Ал Алтаев - Гроза на Москве

• Название: Гроза на Москве
• Автор: Ал Алтаев
• Жанр: История

---

- Гляди, Ваня, - смеялся Юрий, - вон лошадка внизу! Ровно кошка ма-а-хонькая!

Злобно хохотал старший брат.

- А погляди-ка, какова будет собачка! - кричал он и, взяв любимого щенка Юрия, маленького, смешного, с разъезжающимися лапками, бросал его с головокружительной высоты.

Он помнил, как в глазах Юрия застывал ужас. Он помнил, как широко раскрывались его голубые, чистые, как весенние незабудки, глаза. А бояре смеялись:

- Ай да и потеха. Упал - не пискнул... Давай еще! Государь великий тешится.

Государь великий тешился. Плакал Юрий, а старший брат шептал ему:

- Молчи... молчи, Юрий... так буду я бросать, когда вырасту, лиходеев моих... Молчи, Юрий, я все припомню...

И с внезапной жестокой шуткой он раз обернулся к брату:

- Хочешь сейчас тебя сброшу?

Он помнил, как передернулось лицо Юрия и покрылись страшной бледностью его щеки, потом закатились глаза так, что видны были одни белки; потом Юрий взметнул руками и, отчаянно вскрикнув, упал и забился в припадке родимца.

То был первый припадок, а за ним пошло и пошло, и Юрий вырос бедным слабоумным князем, а Иван сел на престол отцовский грозным и беспощадным судьею бояр.

Все это припомнил теперь, стоя над постелью брата, московский царь.

Мигали тусклые огоньки бесчисленных лампад; с алых шелковых подушек глядело на царя знакомое детское лицо, белое, как повязка на лбу. И вдруг царь вздрогнул: он ясно увидел в этом лице страшное сходство с лицом своего сына, сырого*, болезненного Федора. Та же улыбка, то же выражение глаз, растерянное и скорбное... Неужели и сына его ждет та же судьба?

_______________

* С ы р о й - тучный.

Он склонился к самому лицу Юрия.

- Брат... Юрий... узнал? Очнись! Узнал?

В голосе его звучала небывалая нежность.

Сознание мелькнуло в глазах Юрия. Он вспомнил то, что так мучило его.

- Брат, - прошептал князь, протягивая к царю худую, прозрачную руку, - брат... Я умру... Жена... твоя жена... Мария... плакала... о сыне... о сыне она убивается... пожалеть ее надо, брат... пожалеть... она бедная...

Он помолчал и тихо, чуть слышно прошептал:

- И мою... мою Ульянушку... блюди, брат...

Больше Юрий говорить не мог, закрыл глаза и забылся...

Царь встал, открыл завесу и крикнул:

- Ульяна! Отходит Юрий... попа нужно - отходную читать...

Пришел священник и нашел князя Юрия без памяти, прочел над ним молитву, причастил и соборовал. Надежды на выздоровление больного не было.

Глава IV

ОКНО В ЕВРОПУ

Двор князя Юрия примыкал с одной стороны к ограде Чудова монастыря, с другой - к переулку Вознесенского, с третьей около него возвышался старый собор Николы Гостунского с особо чтимой чудотворной иконой Николы-угодника, покровителя брака.

Служба у Николы только что кончилась; народ хлынул на площадь; свечи были потушены, и дьякон Иван Федорович велел сторожу запирать церковь. Стоя на паперти, с изумлением заметил он старых своих знакомых - боярина Михаила Матвеевича Лыкова с племянником Иваном Сергеевичем, которые несли на руках кого-то живого или мертвого - Бог весть. Лыковы давно уже скрылись в воротах дворца князя Юрия, а гостунский дьякон все еще продолжал смотреть им вслед, заслонив рукою глаза от зимнего солнца.

Кругом уж гудел народ.

- Помер князь Юрий, батюшка наш, помер!

- Помер заступник убогих!

- Убили лютые вороги! Извести хотят царское семя!

- Нишкните! - крикнул дьякон, сбегая со ступеней паперти. - Вишь, Лыковы-то и назад идут.

Он узнал, что князь Юрий жив, только сильно голову разбил, и поклонился князю Лыкову в пояс:

- Сделай милость, князь, отведай у меня на печатном дворе хлеба-соли, дай послушать твоих речей мудрых... Горазд беден я духом, а люблю свет учения, премудрость Божию, паче жизни люблю.

Лыковы переглянулись. Иван Сергеевич сказал дяде:

- А для че, дядюшка, не пойти нам к дьякону? Он же нам покажет и книгу дивную "Деяния апостольские", что весною напечатал, и "Часовник", что, сказывают, к концу идет, и станки, и приборы печатные - дело затейное, дядюшка...

Михаил Матвеевич согласился.

Сквозь толстую стену, в узкую калитку с полукруглым сводом вошли они в печатный дом. По случаю праздника там не работали, но дьякон открыл дверь в палату, где с утра до ночи грохотали валики и нажимы печатных прессов, и показал молодому Лыкову с гордостью на груду громадных листов, испещренных затейливыми буквами, черными и неровными строками, показал на станки, темневшие неподвижно посреди груды бумаг, с винтами и тяжелыми прессами.

Он улыбался; он весь светился восторгом и гордостью, открывая заветную дверь.

- Любишь ты свое дело, Иван Федорович? - спросил боярин Лыков.

Князь Иван Лыков молчал; серые глаза его, полные пытливой мысли, впились в станки, темневшие в глубине.

- Люблю паче жизни, боярин, - сердечно сказал Иван Федорович, - да и не я один! Послал мне Господь товарища! Эй, Петруша! Тимофеич, тут ли ты?

Строгие глаза дьякона вглядывались в полутьму угла. Оттуда поднялась голова с шапкою спутанных черных волос.

- Тут я, - отозвался тяжело и угрюмо помощник Ивана Федоровича Мстиславец. - Где мне еще быть?

- Что делаешь, Петруха?

- Краску глядел. Вишь ты, краска вчера была очень густа.

И, переваливаясь, выполз он в полосу света, огромный, мохнатый, угрюмый, похожий на медведя.

- Не ест, не пьет, а все вокруг станков вертится, - засмеялся дьякон. - Пойдем, Петруха, хоть малость перекусить. А ты, Иван Сергеевич, батюшка, коли хочешь, приходи завтра на печатное наше дело поглядеть.

Вчетвером уселись они за стол в соседнем тесном покое, а дьяконица прислуживала им. И у нее было такое же сосредоточенное, постническое, почти строгое лицо, как и у ее мужа.

За пирогами рыбными зашла беседа о печатном дворе и о разных затеях царских. Вспомнили стародавнее время, и печатник поник головою.

- Приходит ноне трудная пора, - говорил он задумчиво, - намедни народ, как я шел в собор, на меня пальцами казал, вопил неведомо что... С нечистью будто мы ведаемся, нечистою силою книги печатаем. И то, вишь, слово не свято, что проклятым камнем тиснуто, каким-то заморским винтом завинчено... Прежде, вишь ты, про святых отцов рукописное слово было, так и впредь быть должно.

- Мало ль что зря болтают, - сказал горячо молодой Лыков.

- Оно так, - молвил задумчиво дьякон, - да какое ноне время? Одного этого Петрушку как увидит дурачье московское, так и орет: "Дьякон беса у себя в печатне держит, оттого и ладится у него дело греховное..." Поглядите сами: рожа-то у Петрушки больно богомерзкая, а силища-то, силища...

Мстиславец сидел неподвижно, опершись на громадный кулак и тупо уставясь в одну точку; он грезил о лучшем составе краски, о завтрашней работе, о буквах, стройно складывающихся в согласные строчки и бегущих в широкий мир поведать слово Божие.

Задумался и Иван Федорович, несколько минут молчал.

- Талант великий имеет Петрушка, - с нежностью начал снова дьякон, недаром его сразу разыскал князь Андрей Михайлович Курбский, большой начетник...

Последние слова дьякон произнес, понизив голос и глубоко вздохнув.

Боярин Лыков опустил голову.

- Вместе мы с Курбским на ратном деле под Казанью бились, - сказал он грустно, - вместе по-братски под русскими знаменами на басурманов шли, а ноне он изменником стал!

- С чего бежал он на Литву, дядюшка? - с любопытством спросил молодой Лыков.

- Сказывают, будто испужался, как ливонское дело пошатнулось; кары царской боялся, - уклончиво отвечал боярин. - Как побили нас ливонцы при Невеле, не та была ему у царя честь.

Иван Сергеевич простодушно отвечал:

- А мне сказывали - очень невзлюбил его царь с той самой поры, как невзлюбил Адашева с Сильвестром, и будто в Дерпте еще Курбскому грозили царской немилостью... а в те поры Алексей Адашев помер в заключении в Дерпте. И то все рассказывали князю Андрею, и как Адашев мучился, как смеялись над ним, над Адашевым, а брата Алексея Адашева, Данилу, лютой казнью...

- Нишкни, Ваня, о чем вздумал вспоминать!

- У нас двери крепкие, государь, - сказал дьякон, - жена моя не доносчица и Петрушка тоже.

- А мне так жаль, вот как жаль князя! - раздалось вдруг неожиданно.

Все обернулись на Мстиславца.

- Жалко, - упрямо повторил Мстиславец, - он и в печатном деле толк знал, и в писании; а как привезли станки-то эти заморские, он первый понял, к чему какой винт.

Дьякон засмеялся:

- Всяк кулик про свое болото! А я вот что тебе скажу, боярин: был на Москве поп Сильвестр; был на Москве Адашев; был и князь Курбский; Русь на них, аки земля на трех китах, стояла, а ноне что? Молчишь ты, боярин?

- Молчу, дьякон, молчу...

Низко опустилась голова князя Лыкова; серебряная борода упала до пояса.

- Сказано в священном Апокалипсисе, - продолжал Иван Федорович, сказано о "шестом царстве". А издревле в греческой земле было ведомо, что падет Измаил от русого рода, и государю нашему, царю московскому, заповедано было высоко поднять свою державу. Не шестое ли царство Москва и не русый ли род русский? И доколе были три кита опорою земли Московской, дотоль твердо стояла она; дрожал король Жигмонт, как дрожали все владыки земель христианских.