Георгий Демидов - Дубарь

• Название: Дубарь
• Автор: Георгий Демидов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Чтобы умерить моё сожаление об оставленных нарах, Митька сказал, когда вдвоём с ним мы выходили из барака:

- Ты особенно не расстраивайся! Этим,- он показал через плечо на дверь,спать только до двенадцати. С обеда приказано всех на "длясэбные" работы выгонять, будете от зонного ограждения снег отбрасывать. Вон сколько его навалило...

"Длясэбными" в нашем лагере назывались работы, которые мы выполняли летом после четырнадцатичасового рабочего дня, а зимой в такие вот редкие и куцые выходные дни. Надзиратель Осипенко, возмущаясь вялостью, с которой заключённые копошились на этих работах, ругался и говорил: "Ну цо вы за народ? Для сэбэ и то робить не хочете!.." Так как в сверхурочном порядке нам чаще всего приходилось заниматься такими делами, как рытьё ям под новые столбы для колючей проволоки, выпрямление покосившейся вышки или ремонт карцера, самое непосредственное отношение к нам которых действительно не вызывало сомнения, то их и прозвали "длясэбными". Заодно прозвище "Длясэбэ" получил и сам Осипенко.

Савин выдал мне лом, кирку и лопату и посоветовал не слишком уж строго придерживаться при рытье могилы её официально установленных размеров, особенно по длине и ширине. С тех пор как вышел приказ хоронить умерших в заключении без "бушлатов", прежней необходимости в соблюдении полных габаритов лагерных могил более нет. Митька имел в виду "деревянные бушлаты" - подобие гробов, в которых умерших лагерников хоронили до прошлого года. И хотя эти гробы сколачивались обычно всего из нескольких старых горбылей, гулаговское начальство в Москве и их сочло для арестантов излишней роскошью. Согласно новой инструкции по лагерным погребениям, достаточно для них и двух старых мешков. Один нахлобучивается на покойника со стороны головы, другой - с ног, и оба этих мешка сшиваются по кромке. Даже если труп принадлежит какому-нибудь верзиле, то и такой не предъявит претензии, если его положат на бок или слегка подогнут ему колени. С точки зрения могильщика, новую погребальную инструкцию Главного Управления можно было только приветствовать.

Проводив меня через вахту, нарядчик передал мне ещё один приказ начальника лагеря: по дороге на кладбище зайти в лагерную больницу и обратиться зачем-то к дежурному санитару. Зачем именно, Савин не знал, но высказал предположение, что в больнице я получу указание, в каком месте кладбища рыть могилу и как её ориентировать. Дело это серьёзное. Могилы заключённых всегда располагаются в строго определённом направлении и наносятся на план, хранящийся в спецчасти лагеря. Завернуть в лагерную больничку труда не составляло, она находилась сразу же за зоной по дороге к кладбищу. Проходя мимо этой зоны и глядя на её ограждение, заметённое снегом чуть не до высоко поднятых на ногах-раскоряках будок часовых, я подумал, что, может быть, и в самом деле выгадываю, отправляясь рыть могилу. Если обещание отгула за эту работу и в самом деле исходит от самого начлага, то целодневный сон послезавтра возместит мне потерю полудневного отдыха сегодня. Тем более, что работа на очистке зоны от снега тоже не мёд и её хватит до позднего вечера.

Наша больница, небольшой неохраняемый барак, расположилась на самом краю здешнего посёлка вольных. Она была построена до вступления в силу нынешних лагерных уставов, основанных на принципе, что заключённый - это непременно или опасный враг народа, или неисправимый жулик. Впрочем, в нашем Галаганных от сочетания прежнего лагерного либерализма и нынешней суровости случались и куда более удивительные примеры непоследовательности в охране заключённых.

На мой стук в дверь больнички вышел дежурный санитар. Я хорошо знал этого хитроватого темнилу Митина. До заключения он был следователем по уголовным делам и отличался удивительной способностью чуть не во всех действиях и поступках окружающих усматривать какой-то мелкий, низменный практицизм.

- С отгулом? - спросил он меня, поздоровавшись.

- Савин говорит, что обещал начальник, - пожал я плечами.

- Тогда тебе повезло! Работенка-то не бей лежачего.

- Это три куба мерзлотины выбить - не бей лежачего?!

- Каких там три куба? Да сейчас сам увидишь. Пошли в морг!

Санитар открыл маленький дощатый сарайчик, стоявший чуть поодаль от больничного барака и снаружи ничем не отличавшийся от обычного дровяного. Но внутри этого сарайчика на вбитых в землю кольях возвышались два сколоченных из горбыля настила. Они напоминали узкие и высокие столы. Один из этих столов был пуст, поперёк другого лежал небольшой свёрток, сделанный, по-видимому, из обрывка старой простыни.

- Вот, принимай своего дубаря! - провозгласил Митин, протягивая мне свёрток с таким видом, с каким вручают имениннику приятный сюрприз-подарок.Сегодня ты не только могильщик, но и похоронщик...

Я принял лёгонький пакет с недоумением: что это? В белую тряпку было завёрнуто что-то твёрдое и продолговатое, напоминающее на ощупь небольшую статуэтку. Поняв, что это, я вздрогнул от неожиданности: мёртвый ребёнок!

- Одна из нашей жензоны родила ночью,- пояснил довольный моим изумлением Митин. - Прошлым летом на сенокосе нагуляла. Да недоносила месяц, всего часа четыре только и пожил.

Я держал свёрток одной рукой на отлёте, испытывая к его содержимому чувство невольной брезгливости. Мысль о выкидыше вызывала у меня представление о чём-то уродливом и отталкивающем, а что-то в этом роде было и здесь. Впрочем, трупик несчастного недоноска был сейчас заморожен. Места же на кладбище понадобится для него немногим больше, чем для котёнка. Соответственно пустяковой должна быть и глубина могилы. Митин, кажется, прав, и мне сегодня действительно повезло. Особенно если я получу обещанный отгул завтра.

- Допёр теперь, почему работёнка блатная?- спросил меня довольный Митин. А то - "три куба"! Тут и половины куба много будет...- Он взялся за ручку щелястой двери сарайчика. - Вот и всё, дуй теперь с ним на кладбище! Да только не на вольное, гляди! Потомственному крепостному на нём не место.

В шутливой форме санитар меня предупреждал, видимо, чтобы я, соблазнившись близостью поселкового кладбища, не поленился тащить трупик на более отдалённое лагерное. Я и не думал этого делать, но шутка Митина навела меня на мысль, что покойный младенец и в самом деле имеет право быть погребенным не на тюремном кладбище.

- А что, разве его в архив-три занесут? - сердито спросил я бывшего следователя.

Но он счёл за благо сделать вид, что принял мой вопрос за ответную шутку, осклабился и отрицательно покрутил головой:

- В архив наш дубарь ещё не годится, на рояле играть не умеет.

Потом Митин посерьёзнел и понизил голос, хотя ни в сарае, ни вокруг сарая никого не было:

- Между нами... Начлаг с доктором договорились через загс этого рождения не оформлять... В историю болезни роженицы будет записано, что ей произведена эмбриотомия. Это когда плод по кускам извлекают, понял?

Я утвердительно кивнул: дело понятное. Больнице не нужен лишний случай летального исхода в её стенах, лагерю - лишнее свидетельство недостаточно строгого соблюдения режима заключения. Любовная связь между лагерниками и лагерницами категорически запрещена. Не должно быть, следовательно, и ни одного случая деторождения. Но это в теории. На практике же в смешанных лагерях добиться такого положения невозможно. Поэтому существовало нечто вроде негласного и неофициального предела числа деторождений на каждую сотню заключённых женщин. Превышение этого предела являлось одним из самых отрицательных показателей работы лагерного надзора, особенно не нравившихся вышестоящему начальству. И не только из ханжеских или чисто тюремщицких соображений. К ним примешивался ещё и бухгалтерский меркантильный интерес. Дело в том, что прижитые в лагере дети воспитывались в специальных приютах, содержавшихся за счёт бюджета соответствующего лагерного управления. И как ни жалки были эти инкубаторы для сирот при живых ещё родителях, они, требуя известных расходов, ухудшали показатели финансового плана лагуправлений со всеми последствиями для премий руководящему персоналу. Отсюда в немалой степени вытекал и интерес лагерного начальства к нравственности своих подопечных. Возможно, что сокрытие появления на свет очередного инкубаторного ребёнка, в котором участвовал и я, решало вопрос: в пределах ли нормы или за этими пределами находятся показатели добродетели безбрачия в нашем лагере, скажем, за текущий квартал.

Когда я, зажав под мышкой пакет с маленьким покойником, взваливал на плечо свои громоздкие инструменты землекопа, Митин, снова оглядевшись и понизив голос, хотя никого кругом по-прежнему не было, сказал ещё более доверительным тоном, чем прежде:

- Доктор приказал мне проверить потом, не затуфтил ли похоронщик? Люди, знаете, у нас всякие. Иной зароет дубарика в снег, а весной может неприятность получиться. Ну, на тебя-то я надеюсь...