Сергей Валяев - Порнограф

• Название: Порнограф
• Автор: Сергей Валяев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Детектив
• Год: 1999
• ISBN: 5-237-04461-1

 Однажды он сказал себе - все, так больше жить нельзя. Однажды он решил - кто не рискует, тот не пьет шампанского. И тогда он принял «дружеское предложение» - стать папарацци, то бишь порнографом. Он не знал, что новая работенка обернется трагикомическимисобытиями, переходящими в серьезные и тяжелые бои местного значения - бои, когда приходит понимание, что да счастливого завтра можно и не дожить.  

---

— Я за домострой, — засмеялась девушка. — Эх, назюзюкался, граф, как сапожник.

— Да, мой прадед Клим был с-с-сапожником, — подтвердил со всей возможной твердостью. — А вот вы… ты… на БМВшках… и вся такая.

— Какая?

— Не наша, не рабоче-крестьянская.

— А я не знала, что Ванечка у нас пролетарий!

— Все мы вышли из народа! — вмешался князь в наш малосодержательную треп. — Так выпьем же за тех, кто несет в народ искусство! — И посчитал нужным уточнить. — Это я говорю о своем друге. — И отвесил гаерский поклон. — Сашенька, рекомендую.

Я обиделся: что они все понимают в высоком, как башня из слоновой кости, искусстве и, видимо, от чрезмерных чувств процитировал поэтическую строчку (не свою):

— «Неразумны те, кто думает, что без нисхождения во ад возможно искусство».

Это были мои последние слова. Адская смесь из коньяка и цинандали рванула в моем органе для приема пищи, точно боевая граната РГД-5. И темная воронка небытия вобрала меня, как младенец пустышку.

После безжизненного прозябания на затворках космической пустоты, выражусь красиво, с неимоверным трудом разлепил веки и увидел мировую колышущуюся муть, где, по утверждению ученых, и произошла жизнь на одной из планет нашей солнечной системы. У меня возникло стойкое ощущение, что нахожусь то ли под ракетой, стартующей в неведомое, то ли под прессом для проката стального листа. Как говорят в подобных случаях, все члены были точно налиты свинцом.

Мама моя! Где я и что со мной? Вот так всегда: искрящиеся, как троллейбусные провода в дождь, праздники заканчиваются и начинаются тошнотворные будни. Усилием воли приподняв проспиртованную голову, я обнаружил себя распластанным на собственной тахте. Это обстоятельство меня несколько взбодрило: главное для естествоиспытателя находится на своей территории.

Я поймал опытной рукой бутылку под столом, предусмотрительно оставленную мной; зная свои полеты в незнакомое и трудное возвращение из него, я приучил себя ставить спасительный, скажем так, радиомаячок.

Ух!.. Жизнь вновь затеплилась во мне, как на планете, разбитой метеоритными бомбардировками. Эх, Ваня-Ваня, надо заканчивать эти полеты в вечность, добром не кончится. И в подтверждении столь здравой мысли я увидел… призрак прабабки Ефросинии. Он всегда появлялся, когда я имел неосторожность провалиться в выгребную яму Макрокосма.

— Все понял, бабуля, — поспешно заверил её. — Начинаю новую жизнь.

— Скоко ты её, охальник, обначинал, — колыхала головушкой, обрамленной клочьями мги. — Маманьку-то позабыл, поганенок. Недобро, ой, недобро.

— Ну ладно тебе, ба, — вздохнул. — Поеду на днях.

— Ужо ездил, миленок, — съязвил призрак. — Второй годок вот как.

— Дела, ба, — нервничал, — честное, блин, слово!

— Знамо твои, блин, дела, засоранец, — цокнула в сердцах. — Шоб ныне отправлялси до Лопушкино Оврага, а то я тёбя, внучёк, заговорю и пити кляту-градусну боле не смогешь.

— Э-э, вот этого не надо, — заблажил я. — Одна радость в жизни осталась. Ба, имей совесть!

— Тоды геть до Лопушкино Оврага, — и, пригрозив сухеньким пальчиком, исчезла в открытом окне, где млело раннее летнее утро.

Почувствовав легкое недомогание от преждевременных собеседований с видениями из мира теней, я влил в себя жидкости, стабилизирующей общее состояние, и прилег на кота, изображающего пуховую подушку.

Эх, в какие заросшие лопухами овражки и глухие овраги ушли ясные денечки беззаботного детства?! Как хорошо было жить в огромном и надежном мире деревеньки под названием Лопушкин Овраг. Горластыми шкетами мы пылили по местности, как когда-то летучий отряд красных кавалеристов трепался за графом Лопухиным и его коллекцией дрезденского фарфора, набегали мелкой саранчой на колхозные плодоносные сады, гульбыхались до изнеможения в речушке Лопотуха. И наши костлявые монголоидные тельца обжаривались живительным огнем, пылающем в зените небесного раздолья.

Казалось, что такая счастливая жизнь будет продолжаться вечно. Однако скоро задождило, дороги, петляющие по ярам и кручам размыло. Лопотуха, выйдя из бережков, заводоворотила по оврагам и овражкам и приключилась беда: мой батяня, грешный был человек, гульнул на ходком тракторе «Беларусь» с полюбовницей Изой, приблудной цыганкой, да так, что только на третий день, как вода ушла, приметили поврежденный колесный механизм на глубине дальнего крутояра Дырявый.

Был мал и плохо помню похороны: дождь сек гроб, качающийся на плечах суровых мужиков, как челнок в штормовом море, и я подумал, что отцу неприятно лежать в холодной воде, которая таки не отпускала его. И могила была залита мерзло-мокрым, с рябью плюмбумом. Тяжелую, пропитанную гниением лодку опустили в жидкий холодный свинец, и суглинистые пласты заплюхали по мертвой воде со странным веселым звуком: плюм-ц-плюм-ц-плюм-ц!

Мама не хотела идти на кладбище, да бабки приневолили, и я углядел на её лице, покрытом дешевыми жемчужинами дождя, выражение муки и смиренной обреченности. И мне вдруг представилась вся моя будущая жизнь в местности, изрезанной рванными оврагами, поросшими лопухами и чертополоховым бурьяном. И понял, что повторю жизнь отца. И, быть может, смерть моя?..

Наверное, тогда у Ванька Лопухина впервые возникло желание бежать из проклятых, гибнущих мест, где даже почва расходилась по меридиановым швам, вываливая наружу, как кишки, подземную фауну и флору.

Мой час прощания с малой, прошу прощения за патетику, родиной наступил, когда был призван в ряды армии. Меня проводила вся деревня и так, что осознал я себя полноценным гвардии рядовым войскового диверсионного спецподразделения быстрого реагирования «Выстрел», когда меня по приказу Отца-командира кинули в водоем для общего отрезвления организма. А дело было осенью и плавал я хорошо, и поэтому сумел перепахать стылое озерцо и дать деру. Не в сторону ли НАТО?

Разумеется, меня поймали (с помощью вертолетов), но поскольку я, молодой боец, не успел дать клятву по защите Отчизны от её всевозможных врагов, то будущего диверсанта крепко попинали и отправили на гауптвахту, где за пятнадцать суток его мозги у хлорированной параши протрезвели до состояния медной пряжки с разлапистой звездой. Потом начались ратные будни, похожие на бесконечную кошмарную дрему — из нас вышибали гражданскую дурь, выделывая из пушечного мяса вояк, повторюсь, специального назначения.

Поскольку я давал подписку о неразглашении военной тайны, то скажу лишь одно: из нас лепили солдат удачи, способных выполнить любой приказ командования в любой точке земного шарика. И это не шутка. Какие могут быть шутки, когда несколько бойцов были комиссованы по состоянию здоровья, как психического, так и физического. Нас учили выполнять задание и выживать в экстремальных условиях. Мы прошли тысячи километров по тайге, горам, пустыне; наши группы «освобождали» от возможных террористов атомные станции, стратегические железнодорожные узлы, ракетные шахты и проч. Безусловно, армейская наука пошла мне на пользу — я научился относиться к жизни со здоровым оптимизмом и радостью. И брать от нее, мимолетной, все, что можно взять, даже рискуя собственной шкурой и репутацией. То есть вместе с уверенностью в свои физические силы я сумел сохранить свою стержневую черту — разгильдяйство.

Два года службы полностью выветрили из меня дух провинциального патриотизма. К тому же наша в/ч находилась в подмосковном местечке Р. и редкие увольнительные прогулки по столичным площадям, улицам, аллеям и паркам окончательно утвердили в мысли, что свою судьбу нужно искать здесь, в белокаменной, матери всех городов.

Судьба благоволила ко мне. Девушка Асоль вошла в вагон подземки, ровно гриновская героиня в грязную волну, но никто из пассажиров и моих дремлющих сослуживцев-приятелей её не заметил, кроме меня. Я поспешил подняться и моя макушка, защищенная, правда, парадной фуражкой, влепилась в металлический поручень. Голова удар выдержала, а поручень — нет: малость изогнулся.

— Ой, — сказала девушка на мое любезное приглашение, — я на следующей выхожу.

— И я тоже, — признался, чувствуя, как стрела амура пронзила меня насквозь: от макушки до пят, — если вы не возражаете?

Девушка не возражала, воочию видя такого хватского ухажера со стальным штык-ножем.

Словом, мы романтично познакомились, чтобы потом поспешно жениться, поскольку на свет Божий рвалась нетерпеливая Мария. Затем меня уволили по приказу Министра обороны и я полностью поступил в распоряжение тещи, с которой мы тут же начали вести бои местного значения. За передел мира в пятикомнатной квартире дома сталинской эпохи гигантомании. Поскольку мать жены была уверена, что Асоль стала жертвой проходимца, посягающего на самое святое — жилплощадь, то ненавидела его от всей своей радушной души. Нам, молодоженам, выделили одну полутемную комнатенку с прекрасным видом на Садовое кольцо, где автомобильное коловращение было нескончаемое, как вечный двигатель имени Ивана Кулибина. С одной стороны можно было заниматься любовью всю ночь напролет. Никаких проблем. А с другой — такое чувство, что лежишь на проезжей части в качестве частично передавленного прохожего. Конечно же, обидно чувствовать себя изгоем, позабывшего напрочь тишину родного края. Тем более я уже грыз науку на журфаке, и профессор Воскресенский нервничал, видя на своих знаменитых лекциях храпящего молодого человека. Пришлось вести военные действия на всех семейных фронтах. Баталии проходили с переменным успехом. Полковник в отставке и маленькая Машка блюли нейтралитет, обоим им было хорошо — дед, выгуливая внучку в коляске, похожей на самоходку, знакомился с современной действительностью при помощи газеты всего греческого трудового народа «Правды». Я же и теща хорошо понимали: в ближнем бою победит тот, кто завладеет знаменем полка, в смысле, перетянет Асоль на свою половину.