Юрий Азаров - Групповые люди

• Название: Групповые люди
• Автор: Юрий Азаров
• Жанр: Современная проза

Герои фантасмагорической антиутопии — Бердяев, Троцкий, Сталин, Каменев, заключенные спецлагеря и партийные бонзы, советские чиновники и говорящие крысы. "…Заруба так верил в могущество маколлизма, что считал втайне себя даже великим диетологом, врачевателем и, конечно же, экстрасенсом. Он нередко бывал в Москве и всякий раз посещал различные сборища, где обсуждались проблемы связи с космосом, лечения больной ноосферы, парапсихологии. На этих совещаниях он иногда зарывался, обращаясь к публике: — Приходите к нам, и мы любого из вас вылечим. Наша программа позволяет творить чудеса… Любые болезни, любые недуги — все лечим! От всего избавляем! Жажда попасть в тайное воспитательное учреждение Зарубы была невероятной, и Заруба млел от тщеславной гордости: наступит же когда-нибудь день — и толпы больных, измученных душевно и физически, хлынут в здоровые зоны его Нового Ленарка, и он будет ковать и ковать новую смену, новую породу, новые человеческие особи!"

---

Еще одиннадцать лет до распятия, а уже все обозначено, уже сказано, кто в этой жизни подлежит закланию. По отношению к Сталину, или к Калинину, или к Молотову такое не могло быть сказано. Они были костровыми. Они разжигали новые костры, они сжигали, и никто не смел им отвести иную роль. Они уже наметили сжечь Бухарина, хотя Бухарин и значился в группе Сталина, а Андреев, член ЦК, бросает съезду в том же 1925 году: "Кто поверит, что кровожадные тт. Сталин, Бухарин, Томский, Рыков, Калинин и т. д. угнетают тт. Каменева и Зиновьева?" Бухарин поставлен рядом со Сталиным. Бухарин назван кровожадным. Это, разумеется, ирония: никто ведь не поверит! И все-таки вновь заявлен тот же групповой принцип, в основе которого — разобщенность, если хотите, кровожадность. Группа периодически должна выбрасывать из своих недр в изгои кого-нибудь из своих будто бы единомышленников, постоянно должна кремировать кого-то, и путь к этой кремации длительный, но эта длительность методическая, пунктуальная, последовательная и беспощадная. Группа Сталина, точнее, все группы, созданные им, понимали это, как это ни странно, быстро освоили методику этой беспощадности и успешно ее реализовывали под чутким руководством вождя.

18

— Мне было шесть лет, когда это случилось. Мама после сложной операции находилась все еще в больнице. И вот однажды в третьем часу ночи позвонил отцу помощник Сталина. Поскребышев: Сталин просит срочно приехать к нему в Кремль. Отец сказал, что не знает, как быть: сын то и дело просыпается, плачет, с кем его оставить? Поскребышев попросил подождать у телефона. Он доложил Сталину, и тот сказал ему: "Пусть приезжает с сыном". Мы с отцом вошли в приемную. Поскребышев, лысый, с нависшими на голубые глаза бровями, это я точно помню, кивнул на высокую дверь, и мы вошли в кабинет. Сталин мне показался маленьким, я его представлял громадным, а он был щупленький, и когда он встал, то был моему отцу по плечо.

Сталин подошел ко мне, погладил по головке и сказал: "Ты, Олег, — настоящий мужчина. — И добавил:- Вот там возле окна лежит посмертная маска Ленина. Посмотри".

Я ничего интересного в посмертной маске не нашел. На стене висели портреты Суворова и Кутузова. Я рассматривал портреты и не расслышал, когда ко мне подошел Сталин. Он наклонился, обнял меня, погладил по головке, спросил:

"А сколько тебе лет?"

"Шесть", — ответил я.

"А ну встань. — Я встал и увидел перед собой припухшее его лицо с некрасивыми черными оспинами. От него пахло табаком и вином. Это я точно помню. Он смерил меня рукой и сказал: — Ты плохо растешь, Олег. Ты, наверное, не занимаешься физкультурой?"

Я что-то стал отвечать, а он уже не слушал меня, подошел к отцу и что-то стал ему говорить. Я помню, что отец сильно волновался и все повторял: "Хорошо, хорошо, товарищ Сталин". Утром мы с отцом выехали в Ленинград. Это было личное поручение Сталина в связи с ленинградским делом.

Когда отец вернулся в Москву, у него в министерстве случилась беда. Ночью, когда отец сидел у себя в кабинете, раздался звонок. Это звонил заместитель. Он успел сказать: "За мной пришли".

Отцу предъявили ордер на арест его заместителя Воропаева.

"Я за него ручаюсь", — сказал отец.

Двое из органов безопасности ответили, что выполняют приказ Лаврентия Павловича.

"Тогда я поеду сейчас же к Сталину".

"Да, отменить арест может только он", — подтвердили пришельцы.

Отец через несколько минут был у Сталина.

"Напрасно ты его защищаешь, — сказал Сталин. — Воропаев скрыл свое происхождение. Он сын кулака".

"Он не скрывал своего происхождения. Я знал, что его родители — зажиточные крестьяне. Его отец — кузнец, а это, знаете, должность мастерового, которая на селе дает возможность хорошо жить".

"А тебе известно, Лапшин, что отец Воропаева занимался антисоветской агитацией? Неизвестно? Так зачем же лезешь его защищать?"

"Я ручаюсь за Воропаева. Он незаменимый работник".

"Незаменимых у нас нет, Лапшин. Запомните это. Нет незаменимых. Вам это понятно?"

"Понятно, товарищ Сталин".

"Как чувствует себя Анна Михайловна? Болеет? Вот о ней позаботьтесь. Почему вы не отправите ее на курорт? Сколько лет вы не были в отпуске? Два года? Вот и поезжайте с женой на курорт. Поговорите с Поскребышевым, он вам посоветует, куда лучше поехать. Нельзя быть таким невнимательным к жене, товарищ Лапшин. Завтра же займитесь здоровьем своей семьи. И своим тоже".

Отец был в растерянности. Однако возражать не стал. Через день он уже ехал на курорт в Сочи. И где-то под Курском его сняли с поезда: арестовали. Матери посоветовали ехать на курорт одной. Она, естественно, никуда не поехала. Вернулась. И начались у нас черные дни. Выселили из квартиры. Забрали дачу. Конфисковали имущество. Мама пошла работать посудомойкой, так как ее никуда не брали на работу. Мама говорила о том, что случилось какое-то неслыханное недоразумение. Что это все из-за Воропаева, этой кулацкой сволочи, произошло. Что это, должно быть, он оклеветал отца. Она говорила, что пойдет к Сталину, который ничего не знает и которого ввели в заблуждение. К Сталину она не попала, а ее многочисленные письма оставались без ответа.

Я долго думал над тем, зачем понадобился Сталину такой комедийный вариант с заботой о здоровье моего отца и моей матери. Неужели нельзя было просто посадить? Без всяких ночных интермедий. Что же это было: иезуитство? Желание насладиться властью? Тайный садизм, изуверская жажда крови, о которой он так часто говорил?

Нет, ни то, ни другое! Суть его метода — в широком использовании дезинформации. Он постоянно работает на свою легенду — это легенда о бесконечно добром и отзывчивом человеке, который на всех перекрестках орет напропалую: кадры — это все! Заботиться о людях — первейший долг! Выращивать людей, как садовник выращивает дерево! Главное — бережность в обращении с людьми! И постоянное личное внимание. Личная подпись. Личное участие:

"Как у вас с квартирой? Какие условия? Как питаетесь? Не нужно ли чего? Как жена? У вас нет хорошей дачи — это безобразие! Товарищ Калинин, почему же у нас такой заслуженный человек живет в таких условиях? Не умеем мы ценить хороших работников! Учиться нам надо ценить людей! А дачу я прошу вас, товарищ Калинин, немедленно подыскать товарищу Лапшину! В каком районе лучше, товарищ Лапшин? Не знаете? Посоветуйтесь с женой. Посоветуйтесь и скажите Калинину. Он вам поможет, у него есть возможности помочь".

И это было сказано, когда уже у Сталина точно созрело решение расправиться с отцом.

— А откуда вам это известно? — спросил я. — Многое мы преувеличиваем. По-моему, он был импульсивным человеком.

— Импульсивный? Он все рассчитывал. Рассчитывал, как этот наш барбос Заруба. Он меня сейчас стравливает с Квакиным. Предложил мне возглавить секцию идеологической работы…

19

Я сдуру рассказал Зарубе о своих снах.

— Беда какая-то, — говорю ему. — Лезет в голову всякая чертовщина. Троцкий, Каменев, Сталин… А он на меня как глянет:

— Не положено, Степнов, жить другой жизнью даже во сне. Я убежден: если человек видит во сне антисоветчину, то нет гарантии, что этот отщепенец завтра не выйдет на площадь с лозунгом "Долой КПСС!". Чем хорош был Сталин? Он боролся с двурушничеством. В годы его правления людям снились строго государственные доброкачественные сны: о взятии новых обязательств, перевыполнении плана, трудовых вахтах и подъемах.

Мы стояли у Доски почета, и навстречу нам шел Квакин. Заруба улыбнулся:

— Квакин, я давно замечал, что в твоем портрете есть оттенок уныния. Надо заменить фотографию. — И сам сорвал карточку.

Квакин скис. Прижал к груди свое изображение, понял: попал в немилость.

20

Мрачен был в конце 1924 года Лев Троцкий: глаза нервно блестят, козлиная бородка заострилась, орлиный нос и плотно сжатые губы хищно подрагивают: именно таким, схожим с Мефистофелем, нарисовал его знаменитый по тем временам художник Юрий Анненков.

— Это не портрет, а кощунство! — восклицает Сталин. — Какое же мнение у народа сложится, если люди будут видеть такие портреты своих вождей?! Я категорически против тиражирования такого изображения Льва Давидовича!

"Странный человек этот Сталин, — размышляет, должно быть, Троцкий, — дурак не дурак, а не поймешь, что он делает, чего хочет!"

И будто бы благодарен ему Троцкий, когда Сталин ему заметил:

— Мы никому не позволим шельмовать ваше доброе имя, Лев Давидович.

И Генсек действительно вроде бы сдерживает слово. В этом же двадцать четвертом году на одном из заседаний ЦК рассматривалось решение Ленинградского губкома об исключении из партии Л. Д. Троцкого. О чем говорил Сталин на этом заседании ЦК? Точнее, как он говорил? Начнем с того, что он сам создал эту драматическую ситуацию. Он ее режиссер. А роли? Троцкий уже повержен, даже если его станут защищать на этом заседании. Итак, роли: Каменев, Зиновьев, Томский, Сокольников, Бухарин и прочие — нападающие; в запасе, как тяжелая артиллерия, теневая бригада "не-пешек" — Калинин, Каганович, Молотов, Андреев и другие; посредине — поверженный Троцкий. А Сталин? Какова его роль? Защитник? Нет. Нападающий? Нет. Его роль как бы расслаивается. Основание — безусловная защита интересов партии, ее единства, и тут он будет беспощаден к Троцкому, он будет своим глуховатым голоском талдычить, повторяя примитивные обороты: "Мы не допустим групповщины и фракционности в нашей монолитной партии! Мы будем насмерть стоять за дело Ленина, за дело нашей партии!" Здесь он косвенно уничтожит Троцкого. Уничтожит по самому главному счету. Он напомнит в двадцатый раз о всех прошлых ошибках Троцкого и в сотый раз скажет: "Никому никогда не позволим вносить в наши ряды раскол". А каков второй слой его позиции? Как это ни странно, казалось бы, полное отрицание всего того, что он говорил раньше. Подчеркиваю, казалось бы… Он будет говорить о выдающихся заслугах Троцкого. Он напомнит о том, что Троцкий был организатором Октябрьского переворота. О том, как ценил Льва Давидовича Ленин. О том, как он громил врагов, будучи народным комиссаром обороны. Он будет убеждать ленинградцев выбросить из своей резолюции пункт об исключении Троцкого из партии. И это будет необыкновенный ход с точки зрения предвидения реакции всех членов ЦК. Нет, Сталин не выступил против Ленинградского губкома. Напротив, он поддержал Зиновьева. Как же иначе.