Сергей Валяев - Тарантул

• Название: Тарантул
• Автор: Сергей Валяев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Детектив
• Год: 2000
• ISBN: 5-17-000367-6

Он был бойцом спецподразделения «Тарантул». Он был на войне, где убивал и убивали его. Потом он вернулся домой и обнаружил, что криминальные «бои местного значения» идут на улицах его родного городка. И этот городок, и людей, в нем проживающих, надо защищать — защищать до последнего своего смертного часа.

---

Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.

Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.

На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.

— Пять минут, — предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему. — Очень плох-с: почки, печень… И поморозился, бедолажный.

— Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили… — вдруг прошамкала старушка. — Отходит душа, так налейте нам вина…

Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.

— Чеченец, — просипел, — ты ещё живой, братан?

— Живой.

— А я уже нет.

— Кто?

— Не знаю, — напряженно дышал. — Может… бобики…[8] в масках были… Кто-то чужой… Как ниндьзя…

— Али-бек?

— Не… мы дружим… дружили…

— А Сурка сдали зачем?

— Джафара… замочили… Зачем?

— На войне как на войне, — ответил. — Как Али-бека найти?

— Он тебя сам… — попытался улыбнуться. — Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.

— Меня подставили с Лаптевым?

— Чуток, — на губах лопнул кровавый волдырь.

— Как это «чуток»? — не понял.

— Это к Хозяину, — сделал движение рукой к тумбочке. — От Шмарко, скажешь, от дубаря…[9] Сдох, скажи, и ничего не нашел… Чужие, скажи, ходют…

Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней — каракули цифр телефона.

— А кто Хозяин?

— Узнаешь, Чеченец, — на губах лопались кровавые пузыри. За спиной зашаркал дедок. — Может, он тебе и подарит жизнь… Еще раз, как Господь наш… — зрачки покрывались мутной пеленой. — Все, кажись, пиз… ц… — И вздернулся. — Ах, колесико… колесико…

— Мил человек, — услышал дедка. — Дай отойти ему, сердешному.

Взяв листок, поднялся с табурета. Я узнал многое и не узнал ничего. Хотя в руках находилась прочная, похоже, ниточка. У двери оглянулся — дедок тормошился у пациента, впрыскивая очередную инъекцию в надежде обмануть смерть, да её навязчивое присутствие чувствовалось. Показалось, что тень костлявой прочно заняла табурет, на котором только-только сидел я.

Последнее, что заметил: старушка в платочке, слюнявя пряник, беспричинно улыбается себе, как младенец погремушке.

У сарайчика хозяйственный Потемкин рубил дрова. Свежая щепа летела в стороны и вонзалась в снег.

— Помирает, — сообщил последнюю новость.

— Все там будем, — меланхолично заметил дровосек. — Кто прежде, кто позжее. Суета все, — и выудил из кармана предмет, мне знакомый: «колесико» из пяти тысяч долларов. — Вот такая вот история народов СНГ.

Вот о каком колесике припомнил покидающий этот мир. Интересно, о чем буду думать я, вляпавшись в подобное мероприятие?

Однажды моя душа улетала на берег вечности, по которому ходил легонький старичок, напевающий песенку о раскудрявом пареньке…

Когда эта нечаянная встреча случилась? Бог мой!.. Почти год назад, без нескольких дней.

Год назад я, мертвый, лежал под чужим холодным небом, где в прорехах облаков мелькало сырое исламское солнце. И снег был черный от сажи и молодой крови. И была неистребимая боль и мечта отдать жизнь за кусок чистого, утреннего, подмосковного снега.

Я присел у забора, слепил снежный комок и уткнулся лицом в него, словно желая стереть память о прошлом.

Год прошел как один день. И что могу вспомнить хорошего? Ни-че-го. Такое впечатление, что нахожусь на поле битвы и рядом со мной замертво падают те, кого любил, с кем дружил, кто должен жить и жить.

Мы обречены вечно находиться в пограничной зоне между светом и тенью. И не каждый способен сладить со своей тенью. Я почти научился сдерживать Чеченца от радикальных поступков, однако нет никаких гарантий в том, что он и впредь будет терпеть подобный контроль.

Мы с ним заступаем на другой уровень игры; если все происходящее можно так назвать. Уровень этот куда сложнее и опаснее. Такой, что все прошлое покажется детскими потешками.

И неведомо, как себя поведет Чеченец в сверхъестественных условиях, равно как и бывший десантник, всегда помнящий, что он из 104-й героической дивизии и бригады «тарантулов». А тарантул в условиях безысходности способен уничтожить сам себя.

Куда ни кинь, всюду клин. Остается лишь надеяться, что нашей сладкой парочке удача осклабится и мы достойно вырвемся из всех подлых ловушек.

Я сел в джип, повернул ключ зажигания — куда? Ехать в столицу на войну был не готов. Искать по телефону Хозяина тоже. Устал, что казалось, и тень моя притомилась и просит сделать паузу между боями.

Когда выкатил на скоростную магистраль, понял: нахожусь близ городка, где проживает отец, мной благополучно забытый. Как он там ладит с женщиной по имени Маша? По-прежнему любовь до гробовой доски? И батя для общего успокоения нервной системы считает считалочку? Не заехать ли к ним, чтобы куснуть кусочек домашнего счастья? Почему бы и нет? Куплю рождественского гуся на местном базарчике и ввалюсь в гости. Даже приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.

… Дальний городок, неустойчиво плавающий в промороженной утренней изморози, был покрыт инеем и казался хрустальным. Жаль, усмехнулся я, что в нем не живут хрустальные душой люди.

Там, где появляемся мы, петляют в никуда расшибленные, ржавые от песка дороги, разрушаются дома в помоечных заржавелых подтеках, текут отравленные, заржавленные нечистотами реки и в свободное небо тянется ржавчина дыма.

«Гранд Чероки» закатил на городские улочки. Деревья на них, припорошенные инеем, святочно подсвечивались, остальной мир находился в состоянии глубокой ипохондрии. Люди жались от холода на автобусных остановках — будни и повседневные заботы висели над ними вместе с парами угарного послепраздничного дыхания. На центральной площади отмечался на пьедестале малорослый вождь мирового пролетариата в кепке, выкрашенный в лживую позолоту. У железнодорожного вокзальчика мелочился базарчик. Я хотел притормозить у его рядов, чтобы приобрести гуся, да вдруг представив себя торгующегося с пьяной теткой за кус мертвого, холодного и скользкого от жира мяса, нажал на акселератор. К черту омерзительную птицу и весь остальной заплесневевший от пошлости мир.

Да здравствует хрустальные деревья, похожие на веру, остатки которой мы ещё храним в наших кровоточащих душах.

Великое братство коммунальников продолжало существовать на полуразрушенной шхуне, угодившей во льды вечной мерзлоты. То есть в доме топили плохо и люди ходили по коридорам и лестницам в пальто и шапках. Из общих кухонь тащился зловонный смрад грошового харча, женского хая и детского рева. Я бы поселил сюда всю кремлевскую рать-блядь с их капризными домочадцами и посмотрел, что из этого бы вышло.

А вышел бы у вас, господа, горелый пирожок с говном, а не елейное житье, это можно к гадалке не ходить.

Я нашел нужную дверь и, постучав, тиснулся в комнатку. И показалось, что ошибся. Комнатенка была чистенькая и пригожая, без лишней мебели, лишь стеллажи со знакомыми мне книгами подтверждали, что путь мой верен.

За небольшим столиком сидела девочка и, болтая ногами в валенках, разрисовывала карандашами лист ватмана. Присмотревшись, узнал девчушку, хотя она и подросла. Это была дочь запивохи Жорки и его жены, пропитанной этиловым спиртом. Девочка была так увлечена творчеством, что не заметила меня. Чтобы её не испугать, отступил к двери и стукнул погромче.

— Кто там? — спросила смешным детским голоском, стараясь подражать взрослым.

— Это я Бурмурляляй, — наговорил тарабарщину, кроя уморительную рожицу.

У девочки были прекрасные, синие глазища, она их расширила от удивления и открыла рот.

— Привет, — сказал я. — Что рисуем?

— Кошку зимой.

— А где кошка? — взглянул на рисунок, где кособочился дом с трубой и пушилась елка с шарами и звездами.

— Она спряталась, — обстоятельно объяснила. — В печи. Ей холодно гулять по улице.

— Умница и кошка, и ты, — покачал головой. — А где дядя Коля и тетя Маша?

— Папа и мама?

— Папа и мама? — не понял.

Девочка прыгнула со стула и затопотала в валенка из комнаты. Я осмотрелся — что-то произошло здесь за долгое мое отсутствие? Судя по чистоте и уюту, женская рука окончательно утвердила свою власть. Что совсем, может, и неплохо.

— Алексей, — входил отец в свитере грубой вязке. — Ты? А я уж думал Юленька…