Семен Нагорный - Седов

• Название: Седов
• Автор: Семен Нагорный
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1939

Книга, основанная на материалах архива Академии наук и личного дневника Седова, посвящена экспедиции полярного исследователя и гидрографа Г. Я. Седова (1877–1914) к Северному полюсу на судне «Святой Фока» в 1912 году.

Из серии «Жизнь замечательных людей». Издание 1939 года. Орфография сохранена.

---

…В Приазовье, в Области войска донского, в многолюдной казацкой станице Новониколаевской, жили люди богато, дома их, крытые розовой фигурной черепицей, выбеленные мелом и разрисованные синькой, стояли среди кудрявых садочков, в которых весной поспевала веселая черешня, а летом – тяжелые груши и яблоки. Разрослась станица на черноземе, среди пшеничных полей, недалеко от морского берега, песчаного и плоского; на берегу казаки держали флотилию вместительных плоскодонных лодок и сети – каждая длиною в двести-триста сажен.

Поближе к берегу, подальше от чернозема, на сухой, песчаной земле, среди бесплодных акаций, выросших там и сям, вытянулись вдоль кривенькой улицы нескладные хатенки хутора Кривая Коса. Летнее море – белесое, как глаза, выцветшие на солнце; гневное осеннее море, с табунами волн, оставляющих на пологом берегу округлые, как облака, охапки пены; ледяные поля зимой, вечно перемещаемые и вновь образующиеся под влиянием невидимой, но неостановимой работы моря, – вот то, что всегда было видно из окошек кривокосских хат, то, что и ночью напоминало о себе запахом – соленым и чуть гнилостным – и шумом, ласковым или ворчливым.

Здесь Седов родился и жил в детстве.

Его отец был рыбаком, его звали Яков Евтеевич. На этом обрывается генеалогия рода Седовых, потому что в их семье не было ни наследственных имений, которые нужно было бы делить и беречь, ни переходящих к потомству званий, которыми следовало бы гордиться.

Можно лишь догадываться, что Седовы происходили от тех русских мужиков, которые, спасаясь от крепостной неволи, голода и безземелья, бежали из центральных губерний, «шли в хохлы», на юг, в степную Украину и в казацкие области, где ждала их батрацкая неволя или бесправное существование «иногородних».

Когда ребенок впервые узнал необходимость трудиться ради хлеба, – он стал взрослым. От старших он воспринял способность к терпеливой работе от зари до зари, на берегу, под тяжелым солнцем, среди обсыхающих шаланд; с восьми лет он приобрел это умение жить изо дня в день с натруженными пальцами и ноющей спиной.

Беловолосый и круглоголовый, веснущатый, как берег, усыпанный галькой, крепконогий и увертливый, он воюет во главе ватаги кривокосских рыбальчат с юными станичниками, щеголяющими в отцовских форменных картузах и в перешитых шароварах с лампасами. Он подстерегает их у церкви перед выходом из приходской школы. Книги, которыми они отбивают удары нападающих, и ломти пшеничного хлеба, спрятанные за пазухой, – вот предметы его зависти и цель его набегов.

Его берут в море, и он помогает отцу в промысле, спит на куче снастей на корме в то время, как парус хлопает над ухом и мачта скрипит, а лунная дорога, которой он удивляется, проснувшись, ведет далеко через все море к таинственным и заманчивым странам.

В этих поездках он узнает, что такое опасность и как к ней следует относиться: рабочая деловитость рыбаков, сопротивляющихся гибели, которая в штормовую погоду ежеминутно подкатывается под хрупкое днище лодки, – рабочая эта деловитость в минуту опасности стала и для него единственно возможной формой поведения, и только много позже он узнал, что этому есть название – храбрость.

Виллем Баренц (1550–1597).

Десяти лет Он пережил приключение, едва не стоившее ему жизни. Это было зимой, когда Азовское море покрывается хрупкой и обманчивой коркой льда. Старшие были на подледном промысле, в нескольких верстах от берега. Трех мальчуганов, и в их числе Егорку Седова, послали из дому к рыбакам отнести полдник. Эти краюхи домашнего крутого хлеба и вареные картофелины в казанках только и спасли мальчиков. Ребята прошли большую часть пути, когда наткнулись на полынью, черным зигзагом рассекавшую ледяное поле. Повернули назад, пробежали шагов сто и убедились, что и от берега их отделило водой. То подул береговой ветер, быстро перемешавший, как карты на столе, едва скрепленные между собой ледяные поля. Льдина, на которой метались три мальчика, была сравнительно велика – пятнадцать-двадцать сажен в поперечнике. Иногда она краями упиралась в соседние льдины, но мальчики не решались покинуть свое поле, которое казалось им и плотнее и больше других. Лед несло в открытое море. Надвинувшийся вечер скоро запрятал в синем сумраке родные берега. Мальчики увидели себя среди моря, в темноте, на одинокой теперь уже льдине, и заплакали, сев в кружок.

Через три дня их нашла шаланда с соседнего хутора. Они были синими от холода и страха. К счастью, им почти не пришлось голодать. В запасе были еще три картофелины и три одинаковых шматка хлеба – остаток тех порций, на которые поделил всю еду Егорка Седов.

Когда их доставили в Кривую Косу, Егорка заметил, что мать его как-то похудела за эти дни, пока он пропадал. Впервые тогда он испытал нежную родительскую ласку и на всю жизнь запомнил ее.

Бедность и обычай, казалось, предопределили его судьбу. На одной стороне – могучие силы нужды, привычек и мужицкого здравого смысла, предписывающего великие законы осторожности и самосохранения. А на другой стороне – одна лишь сила: упорство любознательного подростка, пытливая жадность его сознания. Происходит борьба этих сил, неравная борьба, в которой воля мальчика закаляется и в конце концов побеждает.

Какими-то путями к нему пришло желание учиться в школе. Может быть, вначале это было стремление стать вровень со станичными ребятами, может быть, кто-нибудь из взрослых повлиял на мальчика.

Его не хотели отдавать в школу. Он требовал. Отец колотил его. Он просил у матери поддержки и слезами завоевал себе союзницу. В четырнадцать лет он достиг своего – начал учиться в приходской школе. Он пел на клиросе в церкви и за отличное учение получил от учителя красный кушак. Это ему нравилось: впервые пробудилось его честолюбие.

За два года он закончил трехклассную школу. Дальше учиться было нечему и незачем: ему было уже шестнадцать лет – это возраст работника. Отец сговорился с приказчиком генерала Иловайского, и юный Егор Седов начал батрачить в имении. Оно находилось довольно далеко от Кривой Косы, и родные, провожая Седова, прощались с ним надолго. Через восемь месяцев он возвратился домой – повзрослевший и непокорный: срок договора с Иловайским не окончился, Седов бросил имение и убежал.

– Каторга, – только и сказал он в объяснение своего поступка.

Отец смолчал, зная, какой Егор работник. А нужда в доме была велика.

– В студенты задумал?! – с угрозой спросил Яков Евтеевич, потому что слышал от самого учителя о том, что сыну его надо учиться дальше.

Егор пошел не учиться, а снова в работники, на этот раз не в имение уже, а в торговый склад, принадлежавший помещику Фролову. Беднота целой округи была в кабале у владельца этого склада, в котором продавалась рыболовная снасть, а также соль и другие товары, нужные рыбаку. Егор Седов катал бочки, таскал мешки, чинил сети и паруса, сторожил склад. Молодой работник нравился хозяину: он был не только силен, ловок, вынослив, а еще и грамотен, что случалось совсем уже редко. Ему положили на второй год службы огромное жалованье – десять рублей в месяц. Судьба юноши, так хорошо начинавшего, по кривокосским взглядам, была хорошо обеспечена. Уже и девушки хуторские заглядывались на Егора, когда в воскресенье он проходил по улице в картузе с лаковым козырьком и с веточкой мяты, лихо заткнутой, по местной моде, за ремешок.

На взгляд родителей, он был хороший работник и заботливый сын, отдававший в семью весь заработок. Соседи считали, что сын Якова Евтеевича вот вот вытянется в женихи и будет добрым хозяином. Сверстники любили Егора за веселый нрав.

Но лишь немногие знали, что жизнь Егора давно уже раздвоилась. Вечером, когда склад закрывали, в чулане молодого работника загоралась тайная свеча. Егор раскрывал книгу. Начиналась вторая жизнь, чудесным образом заключенная в узких строчках, со всеми страстями, на которые способна человеческая душа, и со всеми землями, морями и городами, которые может увидеть или вообразить человек. Так, изо дня в день – обыденное существование для хлеба, для людей и ни с кем не разделенная вторая жизнь, в которой он выступал то Робинзоном, то Суворовым, то Михайлой Ломоносовым, отважным пиратом или вождем дикого племени. Для более слабого характера эта раздвоенность могла бы стать роковой. Но молодой Седов не испытывал тоски или угнетенности духа. В нем поселилась уверенность, неизвестно на чем основанная, что рано или поздно он покинет Кривую Косу для каких-то необыкновенных дел и подвигов. Счастливая убежденность юношеского сознания!

Скоро эти мечты приняли характер более реальный. Егор свел дружбу со стариком – капитаном парусно-моторной шхуны, доставлявшей на склад Фролова соль и другие товары. Капитан видывал на своем веку виды, любил рассказывать всякие морские истории и рад был жадному любопытству молодого работника. Бывало, судно отстаивалось от непогоды по два-три дня, и тогда Егор Седов совсем переезжал в крохотную каюту капитана, пропахшую всеми запахами морского и холостяцкого быта. Посасывая свою коротенькую трубку, с наполовину отгрызенным мундштуком, капитан рассказывал о плаваниях в далекие страны, о стоянках в чужеземных портах, о штормах и кораблекрушениях, о матросских бунтах и контрабандных рейсах, о различных встречах на больших океанских дорогах, в тропиках и за Полярным кругом. Седов сидел на пустом ящике из-под мыла и слушал, не прерывая, не переводя дыхания. Время от времени капитан многозначительным жестом опрокидывал только что опустошенную бутылку пива, и Егор стрелой мчался на берег за новым запасом.