Владимир Соловьев - Матрешка

• Название: Матрешка
• Автор: Владимир Соловьев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Детектив
• Год: 2001

---

Я увел Танюшу, чтобы не мешать встрече близких родственников.

Он не походил ни на семита, несмотря на кипу на макушке, которую носил, как сам объяснил, чтобы «внушать доверие», ни на русского, хоть и был, как и Лена, сибирского происхождения. Скорее на человека, как говорят теперь в России, «кавказской национальности»: низкорослый, смуглый, кареглазый, фиксатый, с кривым, как ятаган, носом и черными как смоль волосами, которые смазывал чем-то пахучим для блеска и шика. Говорил коряво, но образно, на каком-то диковинном языке, который был в несомненном родстве с русским и отдельными словами и оборотами узнаваем, но далеко не всегда внятен моему разумению. Так, думаю, русский человек, с его великодержавным мышлением, воспринимает украинскую мову — как порченый русский. Я скорее догадывался о смысле его речи, чем понимал ее, пробиваясь сквозь заросли сорных слов, которые, сплетаясь, делали его речь непроходимой. Сленговые словечки и жлоб-ские поговорки так и сыпались из него — от неизменного приветствия на пороге «Явились — не запылились!» до прощального «Такие вот пироги!», с промежуточными «ладненько» «без напряга», «надрывать пуп», «меня это не е…», с упоминаемыми через слово «бабками» (они же «хрусты», «зелень» и «капуста») и прочими перлами новоречи переходной, от социализма к капитализму, эпохи. «Господи, что он несет?» — в отчаянии думал я, беспомощно переводя взгляд с брата на сестру. Лена приходила на помощь, переводя его словоизлияния на общедоступный русский.

— Не мне — английскому, а вам — русскому надо учиться, Профессор, — назидательно внушал мне этот тип. — А вы небось как князь Толстой ботаете.

А мне, со своей стороны, было странно, что ему знакомо имя автора «Войны и мира», хоть он и назвал графа «князем». Прочно забытое со студенческих времен чувство языковой неполноценности нет-нет да возвращалось ко мне перед лицом императивно-агрессивной лексики этого чумового, непросчитываемого парня. Некоторые его уродские слова я записывал для своего гипотетического словаря нового русского языка, что помогло мне, когда в поисках исчезнувшей Лены я угодил в логовище новых русских — тех самых, для которых небо в клетку, а друзья в полоску. А ну-ка, читатель, отгадай, кто такие?

Вот именно.

Он весь был как на пружине, ходил вразвалку, взгляд с наглецой — не дай Бог такого ночью встретишь. Не только физически — всяко отличался от Лены. Английский был на нуле, и не похоже, чтобы его это хоть как-то ущемляло, ибо все ему было по х… . В ответ на предложение устроить его бесплатно на курсы английскою у нас в Куинс-колледже он блеснул на меня золотой фиксой и рассказал брайтон-бич-скии анекдот о заблудшем американце, который безуспешно пытается выяснить у тамошнего населения» куда ему ехать, а когда отваливает неведомо куда, один русский говорит другому:

— Ну что, Миша, помог ему его английский? И с ходу еще один на ту же тему — как тонет матрос с английского корабля, стоящего в одесском порту.

— Help me! Help me!

А с берега старый боцман кричит ему:

— Плавать надо было учиться, а не английский изучать! В юморе ему не откажешь. Анекдоты травил мастерски.

Я посмеялся обоим, а он самодовольно блеснул на меня фиксой и выдал очередной перл:

— Видишь, Профессор, и мы не пальцем деланы, — сказал он, переходя на ты. — Думал небось, что я кулек законченный? А ты, брат, сам темнота, коли наш язык не разумеешь.

Возможно, я несколько сгущаю краски и даю не первое впечатление, но итоговый, суммарный образ, как он отложился в моем сознании в свете последующих подозрений и прозрений. Однако и с первого взгляда Володя не вызывал больших симпатий, несмотря на чувство юмора и образность речи. Тем более удивился я, что нашлась добрая душа и приютила его у себя на Брайтон-Бич, где он проживал уже больше недели и искал, искал, искал «дорогую сестренку».

Он был старше Лены на семь лет, отцы разные, чем и объясняется, решил я, несходство; по-русски такие родственнички называются, кажется, единоутробными. Отец у него был из тат, проживающего в Дагестане горного племени, которое, несмотря на свою малость — порядка 30 тысяч, — ухитрилось религиозно расколоться на мусульман-суннитов, христиан-монофистов и ортодоксальных иудеев: к последним как раз и принадлежал будто бы его отец. Оба — и Лена и Володя — были байстрюками, подзаборниками, мать родила их в девках, принесла в подоле.

— Биологическая случайность — вот кто я есть, — откомментировала однажды Лена свое рождение.

— А кто из нас нет? — успокоил я.

В тот раз ее брат засиделся у нас допоздна, ночевать отказался, и Лена пошла проводить его. Не было ее довольно долго, я почему-то нервничал, а когда вернулась, объяснила, что долго ждали автобуса. Это у нас в Куинсе случается.

Отдам ему (или ей, или им обоим) должное — он не обременял нас своими визитами, не мозолил глаза, видел я его редко, но это-то меня и раздражало. Предпочел бы, чтоб они встречались у нас в доме, а не незнамо где. Но и унижать себя и ее вопросами (а тем более допросами) не стал. Эта стадия наших отношений была еще впереди, хоть и не за горами.

Тем временем расходы у нас резко подскочили, Лена ссылалась на какую-то гипотетичную сибирскую родню, которой она изредка отсылала тряпки, но, по затратам судя, это было нечто вроде воздушного моста между Куинсом и Сибирью. У меня были все основания ей не верить.

А потом пришли месячные отчеты из банка. В общей сложности Лена сняла семь тысяч. Можно представить, в каком я был состоянии, ожидая ее возвращения из Комсетг-парка, где у Куинс-колледжа своя учебная усадьба, бывшая Маршалла Филда: Лена почему-то сначала противилась поездкам на Лонг-Айленд, но в конце концов я ее уломал, хотя треугольник Хамптонов и Саг-Харбора мы, по ее настоянию, всячески избегали. Да и вообще она предпочитала северный берег и раз в неделю отправлялась с Танюшей в Комсетт или в арборетум в Ойстер-бей, бывшую усадьбу Уильяма Коу. Как назло, в тот день они запаздывали, я бесновался на холостых оборотах — рвал и метал. Тогда мне казалось, я уже обо всем догадываюсь. Что меньше всего мне улыбалось, так это жизнь втроем. Особенно на виду у четвертого участника нашей драмы — Танюши, которая все больше привязывалась к новоявленному родственнику.

— Почему ты не любишь дядю Володю? — удивлялась она. — Он такой веселый.

Чего мне недоставало в сложившейся ситуации, так это чувства юмора. Лена считала, что дело в моем мормонском воспитании. Одно из двух: или юмор, или вера.

3

Придя из колледжа, обнаружил на автоответчике ту самую мамзель Юго, которая мучила меня вопросами в кемпграунде. Что делать — перезвонил, тем более «коллект колл». Чтобы ехать на место происшествия, не может быть и речи — так ей и выложил. Она сказала, что у нее важные находки и ряд вопросов ко мне. Важная находка может быть только одна, не сказал я ей, имея в виду тело. А сказал, что слушаю, имея в виду вопросы. Она: предпочла бы задать их лично, при встрече. Я: чтоб сверлить меня своими черными глазелками (не сказал). Она: хотела бы переговорить также и с вашей дочкой. Я: в моем присутствии, с правом отводить вопросы, которые сочту неуместными для детского слуха. Договорились на завтра, сразу после занятий. Вместо того чтобы встретиться на нейтральной территории, имел глупость пригласить ее домой: рукам волю не давала, но взглядом рыскала по квартире в поисках улик.

Хоть она и пытала меня минут пятнадцать в кемпграунде, по-настоящему разглядел только в Нью-Йорке. Большие, слегка затененные очки ей очень шли, раза два она их нервно снимала и глядела на меня с близорукой беспомощностью — по контрасту с ее въедливой, иезуитской манерой допрашивать, а иначе как допросом наш разговор назвать нельзя. Небольшого роста, субтильная, привлекательная. Лет, наверное, еще меньше, чем я предположил поначалу, — легко представил ее своей студенткой, хотя больше она походила на студентку Сорбонны времен моей молодости, когда провел там год по «фулбрайтовскому обмену».

Мне не терпелось перейти к делу, но она вела себя у меня дома как в музее, хотя музейного в нем разве что несколько морских экспонатов: диковинные раковины (подобраны в дальних странствиях), стеклянный поплавок в сетке и клеть для лобстеров (куплены в Нью-Брансуике), ржавый якорь (найден в Новой Шотландии), просмоленный корабельный канат (подарен на день рождения коллегой), треснувший деревянный поплавок начала века (украден со стены брошенного рыбацкого дома в Мене) и прочие атрибуты морской романтики, к которой я приохотил Лену с Танюшей. Лена, правда, считала клеть и поплавки орудиями убийства, а после того как я ей показал загон под пристанью, где копошились тысячи смертников с зажатыми резинками клешнями, напрочь отказалась их есть, хотя ничего вкуснее не знаю. Была уверена, что в растительном мире есть заменители любой животной еды: неотличимый от белого мяса куриный гриб, высушенные на солнце водоросли, dulse, напоминающие по вкусу селедку, и прочее. От вегетарианства ее удерживала только нелюбовь к ханжеству: «Что пользы? Курица, которую я не съем, все равно уже зарезана». — «А как же индусы?» — «Русские — самая трезвая нация в мире». — «А как насчет общенационального порока?» — «Ты же понимаешь — я не об алкоголизме. Потому и пьют, наверное, что невмоготу такая трезвость. А вегетарианство — это иллюзия». — «А сама жизнь не иллюзия?» — подал я старческую реплику. Танюша и тут взяла моя сторону и уже довольно ловко управляется с лобстером.