Курт Воннегут - Рецидивист (Тюремная пташка)

• Название: Рецидивист (Тюремная пташка)
• Автор: Курт Воннегут
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

А Фендер-то к этому моменту «в другой вселенной себя ощутил» — это он так выразился. И в этой вселенной настолько ему лучше было, чем в прежней, хотя просто женщина у него появилась, только и всего, — словом, в прежнюю вселенную он ни за что возвращаться не хотел. Идзуми призналась ему: да, я живу на свете ради коммунистической идеи, — но Фендеру почему-то не показалось, что так только враги могут разговаривать. «Я подумал: нормально рассуждает, она просто хороший человек и в другой вселенной живет».

В общем, одиннадцать дней он ее у себя прятал и при этом старательно выполнял, что требовалось по службе, осторожность проявил. А на двенадцатый день — наивный человек, да и голова у него совсем пошла кругом — спрашивает у одного матроса с новозеландского судна, доставившего говядину: возьмешься за тысячу долларов девушку из Японии вывезти? Матрос об этому своему капитану доложил, а тот американским властям. Тут же Фендера с Идзуми забрали, его в одну камеру, ее — в другую, и больше они так и не свиделись.

Про ее судьбу Фендер не знал ровным счетом ничего. Исчезла она. По слухам, которым скорее всего можно верить, ее незаконно передали южнокорейским агентам, а те доставили Идзуми в Сеул, где она без всякого судебного разбирательства была расстреляна.

Фендер ни об одном своем поступке не жалеет.

Вижу, брюки он вытащил от моего костюма цивильного — тот самый, серый в полосочку костюм от братьев Брукс. Помнишь, говорит, у тебя тут на ширинке здоровая дыра была прожжена?

— Помню.

— А ну, где она?

Нигде ее нет. И вообще ни одной дырки нет на костюме. Он, оказывается, в штопку его посылал, в Атланту, за собственные денежки.

— Это, Уолтер, — говорит, — мой тебе подарок по случаю освобождения, носи, дорогой, на здоровье.

Я знал, что Фендер почти всем освобождающимся делает от себя подарки. А на что еще ему деньги свои расходовать, которые платят за его научную фантастику? Но вот что он мои костюм в штопку послал, это, я вам скажу, уж такая с его стороны заботливость, такая доброта — вообразить невозможно. Я так и онемел. Чуть не расплакался. И благодарю его, благодарю, а у самого слезы в глазах.

Он не успел ответить, как послышались крики и затопотали по кабинетам, выходящим окнами наружу, туда, где четырехполосное скоростное шоссе. Видно, решили, что прибыл Верджил Грейтхаус, бывший министр здравоохранения, просвещения и социальных пособий. Ложная тревога, как выяснилось.

Клайд Картер с доктором Фендером выскочили в приемную взглянуть, что случилось. В этом корпусе двери никогда не запираются. Фендер, приди ему охота, мог бы шагать себе по коридорам да шагать, пока не выйдет из здания. Клайд был без оружия, у нас все конвоиры без оружия ходят. Решись Фендер на побег, может, кто и попробовал бы его задержать, хотя сомневаюсь. Это была бы первая попытка побега за двадцать шесть лет существования нашей тюрьмы, вряд ли бы кто-то сразу сообразил, что в таких случаях полагается делать.

Мне было все равно, прибыл Верджил Грейтхаус или еще нет. Когда явится — со всеми новенькими так, — произойдет нечто наподобие гражданской казни. А мне совсем не нравится, как человека, кто бы он ни был, хоть Верджил Грейтхаус, превращают всего лишь в подобие человека. Поэтому я остался в каптерке. Хорошо, что из-за этой суеты можно побыть одному. Подарок судьбы, и я им воспользовался. Для того воспользовался, чтобы совершить, может быть, самый непристойный за всю мою жизнь интимный поступок. Я родил надломленного, вечно ворчащего старичка — для этого только и потребовалось, что в цивильный костюм облачиться.

Натянул я белые трусы из плотной ткани и носки в рубчик черные, почти до колена, в салоне мужской одежды «Тэлли-хоу» куплены, в Чеви-Чейз. Рубашку белую фирмы «Стрела» надел — из универмага «Гарфинкел» в Вашингтоне. Потом костюм от братьев Брукс, в Нью-Йорке приобретен, а к нему полосатый галстук вроде офицерского и черные башмаки, тоже в Нью-Йорке покупал. Шнурки вот порвались, узелками тугими затянуты. Ясное дело, Фендер не догадался их проверить, а то бы уж непременно новыми заменил.

Из всех этих вещей самая старая — галстук. Я его и правда носил еще во время войны. Подумать только! Один англичанин, с которым мы вместе занимались медицинским обеспечением, когда готовили высадку в Нормандии, сказал, что такие галстуки были у офицеров Королевского корпуса валлийских стрелков.

— Вас, стало быть, должны были дважды убить: на Сомме в первую мировую войну, — объяснил он, — и еще раз в эту войну, у Эль Аламейна.[23] Не самый везучий корпус, а?

Полосы на этом галстуке так идут: посередине широкая бледно-голубая лента, над ней узенькая полосочка цвета молодой листвы, а внизу оранжевая. Он и сейчас на мне, этот галстук, который я нацепил, отправляясь утром в свою фирму грамзаписей «Музыка для дома», входящую в корпорацию РАМДЖЕК.

Когда Клайд Картер с доктором Фендером вернулись в каптерку, я предстал перед ними опять вольным. До того себя чувствовал неловко, словно на самом деле сию минуту на свет родился, — ноги дрожат, и сказать ничего не могу. Еще не понимал, как же я во всем цивильном выгляжу. Там, в каптерке, есть большое зеркало, только оно было к стене повернуто. Фендер, когда новенького ждет, всегда поворачивает зеркало к стене. Лишнее свидетельство, какой он деликатный. Если новичку тяжело смотреть, во что он превратился, натянув тюремную робу, так и не увидит.

Но зачем зеркало? Ведь и по выражению их лиц, Клайда и Фендера то есть, нетрудно было догадаться, что не больно-то я похожу на беспечного щеголя с бульваров из песен покойного Мориса Шевалье.[24] Клайд с Фендером тут же постарались скрыть жалость насмешками да шуточками, только вот не успели.

Фендер давай разыгрывать моего дворецкого, а я вроде как послом состою. «Доброе утро, господин посол, — говорит. — Утро сегодня просто ослепительное. Ее Величество ожидают вас к ленчу в час дня».

А Клайд говорит: гарвардских сразу видать, есть в них что-то такое особенное. Но зеркало-то не спешат лицом ко мне повернуть, пришлось самому.

И вот кого я в зеркале увидел: костлявого старика-мусорщика, родом, должно быть, из славян. Не привык он в костюмах с галстуками разгуливать. Воротник рубашки слишком просторный, да и пиджак обвис — не костюм, а тент какой-то, вроде как в цирке. Вид угрюмый — как на похоронах. Не идет ему такой костюм, совсем не идет. Похоже, нашел его в мусорном баке, куда богатые выбрасывают свои тряпки.

Ну и пусть.

7

Уселся я на скамью, которая стоит под открытым небом у шоссе, прямо перед тюрьмой. Автобуса жду. Рядом побуревший чемодан из парусины с кожей лежит, такие офицерам выдают. В мои героические времена я его таскал за собой по всей Европе. Сверху на чемодане старая шинель, тоже от тех денечков сохранилась. Сижу одинодинешенек. Опаздывает автобус, опаздывает. А я все карманы пиджака ощупываю, хочу удостовериться, что бумаги на месте: справка об освобождении, ваучер правительственный — чтобы билет на рейс от Атланты до Нью-Йорка взять, туристским классом, деньги да диплом, удостоверяющий, что я доктор миксерологии. Солнце жарит, мочи нет.

Денег у меня было триста двенадцать долларов одиннадцать центов. Двести пятьдесят — чеком, выписанным правительственным чиновником, эти не больно-то украдешь. Собственные мои денежки, кровные. После того как десять раз пересчитали да вычли что положено, на счету у меня после ареста осталась именно эта вот сумма, до последнего цента: триста двенадцать долларов с мелочью, на которые уж никто не посягнет — мое это, только мое.

Так, стало быть, снова к системе свободного предпринимательства предстоит приспособиться. На заботу да защиту федерального правительства мне больше рассчитывать нечего.

Я последний раз к этой системе прилаживался в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, через два года после того, как Леланда Клюза посадили за лжесвидетельство. Десятки нашлись таких, кто дал против него показания, и намного эти показания были хуже, чем мои. Я-то всего-навсего сказал, что до войны он был членом коммунистической партии — по-моему, принадлежавших к поколению, которое росло в годы Депрессии, обвинять за это так же обоснованно, как за то, что они не пренебрегали благотворительной похлебкой. А другие-то под присягой показывали, что Клюз всю войну коммунистом оставался и передавал секретную информацию агентам Советского Союза. Обалдеть!

Для меня-то все это было полным откровением, возможно, просто враньем. Мне от Клюза ничего и не требовалось, только бы он признал, что я говорил правду, и про такое, о чем всерьез даже толковать странно. Бог свидетель, не хотел я его заложить, не стремился, чтобы посадили его. А для себя самого ждать мне тоже было нечего, ясное дело, до конца дней буду теперь попреками себя изводить за то, что по нечаянности ножку ему подставил, никогда уже в норму не приду. А в остальном жизнь, думал я, пойдет примерно так же, как шла обычно.