Владимир Аничков - Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

• Название: Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)
• Автор: Владимир Аничков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-85887-034-1

Автор книги родился в 1871 г. в родовом имении в Смоленской губернии. Окончил Коммерческое училище в Санкт-Петербурге и Высшее техническое — в Москве. Четверть века возглавлял отделение Волжско-Камского банка в Екатеринбурге, одновременно являясь директором-распорядителем Алапаевского горного округа.

В силу своего положения В. П. Аничков оказался в центре февральских и послефевральских событий на Урале и в Сибири.

Сразу же после Февральской революции Аничков вошёл в состав Комитета общественной безопасности. После прихода к власти большевиков и национализации банков автор пережил арест, бегство в леса Урала. В 1918 г. в его доме останавливался великий князь Сергей Михайлович, погибший от рук большевиков, следователь Н. А. Соколов, камердинер Императора Т. И. Чемодуров…

Значительное внимание в книге уделено периоду правления адм. А. В. Колчака. Аничков вошёл в состав Министерства финансов Омского правительства, деятельно участвуя в разрешении финансовых проблем Сибири того времени.

В 1919 г. Аничков переехал во Владивосток, где на протяжении трёх лет чередой сменяются правительства. В 1923 г., предчувствуя близкий захват Приморья большевиками, он покинул Россию и через Шанхай добрался до берегов Америки. В 1932 г. поселился в Сан-Франциско, где открыл первый русский книжный магазин «Русская Книга». Умер в 1939 г., похоронен в Сан-Франциско на сербском кладбище.

Воспоминания богаты живыми наблюдениями и редкими деталями.

---

Толпа заулюкала, и городской голова скрылся за кулисами.

Не знаю, что было дальше. Меня попросили немедленно перейти в буфетную комнату для обсуждения вопросов, связанных с образованием Комитета.

Едва мы, выбранные от думы, вошли в узкую и длинную комнату буфета, как Пиджаков объявил заседание открытым, а Толстоух, отрекомендовавшись украинским хлеборобом, отдал приказ немедленно вызвать всех ротных Сто двадцать шестого полка. Не прошло и десяти минут, как в комнату вошли шестнадцать офицеров в походной форме и шинелях, с револьверами за поясом и шашками наголо и, встав против нас в четыре шеренги, совершенно изолировали нас от входа.

Ещё раз подтвердив, что заседание объявлено тайным и что каждый, кто не согласится с его решением, будет убит на месте, самочинный председатель предложил собранию немедленно произвести аресты всех власть имущих, не исключая полковых командиров и штаба бригады, а затем занять караулами вокзал, почту и телеграф.

Инженер Бабыкин, оказавшийся здесь, сказал, что к вокзалу нужно подходить с большой осторожностью, ибо может случиться катастрофа.

Кенигсон попросил слова и начал указывать на полную бесполезность неорганизованных выступлений.

В ответ на это председатель предложил лишить слова всех присутствующих представителей буржуазной думы как жалких трусов.

Всё возмутилось во мне от этого наглого предложения. Сердце болезненно сжалось, голова начала кружиться, я был близок к обмороку. Помню только бледное, грустное лицо Давыдова, очевидно, тоже близкого к обморочному состоянию.

Я сорвался с места и бешено накинулся на председателя:

— Мы трусы? Нет, трусы, и позорные трусы, — вы! Вам надо всех арестовать, ибо вы боитесь за собственную шкуру, за тёмное прошлое, видя во всех и везде контрреволюцию. Да какой вы председатель, кто вас выбрал, как смеете вы объявлять заседание тайным и выносить резолюцию о лишении нас слова? Я заявляю, что не признаю вас председателем, и не желаю оставаться в этом заседании, а потому выхожу немедленно, — и с этими словами двинулся к выходу.

Стоявший рядом Питерский шепнул мне: «Смотрите, офицерам не приказано никого выпускать отсюда живыми». Но я шёл прямо на офицерские шеренги, которые расступились предо мной и шедшими вслед за мной гласными. И никто из офицеров не только не замахнулся шашкой, но и не проявил ни малейшего намерения к нашему задержанию.

Совершенно не сговариваясь, мы очутились в клубе.

Отлично помню, как, войдя в зал клуба, я был поражён присутствием массы клубной публики, спокойно игравшей в лото.

Знакомая картина… Какой нелепой представилась она мне в этот момент! Как, думалось мне, в России революция, только что я был в опасности, меня могли убить, да и не одного меня… Нет сомнения, что в эту ночь будут произведены аресты как нас, выбранных в Комитет гласных, так и всей администрации и полковых командиров. Возможно, эти аресты не пройдут вполне благополучно и не обойдутся без человеческой крови. А публика мирно играет в дурацкую игру. Нет, от этой публики не жди поддержки, не жди спасения, в ней наша гибель. И злое чувство закралось в мою взволнованную душу. О, как хотелось взять хлыст и перебить всю эту ожиревшую, глупую и развращённую публику! Ничего, пусть играют, доберутся революционеры и до их толстой шкуры. И поделом, злорадствовал я.

Мои мысли были прерваны подошедшими ко мне Чистосердовым и Кролем.

— Необходимо сейчас же приняться за рассылку повесток представителям всех организаций с просьбой завтра к вечеру прислать в думу делегатов на организационное собрание Комитета общественной безопасности. Впрочем, об этом поговорим отдельно. Идёмте в библиотеку, там, вопреки обычаям клуба, нам накрыт ужин. Необходимо прочно и основательно сговориться.

Я пошёл в библиотеку, где застал за столом всех думцев, приехавших с тайного собрания в театр.

Нельзя сказать, чтобы настроение было весёлое.

Кажется, Кенигсон заговорил первым.

— Нет сомнения, господа, что компания, от которой мы уехали, сегодня ночью начнёт производить намеченные аресты. Конечно, дабы гарантировать себе личную безопасность, этим господам придётся прежде всего арестовать не согласных с ними.

— Да, — сказал всегда молчаливый Соколов, — а уж вас, Владимир Петрович, первого схватят. Ну и отделали вы их! Только не советую я вам в будущем выступать с такими речами. Я всё думал, что вас хватит кондрашка. Сперва вы сделались бледнее полотна, а когда вскочили, были красным, как кумач.

— Что же делать? — спрашивали все. — Нужно ли предупредить командиров полков о грозящей опасности?

— Пожалуй, это будет истолковано как донос.

— Совершенно верно, — подтвердил Давыдов. — Если мы их предупредим, то всё равно от ареста не спасём, поскольку против них идёт офицерство. А вот себя в корне дискредитируем…

— Молчать и ждать спокойно событий?..

На этом и порешили. Так велики и сильны были традиционные понятия о рыцарской чести, проводимые в общество дворянством. И как надсмеялись потом над этим благородством переоценившие все ценности коммунисты…

К нашей компании присоединился Л. А. Кроль и начал развивать мысль, уже переданную мне, о необходимости сконструировать заново Комитет общественной безопасности путём приглашения как можно большего числа представителей всевозможных организаций и тогда уже приступить к выборам, а эти аннулировать. По всему было видно, что он хочет взять вожжи революции в свои руки и попасть в председатели Комитета. Каждый из нас с большим удовольствием переуступил бы право своего избрания, и мысль Кроля по существу была правильная. Этим способом можно было, хотя бы на время, приблизить к управлению более или менее умеренные элементы, откинув большинство крайне левых. И предложение его было принято единогласно. Все мы тотчас после ужина принялись за составление списка организаций и редактирование повесток.

Все старались подольше засидеться в клубе, ибо перспектива быть арестованным по возвращении домой ничего хорошего не предвещала.

Но прошло время, клуб начал пустеть, и волей-неволей пришлось возвращаться домой.

Как хорошо, думал я, что жена и Наташа уехали в Петроград. По крайней мере некому будет волноваться, если меня арестуют и даже пристрелят. Вот если, спаси Господи, ранят — а живым в руки я решил не даваться, — что тогда?..

С этими невесёлыми мыслями подъехал я к своей квартире, расположенной над банком.

Во флигеле был виден огонь. Значит, полковник Тимченко, командир Сто сорок девятого полка, ещё не спит. А быть может, он уже арестован?

Когда я очутился один в своей спальне, страх напал на меня, и вместе со страхом всё сильнее начал мучить вопрос: что с Тимченко?

Пойду поговорю с ним по телефону. Ну, а если телефонная станция уже в руках революционеров? Тогда сейчас же узнают, что я хотел говорить с Тимченко, дабы передать ему постановление тайного совещания. Однако какое же это совещание, когда я сам не признал ни председателя, ни его постановлений?

Ободренный этой мыслью, я подошёл к телефону:

— Это вы, Владимир Ильич?

— Я. А это вы, Владимир Петрович? Я не сплю и всё поджидаю вас. Можно к вам прийти?

— Прошу, но только не звоните, я сам открою вам дверь.

Как ни старался я не шуметь, чтобы прислуга не узнала о моём ночном свидании с Тимченко, но всё же, когда я спускался по парадной лестнице, наверху появилась наша старшая горничная, крайне любопытная старая дева.

— Варя, вам что?

— Да я слышу, что кто-то ходит.

— Вы мне не нужны, идите спать.

Верхняя дверь призакрылась, но я чувствовал, что Варя подслушивает, почему и начал, топая ногами, подниматься наверх. Когда дверь плотно закрылась, я вновь спустился вниз и, открыв дверь, впустил полковника. Мы прошли в кабинет.

— Рассказывайте, Бога ради, что произошло. Я всю ночь поджидал вас.

Я по секрету передал ему всё, что знал.

— Да, положение… — сказал Тимченко. — Живым им в руки я не дамся.

— Что же вы думаете делать, полковник?

— Думаю вызвать к себе караул.

— Но тогда узнают, что я вам всё передал и выдал эту шпану. Нет, я прошу вас этого не делать. Лучше будем выжидать. Ворота наши крепкие, и, если в них будут ломиться, бегите ко мне, и мы вместе удерём или через банк, или через сад.

Моё предложение было принято, и мы расстались.

* * *

Полковник Владимир Иванович Тимченко за неудачные бои перебитого полка был возвращён в тыл и принял командование Сто сорок девятым полком, стоящим в Екатеринбурге.

Это был славный малый, любящий общество, женщин, вино и карты. Последними он особенно увлекался, крупно играя в железку. В то время ему везло: выиграв около ста сорока тысяч рублей, он держал их на текущем счёте в нашем банке.