Треваньян - Шибуми

• Название: Шибуми
• Автор: Треваньян
• Жанр: Шпионский детектив

«Шибуми» – чрезвычайно сильное произведение о мире спецслужб и большой политики. Автор, о котором практически ничего кроме слухов не известно, оказался если не пророком, то уж точно обладающим неслабыми аналитическими способностями. Большинство его предсказаний о геополитике и о терроризме, увы, практически сбылось спустя более 20 лет после написания книги.

Воин-философ, так назвал Николая Хела один из его немногих друзей. Безусловно, эта короткая характеристика не является исчерпывающей, но она, возможно, отражает самое главное в натуре этого необыкновенного человека, европейца по внешности, воспитанного в восточных традициях, человека, являющегося грозой всех спецслужб и террористических организаций мира. Его продолжают бояться и после того как он официально отошел от дел. Он живет уединенно в средневековом замке на юге Франции и ему ничего не нужно кроме шибуми… Вы не знаете что такое «шибуми»? Читайте роман!

---

С кромки дюны ему видны были огни кафе и баров, полукругом огибавших маленькую гавань Сен-Жан-де-Лу, где рыбацкие лодки сонно покачивались на темной маслянистой воде. Перекинув рюкзак на другое плечо, Хел направился к “Кафе Кита”, чтобы подтвердить свой, сделанный по телеграфу, заказ на обед. Владелец кафе раньше был шеф-поваром в Париже; выйдя на пенсию, он вернулся к себе домой, в деревню. Ему доставляло несказанное удовольствие демонстрировать время от времени свое искусство, особенно когда месье Хел давал ему carte blanche<Полную свободу действий (франц.)> с точки зрения выбора блюд и расходов на их приготовление. Обед следовало приготовить и сервировать у месье де Ландэ, “чудесного маленького джентльмена”, который жил в большом старом доме ниже по побережью и которого никогда не видели на улицах Сен-Жан-де-Лу, так как его облик мог бы вызвать нежелательные замечания, а возможно, даже и насмешки плохо воспитанных мальчишек. Месье де Ландэ был чуть побольше метра ростом, хотя ему уже и перевалило за шестьдесят.

* * *

Когда Хел негромко постучал в заднюю дверь, мадемуазель Пинар осторожно выглянула в щелку между занавесками; лицо ее тут же расплылось в широкой улыбке.

– Ах, месье Хел! Заходите же! Прошло уже столько времени с тех. пор, как вы в последний раз, заглядывали к нам! Входите же, входите! Ах, вы совсем промокли! Месье де Ландэ с нетерпением ожидает обеда.

– Мне не хотелось бы оставлять лужи у вас на полу, мадемуазель Пинар. Может быть, вы разрешите мне снять брюки?

Мадемуазель Пинар вспыхнула и легонько, с явным удовольствием хлопнула его по плечу.

– О, месье Хел! Ну разве можно такое говорить? О, мужчины, мужчины!

В соответствии с правилами издавна установившегося между ними невинного, вполне целомудренного флирта, она отзывалась на его ухаживанья с волнением и плохо скрываемым удовольствием. Мадемуазель Пинар было слегка за пятьдесят – ей всегда, насколько Хел помнил, было слегка за пятьдесят. Высокая и сухощавая, с сухими, нервными руками и резкой, порывистой походкой, с лицом слишком длинным для ее маленьких глазок и тонкой линии рта, ибо большую его часть занимали лоб и подбородок, она выглядела бы, пожалуй, даже уродливой, если бы не доброта и мягкость, пронизывающие ее облик. Мадемуазель. Пинар была сделана из того же теста, что и все старые девы, и ее незапятнанную, внушающую искреннее уважение добродетель ни в коей мере не мог бы умалить тот факт, что на протяжении тридцати лет она была компаньонкой, нянькой и любовницей Бернара де Ландэ. Она была из тех женщин, которые восклицают “Zut!”<Возмутительно! Букв. “Дьявол! Черт!” (франц.)> или “Ма foi!”<Как можно! Букв. “Клянусь честью!” (франц.)>, когда кто-нибудь не на шутку рассердит их, выйдя за рамки приличий.

Провожая Хела до комнаты, которая всегда отводилась ему, когда он гостил в этом доме, она тихо, вполголоса заметила:

– Месье де Ландэ нездоров, вы знаете. Я рада, что он проведет сегодняшний вечер в вашем обществе, но вы должны быть очень осторожны. Он уже близок к Богу. Остались какие-то недели, в лучшем случае, месяцы – так сказал мне врач.

– Я буду осторожен, дорогая. Ну вот мы и пришли. Не хотите ли зайти ко мне, пока я буду переодеваться?

– О, месье!

Хел пожал плечами:

– Ну что ж, как хотите. Но придет день, и крепость падет, мадемуазель Пинар. И тогда… Ах, тогда…

– Чудовище! Ведь месье де Ландэ ваш добрый друг! О мужчины!

– Все мы жертвы наших страстей, мадемуазель. Беспомощные жертвы. Скажите, обед готов?

– Старший повар и его помощники целый день возились на кухне – просто ужас, что они там устроили! Так что все в полном порядке, все готово.

– Тогда увидимся за обедом. Там мы сможем втроем удовлетворить нашу страсть.

– О, месье!

* * *

Они обедали в самой большой комнате в доме, по стенам которой тянулись полки с книгами. Книги на них громоздились горами и были свалены в кучи в полнейшем беспорядке, свидетельствовавшем о страсти де Ландэ к наукам. Хотя есть и читать в одно и то же время де Ландэ считал вопиющим нарушением всяческих приличий, смешивающим к тому же одну его страсть с другой, лишая оба этих занятия немалой доли наслаждения, – но ему пришла в голову прекрасная идея соединить библиотеку и столовую, чтобы без промедления переходить от одного вида удовольствия к другому, так что длинный и узкий трапезный стол служил одновременно обеим этим целям. Сотрапезники расположились на одном конце стола – Бернар де Ландэ во главе, Хел по правую руку, а мадемуазель Пинар – по левую. Как и у всей мебели в доме, ножки у стола и у стульев были немного подрезаны, так что они были слегка высоковаты для де Ландэ и чуть-чуть низковаты для его нечастых гостей. Такова – как сказал однажды де Ландэ Хелу – природа всякого компромисса: условия, которые не удовлетворяют ни одну из сторон, но дают каждой весьма приятное и успокаивающее ощущение, что и другому не лучше.

Обед подходил к концу, и они предавались отдыху, ведя легкую и непринужденную беседу в перерывах между блюдами. Им подали икру с берегов Невы с горячими блинами на специальных салфетках; за нею последовало жаркое из барашка “по-королевски” (де Ландэ нашел, что подливка к нему слишком отдает мятой); было тут и филе морского языка “а ля шато-икем”, и куропатки, запеченные в золе (де Ландэ заметил, что для настоящего аромата лучше было бы взять древесину грецкого ореха, однако он счел и угли, оставшиеся от сожжения дубовых поленьев, вполне достойными и придающими кушанью приятный вкус и аромат); за этим последовало блюдо из молодого ягненка “а-ля Эдуард VII” (де Ландэ выразил сожаление, что оно недостаточно охлаждено, но он понимал, в какой спешке готовился обед для месье Хела), рис по-гречески (многовато красного перца, что де Ландэ отнес на счет места рождения повара), сморчки (маловато лимонного сока, в чем де Ландэ усмотрел проявление скверного характера кулинара), корешки флорентийских артишоков (резкое несоответствие между швейцарским сыром и пармезаном в соусе, причиной которого, по мнению де Ландэ, служили упрямство и извращенный вкус этого кашевара) и, наконец, салат по-датски (который де Ландэ, хотя и не без легкого сожаления, нашел превосходным).

От каждого из этих блюд де Ландэ пробовал совсем понемножку, что позволяло ему одновременно сохранять ощущение вкуса и аромата всех подаваемых кушаний. Его сердце, печень и пищеварительная система были в таком плачевном состоянии, что врач прописал ему строгую диету из самой пресной пищи. Хел вообще привык ограничивать себя в еде, а потому тоже ел очень мало. Мадемуазель Пинар, правда, не страдала отсутствием аппетита, однако ее понятия об изысканных манерах и безупречном поведении за столом предполагали отщипывание крохотных кусочков пищи и медленное, тщательное их пережевывание, причем жевала она в основном передними зубами, как-то по-заячьи вытянув вперед губы и то и дело грациозным движением поднося к ним салфетку. Одной из причин, почему хозяин “Кафе Кита” так любил готовить для Хела эти, случавшиеся время от времени, скромные трапезы, были пиры, которые он задавал своим друзьям и многочисленному семейству по вечерам в такие деньки.

– Это просто ужасно, как мало мы с тобой едим, Николай, – произнес де Ландэ своим удивительно глубоким и низким голосом. – Ты, с этим твоим монашеским аскетизмом в еде, и я, с моим урезанным Господом телосложением! Когда я вот так, по капельке, клюю с тарелки, я чувствую себя, как богатый десятилетний мальчишка в роскошном борделе!

Мадемуазель Пинар укрылась на мгновение за своей салфеткой.

– А эти наперстки с вином! – горестно сетовал де Ландэ. – Ах, подумать только, до чего же низко я пал! И это человек, который, благодаря своим познаниям и деньгам, превратил обжорство в высочайшее искусство! Судьба, вероятно, смеется надо мной, или уж я и не знаю, что тут еще сказать! Ты только взгляни на меня! Я ем так, словно анемичная монахиня, исполняющая епитимью в наказание за свои грешные мечты о юном священнике!

Салфетка вновь прикрыла стыдливый румянец мадемуазель Пинар.

– Ты так серьезно болен, мой старый, дорогой друг? – спросил Хел. Они привыкли говорить между собой обо всем открыто и прямо.

– Я болен смертельно. Мое несчастное сердце больше похоже на губку, чем на насос. Я отошел от дел уже – сколько там? Пять лет тому назад? И в течение четырех из них от меня не было никакого толку милой мадемуазель Пинар – ну разве что в качестве наблюдателя.

Слева от него опять взметнулась салфетка.

В конце обеда подали мороженое, фрукты, различные засахаренные сладости – но никаких коньяков или аперитивов, – после чего мадемуазель Пинар удалилась, предоставляя мужчинам возможность поговорить о своих делах.

Де Ландэ слез со стула и направился к камину; два раза по пути он останавливался, чтобы передохнуть; наконец он уселся поближе к огню на низеньком кресле; ноги его тем не менее не доставали до пола, и ему пришлось вытянуть их перед собой.