Сергей Андреев-Кривич - Крестьянский сын Михайло Ломоносов

• Название: Крестьянский сын Михайло Ломоносов
• Автор: Сергей Андреев-Кривич
• Издательство: Государственное Издательство Детской Литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1960

Жизнь гениального «архангельского мужика» интересна и для школьника и для взрослого читателя. В те глухие времена юноша с Дальнего Севера ушёл учиться в Москву. Об этом эпизоде жизни Ломоносова и рассказывает эта книга.

Привлекая в ряде случаев новые материалы, автор повести приоткрывает завесу над такими обстоятельствами биографии Ломоносова, которые долго оставались неясными. Автор собрал всё, что известно об этой поре жизни Ломоносова, и построил повесть на документальном материале.

---

— Как улещиваешь-то!

— И знаю: перед правдой не отступишь.

— Так, так. Ещё меду добавляешь.

Банев остановился перед Михайлой. На лице его изобразилось внезапное и сильное подозрение.

— Погоди-ка, погоди. Ты отцу-то вчера сказал, что я уезжаю? Чтобы он поспешил ко мне с разговором? А?

— Дядя Иван… Ведь я тогда еще не знал, что отец к тебе пойдёт…

— Ага… Вон как. Когда же узнал?

— Когда отец уж пошёл к тебе, дядя Иван.

— Ну, другое дело, другое. — Банев рассмеялся: — Так не хитрый? А?

— Дядя Иван… Всей моей жизни сейчас решение…

У Банева изменился голос:

— А… Вот… Ну ладно, ладно! — Он тронул Михайлу за плечо: — Ты ничего. Ты не печалься. Всё образуется. Так. На Москве-то как устраивать своё дело будешь?

— В школу поступать буду. Есть там Цыфирная школа, что на Сухаревой башне, и Славяно-греко-латинская академия. В академии науки-то глубже, да недавно новое препятствие к поступлению туда вышло.

— Какое?

— В ту школу был доступ крестьянским детям. А ныне указ вышел — запрет.

— Так. Почёт оказан. Это, стало быть, новая власть уже после смерти государя Петра Алексеича жалует. Да… — Банев подумал: — Ну вот, скажем, уйдёшь ты в Москву. Ладно. А, думаешь, отец до Москвы не достигнет?

— Самое трудное дело — это пашпорт да отпускную здесь получить. Всё остальное легче.

— Тебе пашпорт, а мне к отцу твоему да и к богу с ответом.

Михайло вздохнул:

— А в хорошем господь не выше ли земного?

Банев улыбнулся:

— Хитрый, хитрый! — Бапев снял шубу, надел шапку, кивнул Михайле: — Эх, беда, беда! Лошадь-то только лишь отложил, а теперь опять закладывай. И отдых бы костям с дороги нужен, не молод. Да вот поди ж ты!

В волостном правлении Банев потребовал книгу для записи поручителей.

Когда в книгу было все вписано, он сказал:

— Вот послушай-ка, — он прокашлялся и расстановочно начал читать: — «1730 года, декабря седьмого дня отпущен Михайло Васильев сын Ломоносов к Москве и к морю до сентября месяца предбудущего 1731 года, а порукою по нём в платеже подушных денег… расписался…» Да. Вот и расписался старый простофиля Иван Банев. И что это я раскис, сам в толк не возьму!

Они вышли и направились к саням.

— Ну, иди на своё дело. Господь с тобою.

— Спасибо, дядя Иван.

— Теперь ты в Холмогоры?

— Да. В Холмогоры, в воеводскую канцелярию за пашпортом.

— К примеру, пашпорт получишь. А как же с указом?

— С каким?

— С тем, что вышел о крестьянских детях.

— Ивана Ивановича Каргопольского, дядя Иван, знаешь?

— Слыхивал. Будто доброй души.

— Вот у него друг в Спасских школах учителем. Каргопольский ему напишет письмо. Тот пособит.

— А вдруг не пособит?

Михайло молчал.

— Хм! Знаешь ли, через кого твоё дело в Холмогорах решается?

— Через Ивана Васильевича Милюкова, который ведает в Холмогорах земские дела. Как не знать!

— Многое может сделать. Ловок. Но деньгу любит. Так вот, Михайло, ежели бы ты добился, чтобы в пашпорте не было того сказано, что ты есть крестьянский сын?

— Воевать так воевать! — И Михайло рассмеялся.

Спрятав справку, он пошёл в сторону Холмогор.

— Погоди!.. — окликнул его Банев. — Ты что же пеший?

— Пойду побыстрее.

— Час-то уж не ранний. Вдруг да опоздаешь. Бери-ка мою лошадь.

Когда Михайло уселся в сани и взял в руки вожжи, Банев сказал:

— Ну, вот и достигай своего. Голова-то у тебя на плечах. Меня, парень, кругом обошёл. И, Михайло, запомни: не на тебе грех, на мне, старом. Замолю.

Глава девятнадцатая ЧТО ВЫЛО УКАЗАНО В ПАСПОРТЕ

У входа в холмогорскую канцелярию мялась толпа мужиков. Они кого-то поталкивали в спину и потихоньку подсовывали к двери:

— Ступай, ступай, ну-ко!

Но мужик упирался и не хотел идти в дверь.

— Привёл, так первый и иди. Говорить смел. Дело теперь покажи.

Вдруг мужик обернулся лицом к толпе, сделал бешеные глаза, замахал длинными руками как жердями и закричал высоким отчаянным голосом:

— А? Что я вам, козёл, что ли, — вперёд идти!

Дверь открылась изнутри, и, подтолкнутый своими, мужик влетел вдруг в канцелярию. За ним сразу по нескольку, сталкиваясь в проходе, просунулись вперёд и остальные. Войдя, мужики сгрудились, и из толпы пошёл какой-то тихий гул, вроде как в улье гудело. Михайло вошёл, сел на скамейку. За толпой его не было видно.

— А, ваганы-шенкурцы жалуют! С каким делом? — спросил сидевший за столом Иван Васильевич Милюков.

Шенкурских мужиков с реки Ваги отличают с первого взгляда. Самый простой народ, по простоте всякий норовит их обидеть. Поэтому ваганы всегда и держатся «араушкой» — скопом.

— Ну, с какой нуждой-то? — спросил опять Милюков.

Ваганы переглядывались, моргали глазами и охали.

— Ну? — крикнул наконец Милюков.

Тогда тот ваган, которого толкали в спину, снял шапку, выставил вперёд правую ногу, подтянул к ней левую, будто неживую, и, поклонившись, сказал Милюкову тонким голосом:

— На обидчика, значит, челом бьём! — И вдруг, повернувшись, рявкнул каким-то нутряным басом на араушку: — Ну, вы!

Араушка сняла шапки, поклонилась и загудела:

— Рассуди!

— Будь милостивец!

— На тебя как на каменну стену!

Милюков важно погладил себе усы:

— Ну, ну! Говорите! Где, как не у нас, защита.

Простаков-ваганов ловко обошёл продувной архангелогородец. По весне они порядились к нему в покрутчики.[60] Лето и осень ходили на его каюках.[61] Подошла осень — расчёту получили вполовину. Остальное хозяин обещал выдать на зимнего Николу, на Холмогорской ярмарке. Вот ваганы и явились к хозяину за своим. А купец-то возьми и откажись. Ещё крик поднял: что, мол, за люди, не знаю, не ведаю, видом не видывал и слыхом не слыхал.

— Бумага есть ли у вас? — хмурясь, промолвил Милюков.

По араушке прошёл шёпот:

— Слышь ты, бумагу спрашиват.

— От и думай.

— Эх, сказал — лучше не пытать. Ещё беда стрясётся.

Один из ваганов, посмелее, спросил:

— Это про каку ж бумагу спрашивать изволите?

— Ну, когда с купцом рядились, бумагу-то писали?

Араушка обрадованно зашумела. Вперёд выступил оратор:

— Бумагу-то? Нет, нет, родимой! Негу. Не писали бумаги. Для ча нам бумага-то? Как заручались хозяином, да по ложке деревянной каждому от него дадено было, так и пошли. Запивной[62] рубль выдаден — и в путь. На словах, на словах всегда в покрутчики идём.

— Эх, сказано — ваганы! Ищи теперь ветра в поле.

— Бумагу-то, зачем бумагу? Всяка бумага супротив нас становится. По бумаге и подать идёт, по ней и в войско идти. Знаем. Мы по-хорошему. Без бумаги. А злой человек не то что с бумагой, а и без бумаги изобидит.

— В бумагу-то всякое поставить можно, во!

— Значит, как по ложке деревянной каждому дадено было…

— Теперь вам с вашими деревянными ложками и оставаться.

Ваганы разом высоко подняли пятерни и мерно опустили их в густые загривки. Крепко подрав затылки, они вдруг повернулись друг к другу и зашептались. Слышно было, как коновод шипел на остальных: «Говорил, с этого и начинать». Он достал из кармана тряпицу, в которой были увязаны деньги. Потом вышел из толпы и поклонился Милюкову:

— К вашей милости. От обчества, значит.

Милюков метнул быстрый взгляд на зажатую в руке у мужика тряпицу.

— А… — Затем он обратился к мужику: — Вот что, пойдём-ка в другую комнату. Про одно дело ещё спросить надо.

Они вошли туда и через минуту вышли обратно.

— Знаю вашего хозяина, не впервой на таком деле мне попадается. Хитер больно. Сегодня же управлюсь с ним.

— Будь милостивец!

— На тебя как на каменну стену!

И араушка, спотыкаясь, кланяясь, потянулась к выходу.

Когда все вышли, Милюков увидел Михайлу.

— Ага, — сказал он сумрачно, — ты, значит, тут был.

— Тут.

— С делом пришёл или так просто с проведаньем?

— С делом. Ловко вы это с ваганами управились. В самом деле, что ли, в их сторону дело решите?

— Как по закону выйдет, так и решится.

— Купец больше заплатит?

— А ты говори прямо своё дело.

— А ежели, Иван Васильевич, повыше про такие ваши дела узнают?

— Да не так уж и удивятся.

— Может, и верно. Пойду-ка я восвояси.

Милюков удерживал Михайлу:

— Ты постой, постой-ка. Ловок. Скажи свое дело. Посмотрим, не много ли запрашиваешь.

«В жизни, знаешь, вроде как на войне, в бою. А в бою не намахаться руками, а верх взять», — вспомнились Михаиле слова Сабельникова. Припомнился ему и ответ Шубного: «Ежели кто против тебя хитрый, то и над хитростью верх возьми».

— Когда шёл сюда, Иван Васильевич, не знал, как к делу приступиться. Ну, ежели какую тайну хотите сохранить…

— Не велика тайна-то.