Фридрих Незнанский - Цена жизни – смерть

• Название: Цена жизни – смерть
• Автор: Фридрих Незнанский
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-002029-5

Бесследно исчезает сын российского вице-премьера. Кто стоит за исчезновением? Кому оно могло быть выгодно? «Важняк» Александр Турецкий начинает расследование, даже не подозревая, что берется за одно из самых загадочных и опасных дел за всю свою жизнь…

---

Еще Вячеслав Иванович выдал резонную версию, что Жеку Промыслова могли задержать, например, за хулиганство или за хранение наркотиков и, вполне возможно, он парится где-нибудь в изоляторе временного содержания, фамилию же Промыслов назвал вымышленную или вообще не назвал. И пока там установят личность, пройдет от суток до десяти, если вообще установят. Кстати, Промыслов, как это ни странно, ранее не привлекался, так что отпечатков его в картотеке нет.

Безмазняк, подвел неутешительные итоги первых двух дней работы Турецкий, что в переводе с жаргона хиппи значит бесперспективно, безрезультатно и глухо как в танке. Хорошо бы, эта общая тетрадочка с выпадающими страницами оказалась книгой жизни нашего Жеки, чтобы там были прописаны не только дела его прошлые, но и ближайшие планы. Турецкий забросил тетрадь в верхний ящик стола и зачем-то запер его на ключ. Подумал было, что это глупо, что надо бы отпереть, но поленился.

Несколько раз потом в течение дня Турецкий приступал к чтению — открывал на первой попавшейся странице и находил до боли знакомые слова «наркоман», «героин», «наркотики», но каждый раз что-то мешало вчитаться основательно. Во-первых, звонил папа Промыслов, интересовался процессом поисков Промыслова-сына, все еще не веря в то, что узнает обо всем первым, если, конечно, процесс окажется результативным. Потом Константин Дмитриевич отчета требовал. Хотя, пожалуй, первым все-таки все узнает он, или они узнают одновременно для пущей театральности. Потом пришел Азаров, этот, правда, отчета не требовал, но почитать тоже не дал. Короче, наступил вечер — и Турецкий поехал домой в надежде почитать на сон грядущий.

Сварив большую чашку кофе и перетащив поближе к дивану все необходимое для всенощной: сигареты, пепельницу, две пачки чипсов и две бутылки пива в ведре со льдом (благо Ирина Генриховна не видит этого вандализма, ее бы кондратий на месте хватил), — Турецкий снова перелистал тетрадь и попробовал читать с середины. Но сразу же наткнулся на непонятные сокращения типа СДД, ГП1, БГП-2, АСБ, АББ и прочие, значение которых было непонятным без предыдущего текста, где они, возможно, объяснялись. Пришлось все-таки начинать сначала.

12

«…Зелень, зелень, вспомним зелень,

вспомним о полях сожженных,

вспомним об убитых турах,

уничтоженных бизонах,

добрые люди,

о мехах, звериных шкурах…

Мне было тринадцать. Был июнь, и в Москве было слякотно и зябко. Не успела я сдать последний экзамен, как мы уже сидели в самолете, под крылом которого действительно было зеленое море тайги. Мы летели в Иркутск: Мама, Отец, Дед и я. А еще Ожуг — большой и глупый до невозможности ньюфаундленд, которого перед полетом приходилось кормить снотворным, потому что иначе он бы выл и метался по багажному отделению, воображая себя брошенной или потерявшейся Каштанкой. Ожуг — это такая хитрая кличка. Впрочем, Мама говорит, не хитрая, а очень даже поэтичная, мне раньше не слишком нравилось, но я уже давно привыкла.

Мы с Ожугом — ровесники, ему тоже тринадцать, родители завели нас практически одновременно (слава богу, что назвали по-разному), и конечно же он от меня без ума, а мне он уже надоел, потому что старый, а так ничему в жизни и не научился. Но это, наверное, не важно, уже завтра мы будем в тайге, Ожуг уйдет общаться со своими родственниками, медведями, и я наконец от него отдохну.

Я смотрю в иллюминатор и ничего нового там не нахожу. Сколько себя помню, каждый июнь мы вот так летим на восток, а в конце августа — обратно на запад. Как перелетные птицы, как рыбы на нерест, как бабочки… Впервые родители потащили меня с собой, когда мне было всего пять месяцев, но этого я, конечно, не помню. А потом каждую осень друзья расписывали мне прелести отдыха у Черного моря, или у Азовского, или у Балтийского или романтику пионерлагерей, а я с завидным упорством твердила: «А на Байкале лучше!» — хотя была уверена, что хуже, и намного хуже, просто отвратительно.

Пока однажды в четвертом классе не заболела пневмонией как раз перед отлетом, и родители в первый и последний раз в жизни оставили меня на лето в Москве на попечение Бабушки. Пневмония, конечно, мгновенно закончилась, и мы с бабушкой отправились на Кавказ — загорать и реабилитировать здоровье. Оказалось, я была абсолютно права — на Байкале лучше.

Да, так вот, я смотрю в иллюминатор, потом мне надоедает, и я начинаю гипнотизировать Деда. Мама и Папа спят, а Дед читает «Вестник Академии наук». Я сверлю ему взглядом висок минуту, другую, третью. Он поправляет очки, поглаживает седую бородку, снова поправляет очки и, наконец, отрывается от очередной заумной статьи.

— Скучаешь? — Дед откладывает журнал. — Хочешь задачку?

— Хочу.

— Есть голова, нет головы, есть голова, нет головы… Что это? — Дед снова ныряет в журнал, теперь я буду думать.

Задача, конечно, не из легких. Это вам «не зимой и летом одним цветом» или «без окон, без дверей полна горница людей». Такой чепухой мы даже в детстве не баловались. Дед сказал, что народные загадки некорректные, потому что допускают множество решений и общепризнанные отгадки нужно просто запомнить как таблицу умножения. Поэтому загадки для меня Дед всегда придумывал сам. Сейчас я могу задать ему двадцать вопросов, на которые он ответит «да», «нет» или «не знаю», но вопросов должно быть не больше двадцати, поэтому я думаю. Думаю. Еще думаю.

— Оно живое? — наконец выдаю я первый вопрос.

— Да, — отвечает Дед, не отрываясь от чтения.

— Травоядное или плотоядное?

— Да. — Он усмехается, я пыталась его перехитрить, и мне это почти удалось, но я на всякий случай уточняю:

— Не растение?

— Нет.

— Всеядное?

— Да.

Я долго борюсь с искушением потратить еще один вопрос, и все же искушение побеждает:

— Это человек?

— Да, — говорит Дед и напоминает: — Осталось пятнадцать вопросов.

Знаю и потому не тороплюсь. Мы уже подлетаем. Папа довольно потягивается, он у меня любитель поспать, может делать это где угодно: в метро, в машине, тем более в самолете. Мама тоже просыпается, и Ожуг, наверное, тоже, иначе нам придется тащить его на руках, а он тяжелый, как слон.

…Потом мы едем на машине…

…Потом летим на вертолете…

…И наконец, нагруженные как верблюды, бредем пешком по берегу славного моря Байкал. Я тоже тащу поклажу наравне со всеми, и даже Ожуг навьючен палатками. С нами идет Лесник, он покажет нам дорогу, потому что каждое лето мы по плану Деда меняем стоянку, и лет через пятьдесят завершим круг, начатый Дедом тридцать лет назад. У меня на это лето тоже есть свой план, я собираюсь зарыть сокровища (какие, правда, пока не знаю) и начертить карту, а после карту запечатать в бутылку и забросить в озеро.

Папа с Лесником отправляются добывать ужин. У нас, конечно, море консервов, но первый ужин по поводу открытия сезона должен быть с дичью. Папа обещал добыть кабана и изжарить его на вертеле.

А пока они охотятся, мы с Мамой и Дедом обустраиваем походную лабораторию. Если кто еще не догадался, мы приехали сюда совсем даже не отдыхать. Мои родственники, за исключением, может быть, только Бабушки, вообще никогда не отдыхают, отпуск для них — это просто переезд из московской лаборатории в байкальскую.

Я занимаюсь мышками. Они такие доверчивые и бедные, однажды я даже выпустила их всех в лес, а Дед сказал, что в лесу они все равно погибли, а кроме того, они героические мыши, потому что жертвуют собой для здоровья людей. А я тогда сказала, что эти мыши — Герои Советского Союза. А лучше даже — дважды Герои.

Родители никогда меня не спрашивали, кем я хочу стать, они думают, что и так все ясно. В школе, правда, задают сочинения о будущей профессии, и я всегда пишу: буду химиком или биологом. Только как, интересно, у меня это получится? Хоть убейте, не могу заставить себя разрезать лягушку. А тем более мышь…

Кабана папа действительно убил, вернее, не кабана, а так, подсвинка, но зато прямо в глаз.

Мы разжигаем костер и водружаем, то есть насаживаем, свой ужин на вертел. Уже наступила ночь, от воды тянет холодом, Папа у костра поет про лыжи, которые у печки стоят. У него совершенно нет слуха, и потому он уговаривает Маму подпевать, вернее, это он будет ей подпевать — у Мамы-то слух есть. А Ожуг берется подвывать без приглашения. Мама ругается на Папу и говорит, что он только уродует песню, а Папа говорит, что у него душа ищет выхода, и затягивает «Из-за острова на стрежень…».

Кабан оказался совершенно невкусным и жестким, зато Ожуг обрадовался — ему досталась почти половина. Папа грозится, что завтра поймает гигантскую рыбину и уж из нее всенепременно приготовит новое слово в кулинарии. Мы идем спать, я сплю в палатке с Дедом и на ночь выдаю ему еще порцию вопросов: