Елена Крюкова - Империя Ч

• Название: Империя Ч
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5902933277, 9785902933274

«Яркая, страстная книга о любви» («Литературная газета», Москва, 2008).

Простая русская девушка, волею судеб попавшая в Японию, в портовый иокогамский бордель, и моряк русского флота Василий встречаются, чтобы соединить сердца на всю жизнь, изобилующую драматизмом и приключениями.

Они оба странствуют, бедствуют, страдают. Василий покидает возлюбленную — жизнь слишком тяжела, ее жестокость разрубает, казалось, безраздельно слившиеся судьбы.

Лесико Фудзивара становится знаменитой певицей в Шанхае. Трагизм и обреченность русской эмиграции на Востоке, непростые судьбы русских людей на чужбине показаны в живописном соприкосновении с утонченной сакральной тайной Востока, с древними обрядами и традициями.

Лесико Фудзивара становится носительницей одной из таких тайн. Счастье или горе эта тайна?..

Лейтмотив романа — великое чувство любви, побеждающей смерть. В ткань основного сюжета вплетена золотая нить любви двух героев сегодняшнего дня, смотрящих на судьбу Лесико и Василия из далей времени, в чем-то неуловимом, как в призрачном зеркале, повторяющих ее…

---

— Твоя взяла, гадина. Пусти.

Она отпустила его. Отряхнула голую руку от плеча до ладони, будто выпачкалась в чем-то противном, липком.

— Почему же ты тогда не боролась со мной там?.. у меня в апартаментах?.. почему не показывала класс?.. а вдруг ты мастер, вдруг у тебя черный пояс…

Она улыбнулась ответно, но не хитро и зло, а — неожиданно — открыто, весело.

— Потому что там был не только ты один, глупый Башкиров. Там были еще все эти твои зубастые китайчата. Они бы отделали меня по одному твоему приказу… взгляду. Я была там в западне. — Она вздохнула и отошла к зеркалу, и стала глядеться в него, задумчиво перебирая кружева на смуглой груди. — Моя песенка там была спета. А теперь я пою свою песню. Иди отсюда прочь. Не преследуй меня. Я никогда не стану твоей любовницей.

Она глядела на себя в зеркало, играла со своими нагрудными кружевами и не заметила, как он подкрался к ней сзади, закинул руку ей за горло, крепко захватил, она захрипела, он подставил ногу, повалил ее, она упала, не успев и прокричать, позвать на помощь, — как это у тебя получилось, мужик, зло подумала она, надо бы запомнить этот внезапный мастерский захват, — и там, на полу, он зацепил скрюченными пальцами ее кружевной корсаж и с силой рванул бархатную ткань вниз, швы затрещали, бархат порвался с громким треском, и смуглая красивая грудь, не стесняясь, выпорхнула наружу — а мужчина дальше, бесстыдно и грубо и жадно, оголял ее, его ногти, раздирая ткань платья, царапали ей ребра, живот, он одной рукой, согнутой в локте, держал ее за шею, не давая вырваться, заставляя хрипеть и извиваться, а другой зверино срывал с нее роскошные, царские, жалкие тряпки.

— Пусти!.. я все равно… никогда… твоей не буду…

Он отбросил в угол скомканные бархатные лоскуты. Перед ним была ее голая грудь, голый живот, — о них только мечтали ресторанные мужики Шан-Хая, ночи напролет просиживавшие в “Мажестик” и пожирающие ее, поющую на сцене, танцующую между столиков, тупыми тусклыми глазами. А она знай плясала да пела себе. Еще бы. Знаменитость. Такие деньжищи огребать. Гляди, Башкиров, еще немного, и она будет жить лучше, чем ты, хоть ты и бандит первоклассный. Вот ее шея. Вот ее грудь. Он изогнул шею, отвернул ладонью от своего лица ее лицо — пусть уж лучше кусает ему пальцы, чем вцепится в рожу, изуродует до шрама, как тигрица!.. — и жадно, по-волчьему — так волчата припадают к соскам волчицы — присосался губами и зубами к ее вставшему дыбом черному соску.

— Ты!.. сволочь… Башкиров… никогда…

Хрипи, хрипи. Бесись. Моя взяла.

Он налег на нее всем телом. Она, вся голая, неистово билась под ним, пытаясь освободиться. Он придавил ее своею тяжестью. Вот так лежи. Дергайся. Сейчас. Она выпростала из-под него руки и отчаянно ударила его кулачками по закутанной в пиджак спине. Пробовала закричать — он поймал готовый вырваться крик, ткнул локтем ей в зубы, разбил губу. По ее лицу потекла кровь. Он вытащил из кармана, где мотался брелок, надушенный фуляр и всунул ей в рот. “Временно, — проклокотал он, — до тех пор, пока я не распорю тебя собой. А потом выну платок. Чтобы поцеловать твой кровавый ротик. Я же так хочу его. Ну!” Она билась, вздергивала ногами, пытаясь ударить его ногой, коленом между ног. Он сунул ей кулак под ребро, там, где пряталась печень. “Следов не оставлю, а убью”, - выхрипнул. Она не сдавалась. Голое тело под ним металось, содрогалось, локти ударяли об пол, пятки били его по щиколоткам. Боже, почему одно и то же событье между мужчиной и женщиной Ты сделал одновременно и любовью, и ненавистью?! Если он изуродует ее, испортит ей лицо или тело — это полбеды. Она загримируется. Замажет прореху пастой, кремом, запудрит пудрой. Сломанную кость срастит. Увечье вылечит — китайские врачи совершают чудеса излеченья. Синяки, переломы — плевать! Если он искалечит ее чрево, а значит, и ее душу собою — вот где она сойдет с ума. Излечивают ли китайские чудодеи сошедших с ума?!

Люстра погасла.

Они возились на паркете, продолжали бороться. Тяжело дышали. Если б кто открыл дверь, понял бы: двое любовников играют друг с другом, решили на полу заняться любовью. Только у любовницы изо рта торчит белая окровавленная тряпица. Да щеки и подбородок любовника уже кровоточат. Женские ногти — опасное оружье. Она все же изловчилась и расцарапала ему лицо.

Он, лежа грудью на ее груди, расстегнул брюки, рукой грубо втиснулся между ее туго сдвинутых ног, молчаливо проклинающих его. Она ощутила, как мужское орудье — а сколько она видела и осязала разнокалиберных мужских орудий на женском любовном, страдальном театре войны — пытается пробить, протаранить защищаемое ею пространство, вклиниться, завладеть, овладеть. Раковина сомкнулась. Он силой, рукой, пальцами, кулаком раздвигал створы. Разодрал нежную кожу до крови. Она забилась, как в судороге.

— Я овладею тобой! Ну… еще…

— Нет… никогда!..

И, когда она поняла, что победа все равно будет за мужчиной, что его наглые пальцы, его живая дубина уже в ней, уже втыкаются в нее и разрывают, а он, дрожащий от похоти и ненависти, уже пускает слюни, торжествуя свой мужской отвратительный праздник, — когда ее ноги сжались мертвыми клещами последний раз, пытаясь зажать каменными мышцами женское беззащитное отверстие и остановить грядущий ужас униженья и боли, да ничего не вышло, таран таранил, горло хрипело, тело неистово дергалось в бессильи, — дверь распахнулась, со стуком отлетела, ударилась о стену, и в комнату влетела белая от испуга китайская девочка-служанка в белом фартучке, прижав ладошку к открытому для крика рту. Девочка застыла в немом потрясеньи, увидев на полу два извивающихся тела — хозяйкино и чужое, мужское, — закричала тонко, как цапля на болоте:

— Госпожа!.. Госпожа!.. Вы простите, что я ворвалась!.. Столь поздний час!.. Но он!.. он!.. он прорвался сюда, к вам, через все запоры и замки!.. он через главные ворота прошел!.. он как чудовище, этот старик!.. мы с Цзян пытались остановить его, куда там!.. он как ветер!.. вот он…

Девочка затравленно оглянулась. За ней, за ее спиной на пороге гостиной вырос человек. Лысый, с совершенно голым черепом старик, коричневый, изрезанный морщинами вдоль и поперек, вбежал в комнату. Лежащие на полу глядели на старика. Старик глядел на них. Его лицо светилось во тьме.

— О, Будда, слава Тебе, я успел, — пророкотал он низко, глухо, — успел. Мне было виденье. Я узнал у Будды, где это происходит. Я успел. Ты! — он протянул указательный палец к лежащему на полу навзничь Башкирову, даже не успевшему застегнуть ширинку. — Закрой на замок одежду свою. Убей вожделенье. Эта женщина — не для тебя. Встань!

Мужчина поднялся, поправляя досадливо ремень. Злоба выступила красными пятнами у него на исцарапанных скулах.

— А ты кто такой, старик? — спросил он по-китайски. — Откуда? Это дом госпожи Фудзивары. Сейчас ночь. Она делает что хочет!

— Это ты делаешь что хочешь, а не она, — строго и жестко сказал старик. — Она этого не хотела. Убирайся!

— Кто ты такой, чтобы со мной так разговаривать?!

Вместо ответа старик в темноте гостиной распахнул перед Башкировым свой старый бязевый халат.

Мужчина всмотрелся. Он смотрел долго — казалось, он рассматривает не голое тело человека, а рисунки, живопись или читает тайные записи. Закрыл глаза. Побелел — это было заметно даже в сумраке ночной залы. Поклонился. Попятился. Вышел.

Старик наклонился над женщиной, раскинувшей руки на полу, будто она была живой крест.

— Ты жива и цела, — внятно сказал он уже на другом языке, но женщина, вздрогнув, закивала головой — она знала этот язык и прекрасно поняла, что он сказал ей. — Я спас тебя. Я ухожу. Мы увидимся еще в этой жизни.

Он шагнул к двери. Та, которую называли госпожа Фудзивара, вынула испачканный кровью белый фуляр изо рта, кинула прочь и крикнула вслед уходящему:

— Кто ты! Кто же ты! Спасибо тебе!

Старик обернулся еще раз, на прощанье, и произнес медленно и раздельно, чтобы она понимала все слова:

— Я уже однажды в жизни слышал, как ты кричишь. У тебя звонкий голос. Готовься к празднику Цам. Готовь руки для крыльев.

Он сверкнул узкими стрелами глаз. Вышел вон, хлопнув резной дубовой дверью.

Девочка-служанка стояла отупело, открыв рот, прижав загорелые ручки к груди, всхлипывая, и глядела на вымазанный кровью рот госпожи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯМАТО

МОРЯК

Снежная равнина. Белая, молчащая сурово пустыня.

Я бы хотел с Тобой не встречаться. Мы и так две звезды. Мы и так — двойная звезда, крутящаяся вокруг невидимого магнита, два колокола незримого града. Град давно утонул в бездонном лесном озере. А как чисты летом нейские белые пески. Лесная речка Нея, красивая, нежная, как Ты.

Ты, Ангел мой. Зачем я встретил Тебя. Ты слишком красива и слишком нежна для пустого и злобного мира. Нет, неправда, мир не пуст и не злобен. Таким его сделали люди. Таким его и видят. Я во всем мире вижу Тебя. Верней, мир видит Тебя — моими очами.