Треваньян - Санкция Айгер

• Название: Санкция Айгер
• Автор: Треваньян
• Жанр: Шпионский детектив

Долгожданный триллер одного из самых загадочных авторов жанра. У профессора искусствоведения, доктора Джонатана Хэмлока на редкость дорогие увлечения – коллекционирование картин и альпинизм. Вот и приходится подрабатывать на стороне – заниматься санкционированием предателей по заданию разведки (санкцией на языке профессионалов называется убийство). 

Последнее задание самое сложное – ликвидировать предателя, учасника восхождения на Айгер, одной из опаснейших вершин Альп. Агент, которого необходимо санкционировать, находится среди трех альпинистов, готовящихся к восхождению на неприступный северный склон. Кто из них цель – неизвестно. В общем, «пусть он в связке в одной с тобой – там поймешь, кто такой».

Умный и весьма едкий стеб на тему разведки и искусства, с отлично выписанными восхождениями альпинистов.

---

Только на одной фотографии был человек из долины. В память о единственном своем друге из мира международного шпионажа Джонатан сохранил снимок, на котором криво улыбался в объектив покойный Анри Бак. За смерть Анри Джонатан еще отомстит.

Он сел за стол и допил мартини. Потом он достал из ящика стола небольшой пакетик и набил его содержимым чашу узорного кальяна, который он поставил на ковер перед своей Кассат. Джонатан уселся на кожаный пуф. Он сгорбившись курил, лаская поверхность холста все более отрешенным взглядом. Затем, как иногда случалось, из ниоткуда пришла мысль, что всем укладом своей жизни – университет, искусство, дом – он обязан бедняжке мисс Офель.

Бедная мисс Офель. Увядшая, трепетная, хрупкая старая дева. Мисс Офель с чесоткой в промежности – про себя он ее иначе не называл, хотя у него хватало ума вести себя со скромностью и благодарностью, когда она навещала его в колонии для несовершеннолетних. Мисс Офель одиноко проживала на окраине Олбани в особняке, являвшем собой памятник безвкусице викторианской поры. Она была последней представительницей рода, богатство которого взросло на удобрении, перевозимом по каналу, соединяющему озеро Эри с Гудзоном. После нее никаких Офелей не было и не будет, и тот скромный инстинкт материнства, которым обладала мисс Офель, целиком растрачивался на кошечек, птичек, собачек с приторными именами. Однажды ей пришла в голову мысль, что благотворительно-воспитательный патронаж, возможно, развлечет ее и, несомненно, будет угоден Богу. Но у нее не хватило духу ходить по трущобам, где пахнет мочой, и гладить детишек по головкам, где очень даже могут водиться гниды. И поэтому она попросила своего адвоката подыскать ей какого-нибудь несчастненького поприличней. И адвокат подыскал ей Джонатана.

Джонатан в это время был в колонии, куда попал за попытку решить проблему перенаселения Норт-Перл-Стрит путем сокращения числа жителей этой улицы на двух задиристых мальчишек-ирландцев. У этих мальчишек хватило глупости на следующее умозаключение: раз все учителя школы № 5 в восторге от ума и сообразительности Джонатана, то этот самый Джонатан несомненно является “пидорасом”. Джонатан был значительно меньше их, но нанес удар, пока соперники еще говорили “Да че ты?”. К тому же он не оставил без внимания те преимущества, которые дает в ближнем бою восемнадцатидюймовая свинцовая труба – эту трубу он заранее присмотрел в тупичке. Прохожие вмешались и спасли жизнь юным ирландцам, чтобы те и дальше могли задираться – но уж красавцами им стать было не суждено.

Когда мисс Офель посетила Джонатана, она нашла, что он мягок и вежлив, эрудирован и наделен своеобразной привлекательностью: кроткие глаза и тонкое лицо свидетельствовали, наряду с прочим, что он бесспорно “приличен”. Когда же она узнала, что Джонатан такой же беспризорник, как и ее щеночки и птички, все было решено. Как только Джонатану исполнилось четырнадцать лет, он поселился в особняке Офелей. После ряда тестов на умственное развитие и профессиональные склонности им занялась целая армия частных учителей, которые натаскивали его к экзаменам в университет.

Каждое лето в целях расширения образования мисс Офель брала его с собой в Европу, где у него выявился природный дар к языкам и – что для него самого оказалось куда более важно – пробудилась любовь к Альпам и альпинизму. В честь его шестнадцатилетия было устроено скромное – на двоих – торжество с шампанским и птифурами. Мисс Офель слегка захмелела, пустила слезу по поводу своей никчемной жизни и сделалась очень-очень ласкова к Джонатану. Она обняла его и поцеловала своими увядшими губами. Потом она обняла его покрепче.

К утру она придумала для этой процедуры нежное названьице, и после этого почти каждый вечер смущенно просила Джонатана сделать “это” – ради нее.

На следующий год, выдержав целый залп экзаменов, Джонатан, в возрасте семнадцати лет, поступил в Гарвард и закончил его в девятнадцать. Незадолго до получения Джонатаном диплома мисс Офель тихо скончалась во сне. На ее неожиданно маленькое наследство Джонатан продолжил образование и время от времени предпринимал поездки в Швейцарию, где у него уже стала складываться солидная репутация в альпинистских кругах.

По чистой случайности он устроился на лето в помощники к одному профессору-искусствоведу, который составлял каталог собрания произведений искусства, оставшихся после конфискации нацистских кладов по окончании войны и после того, как сливки с этих повторно украденных сокровищ снял один американский газетный магнат. Кое-что с барского стола перепало и университету – как подачка для умиротворения совести нации. Надо сказать, что эта самая совесть тогда только что оправилась от уничтожения Хиросимы – без какого-либо заметного ущерба для себя.

При составлении каталога Джонатан вписал туда одно небольшое полотно с пометкой “автор неизвестен”, хотя в отправочной квитанции автором значился малоизвестный художник итальянского Возрождения. Профессор слегка пожурил его за ошибку, но Джонатан заявил, что никакой ошибки нет.

– Откуда такая уверенность? – спросил профессор, которого заявление Джонатана изрядно позабавило.

Джонатана же этот вопрос удивил. Он был еще молод и пребывал в заблуждении, что его наставники знают свой предмет.

– Да это же очевидно. Картину этого автора мы видели на прошлой неделе. А это полотно написано совсем другой рукой. Вы только взгляните.

Профессор почувствовал себя несколько неуютно.

– Ты-то откуда знаешь?

– Да вы взгляните! Возможно, конечно, с этикеткой ошиблись на той, другой картине. Этого я точно сказать не могу.

Было проведено исследование, и выяснилось, что Джонатан прав. Одна из картин была писана самим малоизвестным мастером, а вторая – его учеником. Этот факт был установлен давно и известен всем уже три сотни лет. Однако кафедра истории искусств его почему-то проглядела.

Авторство сравнительно малозначительного произведения заинтересовало профессора намного меньше, чем сама непостижимая способность Джонатана распознать его. Джонатан и сам не мог объяснить, почему, стоило ему лишь раз внимательно рассмотреть работу какого-либо художника, он в дальнейшем мог определить любую картину, написанную той же рукой. Он определял мгновенно и неосознанно, но совершенно безошибочно. У него всегда возникали трудности с Рубенсом и его “фабрикой живописи”, и Ван Гога он вынужден был воспринимать как двух разных художников – до приступа безумия и пребывания в Сан-Реми и после. Но в целом суждения Джонатана были неопровержимы, и вскоре он стал незаменим для крупных музеев и серьезных коллекционеров.

После учебы он устроился на преподавательскую работу в Нью-Йорке и начал публиковаться. Одна за другой выходили статьи, одна за другой в его квартире на Двенадцатой улице появлялись и исчезали женщины, и месяцы текли в жизни приятной и бесцельной. Затем, ровно через неделю после выхода его первой книги, товарищи и соотечественники решили, что теперь-то он окончательно созрел для исполнения почетной миссии – поработать мишенью для корейских пуль.

Как впоследствии выяснилось, выполнять именно эту обязанность от него требовали не так уж часто. Те немногие пули, которые летели в его сторону, вылетали из стволов земляков-американцев. Дело в том, что, поскольку он был очень умный, он, естественно, попал в армейскую разведку, в батальон “Сфинкс”. Четыре псу под хвост выброшенных года он защищал родину от агрессии коммунистического империализма тем, что пресекал попытки предприимчивых американских солдат пополнить свои доходы за счет продажи имущества Вооруженных сил на черных рынках Японии и Германии. Его работа требовала постоянных разъездов, и он весьма преуспел по части траты казенного времени и денег на горные восхождения и на сбор материала для статей – надо же было поддерживать ученую репутацию.

Когда же родина наконец должным образом проучила зарвавшихся северных корейцев, Джонатана списали на гражданку, и он начал примерно там же, где остановился четыре года назад. Жизнь вновь стала приятной и бесцельной. Преподавание, доведенное им до автоматизма, было необременительно, статьи писались сразу набело – они почти никогда не требовали переработки и никогда этой переработки не удостаивались. Свой досуг Джонатан коротал одним из двух способов: либо слонялся по своей квартире, либо совокуплялся с первыми подвернувшимися под руку женщинами – последнее лишь в том случае, если на совращение не требовалось больших усилий, а чаще всего так оно и было. Но Джонатан постепенно утрачивал вкус к этой приятной жизни: в нем неудержимо росла страсть к коллекционированию. Когда он еще работал на “Сфинкс” в Европе, ему в руки попало с полдюжины краденых полотен импрессионистов. Эти первые приобретения разожгли в нем неугасимый пламень собирательства. Просто смотреть и наслаждаться было уже недостаточно – надо было обладать. Благодаря приобретенным через “Сфинкс” связям Джонатану был открыт доступ к полотнам, появляющимся на черном рынке и рынке краденого, а его несравненный дар оберегал его от обманов и подделок. Но на эти потребности явно не хватало доходов.