Автор неизвестен - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Автор неизвестен
• Жанр: Историческая проза

Доподлинно не известны ни дата ее рождения, ни смерти. В истории она осталась как одна из самых умных и блистательных гетер. Свою карьеру на этом поприще начала в Милете, на родине сказочных мифов и куртизанок. Ее отец-философ по имени Аксиох, увидев, какой красотой наделили боги его дочь, решил, что такая красавица не может составить счастье одному человеку, ее удел — доставлять удовольствие всему человечеству. Поэтому и дал ей солидное образование, соответствующее ее великому, по его мнению, предназначению в этом мире.

Если верить поэтам, в детстве Аспазию (или Аспасию) похитили и увезли в Мегару или Коринф. Здесь она росла в качестве невольницы своих похитителей, постаравшихся развратить ее. Привлекательная и умная девушка сумела очаровать богатого афинянина, который выкупил ее, и она оказалась на свободе.

По другим сведениям, Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки. Но легкие интрижки вскоре надоели — сердце жаждало настоящей (и желательно великой!) любви. В поисках таковой Аспазия перебралась в Афины, неофициальную столицу Эллады. Денег к этому времени она скопила достаточно, поэтому с несколькими подругами купила дом и организовала школу риторики. Многие исследователи настаивают на том, что это был обычный публичный дом — правда, высшего класса, где Аспазия преподавала девушкам историю, философию, политику, а также искусство любви.

«Каждая женщина, — вещала гетера, — должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами; муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли».

Вскоре «школа» Аспазии стала едва ли не самым популярным местом в Афинах. Пообщаться с красивой и неординарной женщиной, с ее умными прелестницами приходили знаменитые философы: Зенон, Протагор. Врач Гиппократ и гениальный ваятель Фидий сделались завсегдатаями в доме этой гетеры. В Афинах заговорили о том, что в прекрасном теле женщины поселилась мудрая душа Пифагора. Сократ, юноша с пылкой душой, влюбился в Аспазию и не отходил от нее ни на шаг, а позднее, когда стал известным философом, подчеркивал, что обязан этим Аспазии.

Наслушавшись восторженных отзывов друга Сократа, на куртизанку-философа решил взглянуть и правитель города Перикл.

Наверное, это была любовь с первого взгляда… Ему исполнилось сорок — возраст опытного воина. Он обладал силой, своеобразной мужской привлекательностью и пользовался славой лучшего правителя в истории Афин. Аспазия была прекрасна, как пристало подруге правителя, и умна — как положено советнику вождя… Ее салон переместился в дом Перикла. Сам же стратег незадолго перед этим (по другим сведениям, только встретившись с Аспазией) развелся со своей женой и, заботясь о ее будущем, дал ей приданое и вновь выдал замуж, оставив при себе сыновей.

Впервые в истории античной Греции философы и политики выслушивали советы женщины и следовали им. Более того: правитель допустил свою любовницу к принятию политических решений, она составляла речи для его выступлений в народном собрании и сопровождала любимого даже в военных походах. Современники и потомки, как отмечают многие исследователи, неоднозначно оценивали такое «ненормальное» положение дел. Так, поэт Кратинус был уверен: «Распутство создало для Перикла Юнону — Аспасию, его защитницу с глазами собаки». А некоторые историки вообще склонны считать, что гетера и приехала в Афины с единственной целью — покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов», о котором она столько слышала…

Закон Афин не допускал брака с чужестранкой. И ребенка гетеры, родившегося через пять лет после начала их связи, долгое время считали незаконнорожденным… Только когда оба старших сына Перикла погибли от чумы, ребенок наложницы был признан наследником.

Аспазия быстро добилась уважения, достойного жены правителя, сохранив при этом свободу, какой могли пользоваться лишь гетеры. Она не чуралась застолий, сама их организовывала, являясь душой и центром увеселений… Более того, позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином, что, по афинским обычаям, являлось совсем уж недопустимым.

Многие утверждали, что милетская гетера превратила жилище правителя в дом разврата. На философских пирах непременно присутствовали красивые девушки для вполне определенных целей. Что касается военных походов, в которых верная подруга сопровождала своего супруга и благодетеля, то она делала это не в одиночку: за ней непременно следовал обоз куртизанок из ее школы, и женщины неплохо зарабатывали, ублажая изголодавшихся без любви мужчин.

В конце концов народное собрание обвинило подругу Перикла в сводничестве и развращении юных девушек. Аспазия предстала перед судом. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы защитником не выступил сам Перикл. Великий правитель плакал! «Он бы не пролил столько слез, если бы речь шла о его собственной жизни», — не без иронии подметил Эсхил. Слезы отважного полководца и государственного мужа настолько поразили судей, что те согласились признать невиновность гетеры. Но несмотря на это в появлявшейся череде бесконечных комедийных пьес ее продолжали высмеивать как распутную и продажную женщину.

После суда Аспазия смирилась с традиционной для благочестивых матрон ролью супруги-затворницы. Возможно, наедине с Периклом она продолжала обсуждать государственные вопросы и даже давала правителю советы, но шумные философские пиры в их доме больше не устраивались. История же донесла до наших дней такой факт. Когда Сократа полушутливо-полусерьезно спрашивали, как воспитать хорошую жену, он без тени сомнения отвечал: «Об этом гораздо лучше расскажет Аспазия!» Как всякая примерная супруга, она прощала мужу минутные слабости, после которых он все равно возвращался к ней — великой искуснице по части разжигания любовных страстей.

«Каким великим искусством или силой она обладала, если подчинила себе занимавших первое место государственных деятелей и даже философы много говорили о ней как о женщине незаурядной, — писал Плутарх. — Тем не менее очевидно, что привязанность Перикла к Аспазии была основана скорее на страстной любви. Говорят, что при уходе из дома и при возвращении с площади он ежедневно приветствовал ее и целовал».

Перикл и Аспазия прожили вместе двадцать лет. А потом на Афины с Востока обрушилась страшная эпидемия, которая скосила множество афинян. Не обошла она и дом Перикла. Ушла из жизни его сестра, умерли оба сына от первого брака. Потом наступила очередь самого правителя…

После смерти супруга Аспазия незамедлительно вышла замуж — вернее, перешла на содержание к некому торговцу скотом, бывшему когда-то ее учеником, Лизиклу, решив своими руками сделать из него великую личность. Благодаря ее педагогическим стараниям недавний скототорговец превратился в прекрасного оратора, снискавшего повсеместную популярность в Афинах. Через год его уже избрали стратегом, а еще через несколько месяцев он погиб в одном из сражений…

Пережила Аспазия и смерть еще одного стратега — Перикла-младшего, собственного сына, одержавшего победу над спартанцами в морской битве при Аргинусских островах. Но, увы, неблагодарные сограждане казнили его в числе других стратегов только за то, что не все трупы погибших в этом сражении афинян были выловлены из бушующих волн и погребены в земле.

Говорят, вскоре после этого и его мать отошла в мир иной…

---

Так как в числе слушателей было много приверженцев Диопита и Клеона, то поднялся сильный спор, кончившийся тем, что на свободного оратора напали его противники.

В эту минуту мимо шел жрец Эрехтея, сопровождаемый довольно большим числом приверженцев и друзей. Когда он услышал, что хвалят Перикла и осуждают суеверие, черты его лица помрачнели, угрожающее вытянулись. Несколько мгновений он стоял, подняв глаза вверх, как бы ожидая совета свыше, затем заговорил, обращаясь к народу.

— Знайте афиняне, что в эту ночь боги послали мне сон и теперь вовремя привели меня сюда. В Афинах долгие годы совершались преступления за преступлениями. Софисты и отрицатели богов обошли вас, гетеры овладели вами. Храмы и божественные изображения воздвигались не во славу богов, а для поощрения расточительности, из простого тщеславия, на пагубу благочестия отцов. То, что вы теперь переносите, послано вам в наказание за расточительность, за отрицание богов. Не в первый раз божественный гнев поражает эллинов. Вы знаете каким образом в древние времена смягчали их гнев, вы знаете, что часто боги умиротворялись только высшей из всех жертв, человеческой жертвой. Схватите этого богоотступника! Его жизнь за дерзкое отрицание богов должна быть отнята. Это преступник, которого ожидает неизбежная смерть от руки палача, он должен быть по древнему обычаю принесен в очистительную жертву богам, должен быть с музыкой и пением проведен по всему городу, затем сожжен и пепел его развеян по ветру.

Во время речи жреца народ прибывал. Среди слушателей был и Памфил. Когда он услышал, что желают предать смерти друга и защитника Перикла, то сейчас же выразил свое согласие.

— На берегу Элиса, — сказал он, — день и ночь горят костры, на которых сжигают погибших от чумы там найдется место и для этого преступника.

Говоря таким образом, он первый схватил обвиняемого и хотел повлечь его за собой, но в это время по Агоре проходил Перикл. Он услышал шум и приблизился узнать о причине.

Из громких криков толпы он узнал, что готовятся принести в жертву богам богоненавистника Мегилла. В то же мгновение Перикл бросился в толпу, но навстречу ему выступил Диопит.

Два врага, столько времени боровшиеся за обладание Афинами, в первый раз встретились лицом к лицу.

— Назад, Перикл! — вскричал жрец Эрехтея. — Или ты хочешь и на этот раз отнять у богов то, что им принадлежит по праву, чего они повелительно требуют! Неужели ты хочешь воспретить афинянам принести искупительную жертву и, наконец, спастись из беды, в которую поверг их никто другой, как ты сам? Неужели ты не видишь до чего довело твое ослепление некогда благословенный богами народ? По твоей милости он забыл древние благочестивые обычаи, стал стремиться к богатству и тщеславному блеску, к ложному свету и даже слушал сейчас речь богоотступника.

— А ты, Диопит, — с серьезной и спокойной решимостью возразил Перикл, — куда думаешь ты вести афинян? К фанатическому убийству граждан? К возобновлению грубых, бесчеловечных обычаев, от которых уже много столетий с ужасом отвернулся ясный эллинский дух?

— Благодари богов, о Перикл, — вскричал Диопит, — что они дали нам в руки этого человека! Благодари богов, что на этот раз они хотят довольствоваться его кровью, так как, если бы они стали требовать от нас настоящего виновного, самого виновного из всего афинского народа, знаешь ли ты кого схватили бы мы и должны были бы предать пламени? Как некогда прорицатель Терезий хвастливого Эдипа, так должны были бы мы схватить тебя, Алкмеонид, так как ты — преступник, ты — виновник божественного гнева, старое проклятие тяготеет над твоим родом. Через тебя и через твоих друзей и товарищей, Афины сделались безбожными, через тебя вспыхнула у нас война. И самый ужасный божественный бич, чума, может быть вполне умилостивлена только твоей кровью.

— Если это так, как ты говоришь, — спокойно возразил Перикл, — то отпустите этого человека и принесите в жертву того, кого вы считаете наиболее виновным.

С этими словами он освободил из рук Памфила приговоренного к смерти.

С довольной гримасой выпустил последний свою прежнюю жертву и, не колеблясь, наложил руку на ненавистного предававшегося ему в руки стратега.

— Чего вы колеблетесь? — продолжал Перикл, обращаясь к смущенным афинянам. — Или вы думаете, что я предложил вам себя, только ожидая от вас пощады? Поверьте, афиняне, мне все равно пощадите вы меня или предадите смерти. Я думал вести Афины к счастью, к славе, к блеску, к свету истины и свободе, а теперь вижу, что какие-то тайные силы снова влекут нас обратно к мраку и суеверию. Не только снаружи Элладу окружают несчастья, но и внутри нас самих мрачные силы одерживают победу над светлыми. Я благодарю богов, что не переживу блеска и славы моей родины — убейте меня!

Молча и неподвижно продолжали стоять афиняне. Памфил начал терять терпение. Тогда вышел из толпы один человек и сделал вид, что хочет идти прочь, говоря:

— Если вы хотите убить Перикла, то делайте это без меня — я не хочу этого видеть. Во Фракии, когда я был тяжело ранен и когда все остальные, побежденные перевесом нападающих, хотели оставить меня во власти врагов, он на собственных руках вынес меня.

— И я тоже ухожу! — вскричал другой. — Он помиловал меня в самосской войне, когда все другие враждебные мне стратеги за ничтожный проступок приговорили меня к смерти.

— Я также не хочу иметь ничего общего с этим делом, — сказал третий, — Перикл также помог мне, когда я не мог найти справедливости во всех Афинах.

— И мне! И мне тоже! — раздалось из толпы.

— Добровольно Перикл не сделал зла ни одному из афинян! — раздалось со всех сторон, тогда как Памфил крепко держал свою жертву, которая угрожала ускользнуть из его рук.

— Оставь Перикла, Памфил! — раздались сначала отдельные голоса.

Затем к ним присоединялось все больше и больше и, наконец, стал слышен один общий крик:

— Оставь Перикла, Памфил!

Этому человеку, даже в свои худшие минуты, афиняне не могли сделать зла.

— Ты еще раз победил! — вскричал Диопит, освобождая Перикла. — Но это было, может быть, последнее твое торжество. Я на твою голову обрушу вину, если боги не умилостивятся и будут продолжать преследовать нас своим бичом.

Вскоре после этого события, оба сына Перикла, Паралос и Ксантипп, пали жертвой чумы. Жрец Эрехтея с удовольствием указывал на это видимое божественное проклятие, наконец пресекшее род Алкмеонидов.

Сила чумы снова увеличилась. Диопит и его приверженцы постоянно указывали на выпущенную искупительную жертву и на Перикла. Афиняне были возбуждены более, чем когда-нибудь. Великий человек, после стольких несчастий, разразившихся над его головой, потрясенный смертью сыновей, с мрачным равнодушием предоставил дела их течению. Для врагов наступила минута действовать.

Предложение лишить Перикла должности стратега и всех других должностей по управлению, возложенных на него афинянами, было принято в народном собрании. После десятков лет славного правления, Перикл-Олимпиец должен был снова сделаться простым афинским гражданином. Неужели же Диопит должен был окончательно победить?

Выступайте вперед мужи, бравшие на себя предводительство народом, Клеон, Лизикл, Памфил, советники и ораторы на Пниксе! Становитесь во главе войска и флота! Берите в руки бразды правления, вырванные вами из рук властолюбивого Перикла!

И действительно, на Агоре ораторствовал Памфил, среди громадной толпы народа, восхваляя своего друга, Клеона, его мужество, его способности и предлагал отдать в его руки бразды правления.

После долгих и горячих споров, из толпы вдруг вышел человек, бедно одетый, со странным, полудиким видом и начал с жаром говорить народу.

— Сограждане! — кричал он. — Мы сменили Перикла — мы, афинские граждане! И это было хорошо. Хорошо, так как доказали, что у нас в Афинах еще есть народное правление — и в этом отношении, повторяю я, это хорошо, в остальных же смешно и странно. Это значит, в некотором роде, обрубить себе ногу в ту минуту, когда нужно принимать участие в беге на олимпийских играх…

— Негодяй! — перебил его человек из подонков общества. — Замолчишь ли ты?

— Нет, не замолчу, — возразил первый. — Я афинский гражданин, так же, как и всякий другой, и не боюсь никого. Я торговец из Галимоса, некогда торговал лентами и знал лучшие дни. Но с тех пор, как у меня умерли от чумы жена и дети и я сам только с трудом вырвался из кучи трупов, я бросил все и занялся в городе переноской трупов. Я помогаю переносить умерших от чумы из домов на костры.

При этих словах все с ужасом попятились, боясь прикосновения к зараженному.

Бывший торговец лентами из Галимоса, не обратил на это никакого внимания и продолжал: