких замшелых, можно сказать, мафусаилов. Ему ж наверняка за девяносто, просто он выглядит моложе! Хотя она не права, этого мужчину никак нельзя назвать замшелым.

– Сказать, что я очень стар, – значит ничего не сказать, – усмехнулся удивительный буржуй. – В июне сорок второго года, когда я познакомился с той девушкой, мне было двадцать семь, стало быть, сейчас… Вот именно! – кивнул он, поняв по священному ужасу в Алёниных глазах, что она уже произвела в уме нехитрое арифметическое действие. – А между тем я еще не впал в маразм, люблю путешествия и неравнодушен к женской красоте. И хочу сказать, что вы чем-то напомнили мне ту женщину. Хотя она была несколько младше, чем вы, когда погибла… ей было двадцать пять или двадцать шесть лет. А вам ведь, прошу меня извинить, несколько за тридцать?

Нашей героине вообще-то было несколько за сорок, однако она не могла не оценить изящества комплимента и улыбнулась.

– Да, – проговорил старик, испытующе глядя на нее. – Когда я встречаю красавиц разных лет, которые напоминают мне ее, я всегда представляю, какой она стала бы с течением времени, не погибни тем июньским днем, когда подписала мне на память свое фото. Представляю, как она выглядела бы в тридцать, сорок, пятьдесят… в восемьдесят или в девяносто лет… Хотя от души надеюсь, она упокоилась бы гораздо раньше.

– Надеетесь? – изумилась Алёна. – Вы не хотели бы, чтобы она жила долго?

– Я бы не хотел, чтобы она жила чрезмерно долго. Женщины не должны стариться. Они… как бы это сказать… – Он прищелкнул сухими пальцами (с отличным, впрочем, маникюром). – Они изменяются слишком уж безвозвратно!

– Ага, – усмехнулась Алёна чуть обиженно и в то же время с той поразительной свободой, которую она ощущала в присутствии странного собеседника. – Долгожительство – привилегия мужчин. Понимаю. Однако где-нибудь в Америке вас непременно привлекли бы к ответственности за унижение женского достоинства или за что-нибудь еще в таком роде!

– Например? – вскинул старик седые брови.

– Ну… за что-нибудь, – туманно продолжила Алёна. – Американцы уж нашли бы, за что! А вообще-то современная косметология дает женщинам возможность выглядеть очень классно и очень долго.

– Дело не в количестве морщин, вы меня неправильно поняли, – возразил буржуй-шовинист, пожав плечами. – Дело в том, что женщины становятся избыточно мудрыми в преклонных летах. Они теряют способность чему-либо удивляться, и с ними бывает невероятно скучно.

– Конечно, – ядовито хмыкнула Алёна, – а со стариками… я хотела сказать, с мужчинами в летах жутко весело!

– Жутко не жутко, но весело, – сообщил буржуй, назвать которого скромным явно нельзя было даже под пыткой. – Вот вам со мной разве не весело? Признайтесь положа руку на сердце!

Алёна коснулась рукой левой стороны груди, где у людей, как правило, расположено сердце (оговорка необходима, поскольку ей приходилось общаться с особями, как правило, мужского рода, у коих данный орган отсутствовал просто по определению), и призналась:

– Весело.

– Ага! – обрадовался старикан. – А все почему? Потому что я вами восхищен, чего и не скрываю! Засим прощайте, прекрасная дама. Не смею вас более задерживать.

И он галантно посторонился, пропуская Алёну в коридор.

– Спасибо, – от души сказала наша героиня. – Будьте здоровы!

Еще ей почему-то захотелось пожелать ему непременно встретиться на небесах с той, которую он любил, но это было бы… как-то уж… уж как-то чересчур. Поэтому она просто улыбнулась старику на прощание и направилась к двери редакции.

Алёна Дмитриева пришла сюда по делу. Газета «Карьерист» вовсе не являлась органом эгоцентристов и дельцов в одном лице, как можно подумать по названию. Это была деловая, но живая, веселая газета, в которой много писали о хороших книгах (о книгах, между прочим, нашей героини тоже), так что неудивительно, что издание она любила, а с редактрисой газеты по имени Марина даже могла бы подружиться, не будь они обе так сильно заняты каждая своим делом (впрочем, дружить с женщинами у Алёны как-то не слишком получалось, так уж сложилось исторически).

Марина уже целый год собирала со всей интеллигенции Нижнего книги для сельских библиотек. Писательница Дмитриева приволокла в «Карьерист» гору своих книг, за что даже почетную грамоту получила от газеты, поскольку, как ни странно, ее произведения были любимы если не всем народом, то хотя бы некоторой его частью. И вот редактор «Карьериста» была намерена в скором времени развезти по библиотекам очередную порцию чтива, однако Марине вдруг взбрело в голову, что писательница Дмитриева должна свои книжки снабдить автографами для благодарных читателей. Якобы в том состоит ее гражданский долг. Во как! И писательница Дмитриева, которая добрыми отношениями с Мариной дорожила, явилась сегодня, как пионерка, хотя любому другому человеку зазвать ее куда бы то ни было, тем паче – для исполнения гражданского долга, было практически невозможно. К примеру, на выборы она уже много лет не ходила, начиная от выборов председателя жилтоварищества и кончая президентскими. А зачем? И так ясно, кто, что и зачем будет делать… Впрочем, мы что-то не о том.

Короче, Алёна вошла в редакцию «Карьериста» – и немедленно насторожилась. В помещении, где всегда приятно пахло хорошим кофе, типографской краской и газетной бумагой (последнее совершенно непонятно, ведь газету печатали не здесь, здесь ее только придумывали, набирали на компьютерах и на них же верстали!), сейчас отчетливо пахло бедой. То есть кофе тоже пахло, но его аромат перебивался духом тревоги и озабоченности.

У красавицы брюнетки Марины было потемневшее, осунувшееся лицо, и Алёна, само собой, после того как поздоровалась, сразу же спросила, что случилось. А произошло в самом деле неприятное: пропали две редакционные сотрудницы – корреспондент и фотограф. Пропали еще вчера утром, отправившись вместе на задание. Выехали они на редакционной машине, однако автомобиль, не сделав и километра, сломался и кое-как вернулся в редакцию, а девушки двинулись дальше, в центр Сормова, на общественном транспорте. И сгинули!

* * *

Неизвестно, что ожидала Лиза увидеть в ломбарде. Да, собственно, ничего не ожидала, потому что в мирной жизни своей она не была столь уж частой посетительницей ломбардов. А если честно сказать, явилась туда впервые, потому, наверное, насчет приемщицы она и дала маху – таковой в тесной комнатушке, где стояли две табуретки для посетителей, а угол был отгорожен довольно неуклюжим прилавком, и в помине не имелось. Вместо нее за тем прилавком сидел просто-таки иконописный старикан: серебряно-седые, в скобку постриженные волосы, столь гладко обливавшие голову, что напоминали шлем, постное – даже губы поджаты от постности! – выражение морщинистого лица, украшенного небольшой и очень аккуратной бородкой. Наличествовали также и усы, которые несколько искажали картину святости, поскольку обладали характерным желтоватым оттенком, свидетельствовавшим о том, что старый постник курил, а значит, был сущим ханжой, коли предавался дьявольскому пороку при столь благолепном облике. Черная косоворотка в белый горошек из вылинявшего сатина чем-то напомнила Лизе ее платье, и она непременно дала бы себе клятву никогда его больше не надевать, когда бы имела, чем заменить…

– Черт меня побери! – изумленно пробормотал Алекс Вернер. – А старикашка здорово выпадает из образа! Здесь должен бы стоять какой-нибудь жид в пейсах и ермолке, этакий типичный Шейлок с отчетливо читаемой во взоре жаждой вырезать у каждого истинного арийца изрядный кусок живого мяса, а я наблюдаю истинно русское благообразие.

По мнению Лизы, старикашка своим тошнотворным «благообразием» очень сильно напоминал Луку из пьесы Горького «На дне», но углубляться в литературные аллюзии она не стала.

– А впрочем, – проговорил Вернер, склоняя голову то к одному плечу, то к другому и окидывая ростовщика таким взглядом, словно мерку с него снимал, – откуда же тут взяться колоритному Шейлоку? Всех местных евреев еще полгода назад отправили в гетто, так что придется довольствоваться тем, что есть. Вернее, тем, кто есть. По-слу-шай-те, ми-лей-ший, – перешел немец на вполне вразумительный, хотя и несколько замшелый русский, – не откажите в любезности взглянуть на кви… кви… quittung! – Тут Вернер сбился, чертыхнулся и пожал плечами, а старик пришел ему на помощь: