Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

• Название: Точка сингулярности [= Миссия причастных]
• Автор: Ант Скаландис
• Жанр: Политический детектив

Писатель Михаил Разгонов, невольно ставший суперагентом Ясенем, отошел от дел. Но враги Причастных готовят новый зловещий заговор. Интересы могущественных спецслужб пересекаются вокруг вроде бы случайных и ни в чем не повинных людей — наших сограждан. Загадочные события следуют одно за другим, над миром нависает серьезная угроза. А Разгонова вновь призывают стать Ясенем и исполнить миссию Причастных.

---

В общем, праздник был испорчен окончательно. Дома пришлось добавить коньяком из-под кровати — там в коробке от старых весов лежала у него маленькая плоская бутылочка. Но радости это уже не принесло. Смутное ожидание новой крупной пакости — в последнее время они минимум парами ходили — даже не позволяло уснуть. Жена уже захрапела утомленная. А Тимофей все лежал и тупо смотрел в темный потолок. Маринке тоже не понравилась авария, но это не помешало ей за вечерним чаем с огромным удовольствием пересказать все подробности матери, Верунчику и Никите. Однако ночью, когда остались вдвоем, Тимофей даже спросить не успел, жена сама уловила его безмолвный вопрос:

— Я хотела тебе сказать, Вербицкого не дергай по этому поводу. Ладно?

— Ладно, — согласился Тимофей нехотя.

А вот теперь лежал и крепко сомневался, правильно ли поступил.

Ведь он специально запомнил: «сааб-9000», темно-синий, и номер в голове держал всю дорогу, а дома записал сразу. Он даже два номера запомнил — ещё на всякий случай и того «жигуленка», на котором гаишники приехали.

И до того погано стало Редькину! Хоть допивай все спиртное, что в квартире есть, благо остальные домочадцы дрыхнут, как сурки. Он бы, наверно, так и сделал. Нет, не в смысле буквально все допить — спиртного-то в доме, как правило, хранилось немерено. Однако Тимофей ощущал уже готовность номер один присосаться к какой-нибудь бутылке, когда подозрительно затянувшуюся тишину разорвал вполне ожидаемый, но все же наглый и страшный звонок телефона.

В три пополуночи хороших новостей друг другу не сообщают.

Теоретически, конечно, бывает и такое. Например, к Редькиным, перепутав всего одну цифру, попадали иногда тоскующие в предутренний час слушатели круглосуточного «Русского радио».

— Ку-ку! — сказали однажды очень весело в половине третьего.

— Ку-ку! — так же весело откликнулась Маринка.

Они не спали в тот момент.

— Это «Русское радио»?

— Нет, это квартира.

— Ой, извините, девушка!

Да, теоретически это могло быть «Русское радио».

Но практически оказался все-таки Вербицкий. Слава Богу, телефон под рукой, никто не проснулся, даже Маринка.

— Приветик. Не спишь? Слыхал уже?

— О чем? Ельцин помер, что ли?

— Значит, не слыхал. Хорошо, что от меня узнаёшь. Ельцин жив, а вот вашему Самодурову башку проломили. Грамотно так проломили — одним ударом и насмерть.

Редькин даже не удивился. Все, лимит удивления исчерпан. Широко зевнул — случайно вышло, но очень эффектно — и проговорил:

— А так и должно было получиться. Доигрался хрен на скрипке.

Вербицкий выдержал долгую паузу. Зауважал, надо думать. Потом все-таки прокомментировал свое сообщение подробнее:

— Я выяснил, у Сереги твоего долгов было на шестьдесят пять тысяч. Убили те, кому он сорок задолжал изначально, а потом согласился на счетчик сесть, и сумма утроилась. Так что твои смешные три тысячи тут совершенно ни при чем.

— Да ладно тебе!.. — неопределенно откликнулся Редькин.

Чуть-чуть помолчал и добавил:

— Не хотел беспокоить, но раз уж сам позвонил, слушай.

И Тимофей рассказал ему про бульварную аварию. Вербицкий, как обычно, выслушал терпеливо, не перебивая, и цифры все записал скрупулезно, и вежливо обещал навести справки, но под занавес резюмировал:

— Чушня это все. Не сходи с ума, Тим. Спи спокойно.

* * *

С поразительной оперативностью Майкл перезвонил уже на следующий день.

— Значит так, — деловито приступил он к изложению фактов. — За рулем был гражданин Швеции, сотрудник посольства, ехал слегка пьяным, но главное не это, у него оказались не в порядке тормоза и рулевые тяги. Одновременно…

— А так бывает? — с подозрением перебил Редькин. — На «саабах»-то?

— Это из протокола ГАИ, — спокойно пояснил Майкл. — Человек разогнался, как на трассе Стокгольм — Гётеборг, ну, притормозил на повороте, ну, попал одним колесом на трамвайную рельсу, ну, и не справился, как говорится, с управлением. Вот и все. Никаких контактов с Меуковым, Самодуровым и Кусачевым, а также наркомафией и автобизнесом этот человек не имел.

— И все это ты уже успел выяснить? За один день?! — не поверил Редькин.

— Видишь ли, предварительную проверку — в самом общем виде — провести недолго. А подробно я буду этим заниматься в рабочем порядке.

— Хорошо. И как фамилия этого шведа?

— Слушай, Тим, — Майкл начал сердиться, — а оно тебе надо? Не засоряй мозги лишней информацией. Понял? Жди ноября. Уже недолго осталось.

* * *

А осталось и впрямь недолго. Но Редькин вдруг перестал верить Майклу. По крайней мере, его стало раздражать обилие недоговоренностей. Ну, как это можно: иметь такие тесные контакты с Петровкой, с прокуратурой, с ГАИ — и до сих пор не выяснить, почему начальник местного отделения покрывал не только покойного Игоря, но и покойного Кусачева, а сам по-прежнему жив и даже с работы не вылетел?

Маринка сделала ещё более категоричный вывод:

— По-моему наш Майкл просто блефует. Хотел успокоить, вот и придумал всю эту информацию якобы из ГАИ. Нет у него никаких людей в МВД. Хочешь поспорим?

— Ну, это уж ты слишком! — оторопел Редькин. — А как же он об убийствах раньше всех узнает?

— От знакомых журналистов, — предположила Маринка. — Ну, вот скажи, почему он фамилию шведа от тебя скрыл?

Редькин прикусил язык. Все было очень разумно в Маринкиных рассуждениях.

Только вдруг подумалось о другом: как спокойно они оба восприняли убийство Сереги Самодурова! А ведь оба и сразу поняли, несмотря на заверения Майкла: причиной смерти стала именно та встреча на Колхозной. Логически этого объяснить нельзя, но ясно же, как белый день. Вокруг них отстреливают и давят всех подряд. Вокруг них. Но уже не страшно. Уже ясно, что лишь вокруг… И вообще, это как на войне, когда принимаешь близко к сердцу только гибель лучших друзей или угрозу собственной жизни. А сама по себе смерть — своих ли, врагов ли — становится нормой, естественным фоном… А тем более Самодуров! О ком сожалеть? Ничтожный был человечишко, при жизни доброго слова не стоил, но о мертвых… De mortuis aut bene, aut nihil. Так, кажется, по латыни?.. Либо хорошо, либо ничего… Но хорошего нечего сказать… Дожили…

* * *

Оказалось, что до самого интересного ещё не дожили. Последней каплей (Господи! Последней ли?!) стал совсем уж бредовый случай вечером в субботу. Совсем бредовый.

Глава седьмая. Нехорошая квартира

Казалось бы, какое значение может иметь для жизни в целом платонический бульварный роман? Это Тимофей про себя так называл — роман, а в действительности какой там роман! Робкое, трепетное, безответное и в чем-то постыдное для сорокалетнего мужика увлечение. Впрочем, такое ли уж безответное? Однажды он задал себе этот вопрос и не сумел ответить — вот когда начались настоящие страдания. Если б знать наверняка, что он Юльке не нужен — ни для чего, совсем, никак — тогда бы и жить легче, тогда бы просто ходить и любоваться, словно картиной в музее, словно актрисой в кино. Но червь сомнения закрался Тимофею в душу вместе с теплыми вишневыми взглядами; вместе с кокетливой манерой этой бестии закидывать ногу на ногу, сидя на лавочке и в ту же секунду победно озирать стоящих рядом мужчин; вместе с её искренним смехом, награждавшим удачные шутки; вместе с мимолетными касаниями, происходившими в моменты растаскивания собак или во время пьяных прощаний — однажды он даже поцеловал Юльке руку… В общем, все шло по нарастающей. Тимофей приглядывался к поведению девушки с каждым днем все внимательней, он стал придавать значение её случайно брошенным словам, взглядам, жестам, а главное, он начал анализировать собственные возможности. Вот тогда и оказалось, что бульварный роман может не просто иметь большое значение для жизни в целом. Бульварный роман способен перевернуть эту жизнь вверх дном — вместе с женой, детьми, внуками, машинами, дачами, страхами и проблемами.

Тимофея вдруг перестало интересовать все, что не было так или иначе связано с его новым трепетным чувством. Любые самые серьезные дела казались рядом с мыслями о Юльке сущей ерундой. Ну, сколько можно, например, заниматься этим проклятым расследованием? Ну, их всех в баню! Хотят убивать друг друга — пусть убивают. Сколько можно заниматься огородом и домом? Дачный сезон закончился — забыть и выбросить из головы. Сколько можно заниматься машиной? Готовить её к зиме — такая морока! Лучше вообще поставить на прикол до весны. Наконец, работа. Нет, работать, конечно, надо, но книжная торговля все равно резко пошла на спад, а издательское дело и вовсе загибается — скучно это все, скучно, да и денег приносит все меньше. А за новые проекты браться — годы уже не те. Что там еще? Семья, дети? Так Верунчик уже давно не дитя, хоть и инфантильна она до безобразия. Да, он любит свою дочь, но не настолько, чтобы любить вместе с ней ещё и эту мелкую кричащую Дашеньку. Маленькие дети и раньше раздражали Редькина, теперь же казались просто невыносимыми. Наверно, им с Маринкой надо было родить ещё одного, лучше мальчика, и сейчас ему было бы лет двенадцать-пятнадцать. Вот такого Редькин любил бы! (Какая бредовая мысль! К чему бы это?) Но так уж вышло, второго ребенка они делать не стали. И теперь супругов не связывало практически ничего, кроме общей работы и общих денег. (Господи, а это он о чем? О разводе, что ли?)