Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома

• Название: Шестой этаж пятиэтажного дома
• Автор: Анар
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

---

К концу Двадцатого века все еще живые представители их Круга — Неймат, Сурея, Заур, Фирангиз, Спартак, который после тюрьмы (он просидел в ней четыре года вместо пяти и вышел по амнистии) стал совершенно другим человеком, собрались, чтобы отметить какое-то событие, кажется, день рождения Муртуза сына Заура.

(Если к тому времени родители еще будут отмечать дни рождения своих детей и все еще будут отмечаться дни рождения, чего не знает и автор, так же как не знает он про то, будут ли к этому времени читать книги, любить, и умирать, или люди изобретут бессмертие и не будут знать, что с ним делать.)

Так вот, в тот день все они после сытного обеда играли в нарды (сытные обеды и нарды конечно же будут и тогда), и за нардами кто-то и почему-то вспомнил вдруг Тахмину. Вспомнил, кажется, Неймат и сказал, что видел во сне — кого бы вы думали? — Тахмину, причем она была такой же молодой, какой все мы помним ее по тем годам. И Спартак сказал, что удивительное дело, он на днях встретил на улице молодую женщину, точь-в-точь Тахмина, и, если бы он, Спартак, не знал наверняка, что у Тахмины не было детей, он абсолютно был бы убежден, что это ее дочь. Ну, не может один человек быть похожим на другого до такой степени, и самое удивительное то, что эта молодая женщина была одета не по последней моде, а точно так, как одевались во времена Тахмины, чуть ли не в одно из ее платьев, хотя Спартак, конечно, теперь не мог вспомнить ее платья. И Неймат сказал, что, наверное, люди, умирая, не умирают окончательно, а окончательно они умирают лишь тогда, когда умирает последний из знавших их живыми людей и помнящий их голоса, лицо, облик. И мы, наверное, уже последние люди, помнящие Тахмину…

Эти слова поразили Заура, но вскоре он забыл о них, проиграв подряд две партии Спартаку. И Заур не знал…

…не знал, что пройдет еще сколько-то лет и однажды, в Дождливый осенний вечер, уже совсем пожилой и сгорбившийся человек выйдет из автобуса. Под мышкой у него будет изрядно потрепанный старый портфель, набитый бумагами, дневными служебными заботами, остатками завтрака, в руках сетка с хлебом, колбасой, сметаной и сыром. Может быть, он остановится у киоска и купит вечерние газеты. Может, вспомнит, что у него кончились сигареты и спички, и протянет продавцу деньги (если, конечно, в то время еще будут деньги), и, не пересчитав, положит сдачу в карман. Потом он понуро и медленно двинется к своему дому. Он будет думать о вечерней программе телевизора или голлографа (как он там тогда будет называться, кто знает), о завтрашних делах, о том, что надо купить в дом и семье, что обновить, а что почистить, о том, что надо починить умывальник и отложить деньги (если, конечно, в то время еще будут деньги) на лето, и что с новым начальством у него никак не налаживаются отношения, о том, что погода отвратительная, и о том, что в общем-то жизнь прожита не так.

И вдруг он вздрогнет: ему покажется, что на той стороне улицы за угол свернула молодая женщина. Еле уловимый и такой знакомый силуэт скользнет по его душе, как давно забытый запах, и в нем пробудится самое неистребимое из того, чем богата жизнь: надежда. И надежда возвратит ему на мгновение все сладкие горести его давно ушедшей молодости, и ему вспомнится женщина, которую он когда-то любил. Ему захочется догнать мелькнувший силуэт, но он сразу же отгонит эту мысль и неторопливо пойдет своей дорогой, своей обычной дорогой. На углу он остановится, чтобы отдышаться и перевести дыхание и запретить себе думать о чем-либо, кроме сегодняшних вечерних теле- или голлопередач, погоды и своей подагры. И мимо него, обрызгав его водой из дождевой лужи, промчится на мото пара — девушка, крепко обнявшая мотоциклиста. И свет светофора, навсегда красный для него, переключится для них на зеленый.

И пройдет еще сколько-то дней, а может быть, и лет, и он снова увидит ту женщину, и на этот раз невозможны будут никакие сомнения, потому что они встретятся лицом к лицу — он, Заур, и она, Тахмина. И Тахмина улыбнется ему. Она будет в том самом красном платье с белыми пуговицами, как и много лет назад, и окажется, что время совершенно не тронуло ее. Она улыбнется ему, и когда он заплетающимся языком и дрожащими губами произнесет ее имя, она повернется и, смешавшись с людьми, исчезнет в вестибюле метро. Он бросится вслед за ней и будет беспомощно озираться, но все же увидит ее в самом конце эскалатора. Он побежит по ступеням и сойдет у перрона, и она снова улыбнется ему из-за закрытых стеклянных дверей отходящего поезда. Он поедет следующим поездом, смутно надеясь догнать ее, выйдет на следующей остановке, обшарит весь перрон, поднимется на площадь станции, будет долго оглядываться по сторонам и опять увидит ее входящей в двери гостиницы. Он бросится туда и еще раз заметит ее в тот момент, когда двери лифта за ней закроются и на световом табло начнут загораться цифры. Он проследит за этими цифрами. Лифт безостановочно дойдет до шестого этажа и остановится, а потом по его вызову, с открытой дверью, медленно и торжественно, как гроб, спустится к нему на первый этаж.

Заур войдет в лифт и протянет палец к кнопке шестого этажа, и тут выяснится, что шестого этажа нет, потому что дом пятиэтажный и на световом табло нет цифры «шесть», она ему просто померещилась, хотя Заур и мог поклясться, что отчетливо видел именно эту цифру. Он поднимется на пятый последний этаж, и в ответ на расспросы дежурная скажет, что никто здесь из лифта не выходил. Заур обыщет весь этаж, а потом по пожарной лестнице поднимется на крышу. А на крыше будет прекрасный месяц май, небо, полное звезд, простор и ветер с моря, но больше там никого и ничего не будет.

И это будет самым невероятным случаем в его, в общем-то, вполне нормальной и трезвой жизни: работа, семья, дети, друзья, знакомые и незнакомые люди, которые рождаются и умирают, и кладбище, где скромная могила с надписью «Тахмина Алиева (1941–1966)», которую после смерти Манафа, Медины и Мухтара никто уже больше не посещает.

И он никому не рискнет об этом рассказать, и уже начнет забывать, когда…

…когда встретит Мамеда Насира.

Они сойдутся в семь утра в закусочной железнодорожного вокзала, будут пить сладкое вино, закусывая вчерашним хлебом и голландским сыром, и Мамед Насир выслушает его терпеливо и молча, потом переспросит:

— На какой этаж, ты говоришь, она поехала?

— На шестой, — ответит Заур, — я точно помню. Своими глазами видел. Но ведь дом-то пятиэтажный!

Мамеду Насиру будет почти сто лет, но он, пережив своих ровесников, будет держаться молодцом и почти каждое утро пропускать стаканчик-другой портвейна «Три семерки». Правда, пить он теперь будет гораздо меньше, чем прежде, но все же пить регулярно. За минувшие годы разница в возрасте Мамеда Насира и Заура почти потеряет значение, и теперь два старика за стаканом вина будут вспоминать далекие дни совместной работы в издательстве.

— Дом-то пятиэтажный, — повторит Заур. Мамед Насир долго и задумчиво посмотрит куда-то вдаль, как бы сквозь стены, потом скажет:

— Вот если бы люди поняли, что в пятиэтажном доме может быть и шестой этаж, наверное, они на многое посмотрели бы по-другому…

1974