Владимир Романовский - Хольмгард

• Название: Хольмгард
• Автор: Владимир Романовский
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-27172-6

Версия с СИ: 27/05/2008.

* * *

Аннотация автора:

Второй роман «Добронежной Тетралогии». Варанг смоленских кровей, поступивший на службу к новгородскому посаднику в связи с неувязками в личной жизни, принимает участие (вместе со своими друзьями) в борьбе заговорщиков с правительством.

* * *

Аннотация издательства:

Какой из городов земли Русской может сравниться по величию и славе с самим Киевом? Только Хольмгард. Сюда стекаются товары из полуночных стран, здесь ищут наживы воинственные норвежцы, а хитроумные греки нанимаются на службу в княжескую казну.

В Хольмгарде даже уличные девки говорят на языке бриттов. И при этом произносят очень странные речи. Похоже, не обошлось без колдовских чар. Вы скажете, вам ничего не известно о столь удивительном городе? А вот и неправда! Ведь именно сюда направился с друзьями на поиски приключений легендарный воин Хелье, иногда ошибочно называемый Ильей Муромцем.

---

Любаву Детин встречал часто — на празднествах, в церкви, на званых обедах, и был хорошо знаком с ее мужем, болярином знатным но не чуждым торговли — через подставных лиц, разумеется — и строительства. Северо-западный хувудваг, связывающий Новгород с Балтикой, они улучшали у укрепляли вместе, экономя любыми, часто жестокими, методами княжеские средства и деля пополам солидные барыши.

— Говорить? — Любава грустно улыбнулась. — Говорить…

Она не знала, стоит ли говорить, но была она на грани полного изнеможения, а Детин — первый за долгое время проявил к ней сочувствие.

И рассказала она ему все, что помнила сама. Рассказала о том, как муж решил перебраться на время в Константинополь. Как они ехали с пятью холопами — сперва на ладье, потом в повозке, потом снова на ладье. Как в Таврическом Море ладью, следующую вдоль живописного берега, атаковали пираты. Как перебили они, пираты, всех, а ее, Любаву, забрали себе на корабль и приковали цепью в трюме. Затем следовал в памяти Любавы неприятный провал, смутно представлялись какие-то греческие священники, кони, повозки. После этого ясно помнила она двух немецких купцов, которые доставили ее в Новгород и поехали дальше, в Швецию, а может Данию. Рассказала Любава Детину, как ей отказал от дома брат, а затем, поглумившись, выгнал из детинца Житник, он же посадник Константин.

— Стало быть, — сказал Детин, — Константин набивался тебе когда-то в любовники? Прости, что спрашиваю прямо, но мне нужно это знать.

— Да.

Некоторое время Детин молчал.

— Слушай меня, Любава, — сказал он наконец. — Я скажу тебе сейчас нечто очень важное, и умоляю тебя не обижаться на меня — ни унизить, ни оскорбить тебя не входит в мои намерения, совсем наоборот. Ты попала в огромную немилость. Возможно, твой брат вовсе не случайно тебе отказал. Но это сейчас не важно. Важно другое. Я к тебе неравнодушен. Давно.

Любава посмотрела на него затравленно.

— И ты об этом знаешь, — продолжал он. — Первый раз я видел тебя два года назад, на Пасху. Ты была уж венчана. Я заговорил с тобою. С тех пор я искал случая, или предлога, встретиться.

Он умолчал о том, что купил половину домов на ее улице, равно как и о том, что муж Любавы знал об этом и принял решение переехать на несколько лет в Константинополь вовсе не из болярского каприза.

— К несчастью я женат, а многоженство не принято более в наших краях, — развил мысль Детин. — Но я мог бы предложить тебе кое-что помимо замужества. А именно, сожительство.

— Нет, нет, — сказала Любава.

— У меня есть прекрасный дом, как раз между Подолом и детинцем, на Улице Толстых Прях. Ты ни в чем не будешь нуждаться. У тебя будет столько слуг, сколько ты захочешь. У тебя будут любые наряды. Ты сможешь принимать гостей. Я прошу немногого — проводить с тобою три вечера и ночи в неделю.

— Ужасно, — сказала она, закрыв лицо ладонями. — Как страшный сон, который никак не кончится.

— Ничего ужасного. Посмотри на меня. Разве я тебе отвратителен?

Нет, он не был ей отвратителен. Полноват — да. Чуть слишком степенен — да. Простоват лицом. Но чист, хорошо одет, не зол. И уверен в себе, а это всегда очень подкупает женщин.

— Дело не в этом, — сказала она. — Ты предлагаешь, чтобы я стала твоею содержанкой.

— Вовсе нет, — сказал он. — Что за противное слово! Посмотри мне в глаза. Пожалуйста. Может ли человек, который смотрит на тебя так, как смотрю я, допустить, чтобы ты была его содержанкой? Подумай. Я честно готов тебе помочь.

— Но не бескорыстно.

— Помог бы и бескорыстно, если бы не был уверен в том, что отдохнув, снова придя в себя, снова блистая, и имея достаток — ибо я подарю тебе земли — ты не забудешь тут же о моем существовании, или, что еще хуже, не будешь смотреть на меня с высокомерной жалостью. Так будет, я знаю… И я тебе помогу добиться такого положения, когда ты ни в чем не будешь зависеть ни от меня, ни от кого-то еще. Поэтому сейчас я просто пользуюсь случаем. Это неблагородно, но отвергнуть эту возможность — выше моих сил. Сейчас мы равные. Завтра я опять стану — просто купец и строитель, очень богатый, но из простого рода, а ты переедешь в Киев, чтобы забыть о связи со мной. Союз наш будет временным.

Она молчала, вспоминая. Кажется, у купцов есть какой-то свой кодекс чести, и, кажется, они считают обман нарушением этого кодекса. Так ли это?

* * *

Люди, побывавшие в переделках, подобных тем, в которой побывала Любава, люди в несчастье, люди в отчаянии менее склонны, чем другие, воспринимать с чрезмерной серьезностью выражения вроде «падшая женщина» или «продажная девка».

Лишь слегка шокированная предложением Детина (шок выразился в том ее машинальном «нет, нет»), Любава, увидев, что он ей на самом деле предлагает, решила, что ничего позорного в этом нет. Поразмыслив и вспомнив, сколько ее подруг мечтали выйти, а потом и выходили, за людей состоятельных, не испытывая к ним никаких особых чувств; вспомнив общепринятые по смерти одного из супругов повторные браки по расчету; вспомнив абсурдные, никак не сочетающиеся пары; вспомнив, что любимая тема разговоров замужних женщин — молодые любовники, она решила, что поступает честнее, чем они все. Помимо этого, большинство мужей, которых она знала, а знала она многих, были весьма противные мужи, в то время как Детин — благообразен, вежлив, и даже, наверное, добр.

Сословные различия беспокоили Любаву еще меньше, чем вопрос морали. Да, Детин — купец. И что же? Чем купцы, грабящие людей с помощью хитрости и прозорливости, хуже, чем боляре, единственное достоинство которых состоит в том, что произошли они от разбойников, грабивших с помощью силы и вероломства? В старину считалось, что люди высокородные — родственники богов. Теперь, когда половина Новгорода исповедовала христианство привычно, а не для виду, некоторые пытались утвердить языческие принципы в новой религии, уверяя, что высокородные суть избранники Господа, но получалось плохо. Любава, читавшая Библию хоть и давно, зато в греческом оригинале, не помнила ни одного достаточно серьезного подтверждения этому тезису.

Дом, в который привел ее Детин и в котором сделал он ее полновластной хозяйкой, располагался на красивой уклонной улице, напоминающей киевские «спуски», известной в Новгороде как Улица Толстых Прях. Дом деревянный, но очень добротной постройки. Никакие пряхи, ни толстые, ни худые, на улице не проживали, и почему она так называлась — неизвестно. Облюбованная людьми состоятельными, имела улица свою охрану, нанятую домовладельцами в складчину. Денно и нощно по улице передвигались вверх и вниз четверо ратников, следя за порядком, не допуская безобразий, и осведомляясь у людей, не соответствующих видом своим ровному спокойствию улицы, чего им здесь, собственно, нужно. Вне зависимости от степени вразумительности ответа, людям этим предлагалось перейти на какую-нибудь другую улицу, сперва вежливо, а затем, если тот, кому предлагали переход, начинал раздумывать — с применением силы.

По просьбе Любавы нанял ей Детин служанку из гречанок, плохо понимающую местные языки, славянский и шведский — чтобы не сплетничала. Нашелся и повар, именем Груздь, молчаливый, мрачный, и большой мастер своего дела. Прошлое у повара было темное, но хороших поваров, которым нечего скрывать, не бывает. И стала Любава жить с Детином.

Приходил он, как и обещал, три раза в неделю, под вечер, и оставался ночевать. Вел себя обходительно, без фамильярностей, относился к Любаве не как к жене, но как к высокопоставленной любовнице, целовал ей руку. Вскоре она стала находить, что он не просто добр и великодушен, но и умен, и рассудителен, и даже иногда порывист и страстен, да еще к тому же и остроумен. И красив. Несмотря на простоватость, черты лица его были правильные, а глаза блестели. Из-за посещений Любавы Детин вынужден был отказаться от частых званых обедов и за месяц похудел и поздоровел отчетливо. Жена его конечно же все знала (он не очень скрывал), но не смела протестовать.

Мало помалу Любава стала выходить из дому — в памятных ей по прошлой жизни простых, ровной расцветки одеждах, которые стоят дороже любых других, и начала даже встречаться с бывшими подругами. И, странно — вопреки ожиданиям, подруги не шептались при ее появлении, не прятали глаза, не улыбались фальшиво, не сыпали напыщенными фразами, не проявляли нарочитого сочувствия — словом, не осудили. И только один раз, на званом обеде, кузина подруги, молодая, коровьего вида замужняя, в будущем, судя по пухлости щек и шеи, толстуха, высказала что-то сквозь зубы, на что ей и было Любавой замечено, что толстых ее ляжек раздвиг, будь он трижды узаконен церковью, гораздо похабнее и преступнее, чем телодвижения уличной хорлы, ибо в отличие от целомудренного якобы-долга, уличные хорлы не обещают того, чего не могут выполнить. В общем, не много ты счастья муженьку своему преподнесла, корова лоснящаяся.