Георгий Анджапаридзе - Печальный контрапункт светлого завтра

• Название: Печальный контрапункт светлого завтра
• Автор: Георгий Анджапаридзе
• Издательство: Радуга
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000

Предисловие к сборнику произведений Олдоса Хаксли.

---

Еще в первом романе Хаксли один из героев — провидец и парадоксалист Скоуган — рассуждает о будущем «Разумном Государстве». И уже здесь возникает один из основных мотивов творчества Хаксли — скептическое отношение к научно-техническому прогрессу и пессимистический взгляд на будущее. В обществе будущего Скоуган предвидит три четко разграниченных класса: направляющую интеллигенцию, энтузиастов и стадо; механизацию и автоматизацию, манипулирование сознанием и… отсутствие места для поэзии, для искусства.

Идеи Скоугана, изложенные в «Желтом Кроме» на нескольких страничках, станут центральными в романе «О дивный новый мир».

Этот роман Хаксли принадлежит к жанру «антиутопии», своеобразной разновидности «утопического романа», только с «обратным знаком» изображающего не торжество, а несостоятельность идеального общества будущего, построенного по «разумному» плану.

Англия дала имя самому жанру утопии и первый образец утопического романа в творчестве Томаса Мора. Англия же дала и первые образцы антиутопии. Не следует забывать, что создателем первого мрачного видения будущего на рубеже XIX–XX вв. был Герберт Уэллс, автор романа «Машина времени» (1895).

Хаксли и Уэллса в свое время сравнивал английский критик Ральф Фокс: «У Хаксли… есть много общего с Уэллсом, та же страсть к идеям, придающая жизненность его книгам, которую они никогда не приобрели бы от выведенных в них персонажей, тот же интерес к науке и та же неспособность прийти к какому-нибудь удовлетворительному заключению относительно упрямых фактов современной деятельности. Он, по существу, является тем, чем стал бы Уэллс, если бы он вместо начальной школы в Бромли и Южного Кенсингтона окончил Итон и Оксфорд»[4].

Задуманный как пародия на утопию Г. Уэллса «Люди как боги» (1923), «О дивный новый мир» превратился в апокалипсическое видение будущего, своего рода манифест неверия в социальный и нравственный прогресс человечества. В этой книге Хаксли во многом отталкивается от работы Бертрана Рассела «Научное мировоззрение» (1931), которая предостерегала от возможного захвата власти в обществе будущего кучкой интеллектуалов-технократов, стремящихся вместо имущественных классов создать классы биологические. У Рассела также существует целая градация «низших классов», чисто механически выполняющих положенную им работу, и «высших», у которых, несмотря на некоторое разрешение на умственную деятельность, личность тоже подавлена.

В романе «О дивный новый мир» осуществляется пророчество Скоугана о «Разумном Государстве», где нет места ни искусству, ни чувствам, ни самой человеческой индивидуальности, где люди производятся в колбах и воспитываются с помощью гипнопедии. С самого младенчества им внушается, что их судьба — принадлежность к определенной биологической касте — это вершина гармонии и счастья: жуткий, доведенный до гротеска пример манипуляции человеческим сознанием. Как всегда зорко, Хаксли заметил некоторые тенденции в развитии общества и довел их до логического завершения, превращающего землю в механизированный и бездушный рай.

Однако если продолжить сравнение антиутопии Уэллса и романа Хаксли, то возникнут и существенные различия. Уэллс предсказывает постепенную деградацию общества будущего, обострение всех его противоречий, вырождение «высших» и все большее озлобление и одичание «низших» классов, приводящее к всплескам насилия. Перед нами отрицательная динамика (но, заметьте, все же динамика!) развития нашей планеты — от Homo Sapiens к каким-то гигантским паукам или крабам.

«Мировое Государство», показанное Хаксли, на первый взгляд благополучнейшее общество, в котором царствуют «общность, одинаковость, стабильность» (невольно вспоминается лозунг Великой французской революции «Свобода, равенство и братство!»). Здесь действительно нет нищеты, болезней, старения, войн, разрушительных страстей и даже боязни смерти, так как людей с детства готовят принимать смерть как естественный и нестрашный конец. А если и возникают мелкие огорчения, они моментально снимаются соответствующей дозой наркотиков.

Хаксли создает не столько мрачный футурологический прогноз, как у Уэллса в «Машине времени», не столько острую социальную сатиру на определенный общественный строй, как у Джорджа Оруэлла в романе «1984», сколько философскую книгу о несостоятельности самой идеи утопии (идеи, в которую, кстати сказать, все же верил романтик Уэллс!) — построения «стабильного» общества, основанного на лозунгах «У нас каждый счастлив», «Каждый принадлежит всем остальным». А создание подобного «рая земного» будет возможно, по мысли Хаксли, лишь при условии сращения буржуазного прогресса и определенных постулатов социалистической идеологии. Вот почему давний спор некоторых критиков о том, на кого Хаксли написал пародию — «на нас», коммунистов, или «на них», буржуев, — в принципе беспредметен. Хаксли создал, так сказать, универсальную антиутопию — одновременно антибуржуазную и антисоциалистическую, антитехнократическую и антируссоистскую (ведь дикарское общество, сохранившееся в резервациях, тоже ужасно!), антиколлективистскую и антииндивидуалистическую. Недаром в романе мелькает мешанина самых разных имен (или производных от них) — Форда, Ротшильда, Маркса, Ленина, Троцкого, Мальтуса, Дарвина и многих других.

Сама идея статистики, стабильности, на которой основано «Мировое Государство» у Хаксли, гибельна для науки и искусства. Ведь в подобном обществе, несмотря на его демагогический лозунг «Наука превыше всего», «наука — нечто вроде поваренной книги, причем правоверную теорию варки никому не позволено брать под сомнение, и к перечню кулинарных рецептов нельзя ничего добавлять иначе как по особому разрешению главного повара».

Что же касается искусства, то оно попросту упразднено в этом «дивном новом мире» и заменено всякого рода эрзацами — «синтетическая музыка», «ощущальные фильмы» и прочее. Кстати, в этом обществе все состоит из эрзацев и суррогатов — от кожзаменителя до «кровезаменителя» и «заменителя бурной страсти» (збс). Даже Бог заменен на Форда, а крест приобрел Т-образную форму в честь выпущенного Фордом первого серийного автомобиля — модели Т.

Однако и здесь, как и в других романах Хаксли, красной нитью проходит тема великого искусства, искусства прошлого. В этом романе искусство представлено почти исключительно творчеством Шекспира, гений которого охватывал практически любые проявления человеческого духа. Шекспир, как и другие классики, запрещен в «Мировом Государстве»: он вреден и непонятен «цивилизованным людям». (Невольно вспоминается перспектива «свободного общества», предрекаемая в «Бесах» Достоевского, где Цицерону вырывают язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспира побивают каменьями.)

Вообще не будет преувеличением сказать, что для Хаксли творчество Шекспира — «мера всех вещей»: названия ряда его романов представляют собой прямые цитаты из пьес великого драматурга: «Время должно остановиться», «О дивный новый мир», «Обезьяна и сущность».

Но Шекспир был знатоком страстей человеческих, которые в «дивном новом мире» благополучно угасли, а потому произведения Шекспира опасны и вредны. А что, если страсти оживут под воздействием волшебного чеканного стиха?

Человек в «дивном новом мире» низведен до уровня бездумного автомата, с традиционной гуманистической точки зрения он ущербен морально и физически: достаточно сказать, что у значительной части женщин изначально запрограммировано бесплодие и все женщины лишены естественных радостей и тягот материнства.

Кульминационным моментом романа является разговор Дикаря, попавшего в «дивный новый мир» из резервации, с Главноуправителем Мустафой Мондом, своего рода Великим Инквизитором из романа Достоевского. Оказывается, «цивилизованное» общество не нуждается в Боге, самоотречении, самопожертвовании, благородстве, героизме… Однако отсутствие эмоций, в том числе и отрицательных, отсутствие трудностей, требующих их преодоления и нравственного выбора, делают жизнь выхолощенной и бессмысленной.

Дикарь говорит Мустафе Монду:

«— Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу, и добро, и грех.

— Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, — сказал Мустафа.

— Пусть так, — с вызовом ответил Дикарь. — Да, я требую.

— Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями.

Длинная пауза.

— Да, это все мои права, и я их требую».

«О дивный новый мир» — книга удивительных пророчеств и предвидений, как уже состоявшихся, так и еще предстоящих.

Разве обязательные в «дивном новом мире» «сходки единения» не напоминают собрания ушедшего советского времени, где каждый испытывал ни с чем не сравнимую прелесть монолитного единения, осознания себя частью мощного, могучего, спаянного и целенаправленного организма, подчиненного единой высшей воле? Автор пишет об этом практически без иронии, ибо помнит еще со студенческих лет, как на любых собраниях — политических, профсоюзных, научных — все говорили одинаково правильно и одними и теми же словами: выработался, вырос, как сорная трава, мета-язык — оруэлловский «новояз». Наверняка большинство не вникало, не вдумывалось в то, о чем там говорилось. Но стоило хоть чуть-чуть изменить, пусть не содержание, а форму, употребить какие-то иные, непривычные слова, все настораживались. А сколь изощренны были редакторские карандаши в унификации авторского текста, чтобы он, не дай бог, не выделялся над общей ровной поверхностью. Все это было. Ушло? Окончательно?