Мэри Рено - Маска Аполлона

• Название: Маска Аполлона
• Автор: Мэри Рено
• Жанр: Историческая проза

Бог Аполлон — стреловержец, блюститель гармонии космической и человеческой. Учитель мудрости и покровитель искусств. Никерат — трагик из города Дельфы. Аполлон — его первая значительная роль и первый большой успех, поэтому маска Аполлона, а в Древней Греции актеры скрывали свои лица, становится его талисманом.

Бог обладает даром предсказывать судьбу, и Никерат становится его глашатаем. Но прислушиваются ли сильные мира сего к словам актера?

---

Цирюльник закончил со мной, наступил полдень. Но Менекрат не позволил мне заказать еду и угостил меня отменной тушеной рыбой. А потом, когда мы поели, сказал, что раз уж я собрался знакомиться с городом, он будет счастлив показать мне Сиракузы и предложить свободную кровать в своем доме.

Это было знамением на перепутье. Человек мне явно нравился; вдобавок он любил поболтать и мог знать что-нибудь полезное. А артистов Диониса связывает целая сеть гостеприимства по всей Элладе; само собой разумелось, что когда он в следующий раз появится в Афинах, я точно так же буду вести себя с ним; потому можно было соглашаться на его предложение, ничуть не унижаясь. Мне крупно повезло; тем более, что не совсем было ясно, когда и как я буду добираться домой.

— Тебе стоило приехать хотя бы ради того, чтобы похороны увидеть, — сказал он между прочим. — Это всегда большое представление с важными людьми; а тут наверняка будет нечто эпохальное.

— Да уж, — согласился хормейстер. — Ведь Дионисий два поколения правил, если по нормальному счету.

Я спросил, на ком организация ритуалов.

— Ну как же, — ответили они. — Конечно, наследник этим займется, кому ж еще. Молодой Дионисий.

Ясно, в отношении наследника никто не сомневался. Хотел бы я знать, что творится в крепости; но не похоже было, что хоть когда-нибудь узнаю.

Менекрат жил на небольшой улочке, в хорошей чистой комнате с побеленными стенами, выходившей во двор. Он показал мне мою кровать, сам свалился на свою — и моментально уснул, как все в тех краях в это время дня. Весна только начиналась, но было очень тепло. Непривычный к этому, я лежал и думал, глядя через окно во двор, с его зеленой тенью пальм и лиан.

Когда тени стали удлиняться, Менекрат проснулся. Мы стали умываться колодезной водой. Он предложил:

— Давай-ка сходим посмотрим, вернулся ли Теор. Он уже должен бы успеть очиститься от мертвецкой. У него мы узнаем что-нибудь из первых рук.

По дороге — в узком кривом переулке, где даже двоим невозможно было идти рядом, — я спросил, кто такой этот Теор.

— О! Это гордость нашей семьи. Он работает у Леонтия, врача; припарки ставит и всё такое. Он вместе с хозяином, и еще с одним великим доктором, Ятроклом, три дня в Ортидже провели, взаперти. Моя двоюродная (он ее муж) едва с ума не сошла, бедная девочка. Говорила, если Архонт умрет, то их всех казнят. Я ее старался успокоить; ведь никто так не переживал за жизнь нашего старика, как Теор.

О Аполлон, подумал я, ты не оставил в беде слугу твоего.

— Меня он не одобряет, — добавил Менекрат. — Полагает, мне надо было предвидеть, что такой достойный человек породнится с нашей семьей, и выбрать себе другую профессию. Но мы от него обязательно услышим что-нибудь. Слишком он любит похвастаться, чтобы ничего не сказать.

Ребятишки, игравшие на улице, сказали, что он уже вернулся. Небольшая комната в доме Теора быстро заполнялась толпой родственников и знакомых. Женщины прятались внутри, но их было столько, что занавеска в дверях выпирала; а двое крошечных мальчишек бегали под ногами, как цыплята. Сесть было некуда. Теор, массивный малый с длинной бородой и манерами, позаимствованными у хозяина, разглагольствовал, стоя у очага. Менекрата он принял снисходительно, но меня вполне учтиво. Я заметил, что вся семья, кроме Менекрата, была белокурой и выглядела совсем по-гречески. На Сицилии такое часто бывает.

Я сокращу вступительное слово Теора, в котором описывались все симптомы заболевания Дионисия от первой дрожи и до трупного окоченения; такие как рвота, потливость, понос и так далее, со всеми подробностями лечения. Он описывал, как каждый раз, когда Леонтий посылал его за чем-нибудь, стража обыскивала его прежде чем впустить обратно к больному…

— … а ведь это совершеннейшая глупость, потому что масса лекарственных средств при неправильном применении может превратиться в орудие убийства. Но у них свои правила, и никто не решался их изменить; когда Ятрокл, наш коллега, пожаловался на задержку, капитан стражи рассказал, как одного солдата казнили за только то, что он дал свой дротик родному брату Правителя; хотя тот хотел только план осады на земле начертить, чтобы Дионисий понял. Он возле себя и бритву не держал, даже чтобы самому побриться, а палил бороду горящими углями. Так что теперь, как вы понимаете, они боялись, что он еще выздоровеет и им придется отвечать. Когда он уже начал отходить, и они услышали от нас, что это только вопрос времени, они перестали обыскивать молодого Дионисия; но видно было, что им это не нравится. С Дионом было бы по-другому; для него правила всегда нарушались.

Комната загудела. Кто-то спросил:

— А Диона там не было?

Теор откашлялся и огладил бороду.

— Это было сложно. Очень деликатное дело. С одной стороны, пациент был изнурен, и любое напряжение могло лишить его последних сил (его сыну не приходилось нам об этом напоминать). С другой стороны, он еще оставался Правителем. Но если подчиняться распоряжениям больного без осмотрительности, то можно стать его убийцей…

Все обдумывали его слова в почтительном молчании. У меня вопрос на языке вертелся; но воспитание прилипает на всю жизнь — не спросил. Зато совершенно седой старичок, не сомневавшийся в своей репутации, пропищал тоненько:

— Что? Что ты сказал? Так Дионисий звал Диона?

— Это тоже, Главк, такое дело, что тут легче спросить, чем ответить. — Он так долго качал головой в одобрение самому себе, что я чуть не взбесился. — В начальной стадии, когда пациент полностью владел своими способностями, его занимали, как это часто бывает, тривиальные дела; боги не послали ему предвидения. Он обсуждал постановку своей пьесы, послал за Тимеем-сценографом; и говорил с ним целый час, вопреки нашим рекомендациям; и то и дело посылал узнать, не появились ли актеры из Афин…

Он вспомнил обо мне, поклонился и добавил:

— Это нам досталась привилегия, которой он был лишен.

Я поклонился в ответ. Менекрат поймал мой взгляд и подмигнул.

— Дион, разумеется, навещал своего родственника, но Правитель был занят всеми этими делами. Он вызвал нас в переднюю и потребовал, чтобы мы немедленно информировали его, если изменится наш прогноз. Сказал буквально следующее: «Я видел эту лихорадку в поле. Она может измениться очень быстро, в любую сторону. Если ему станет хуже, доложите непосредственно мне, и немедленно.» Вы же знаете его манеру. Мой патрон заметил после, что он конечно генерал, но мы ему не подчиняемся, хоть он этого и не хочет знать.

У меня сердце упало. Глядя на этого типа, я мог представить себе его хозяина; и увидел ту сцену.

— Из уважения к его рангу, ему ответили учтиво. Однако, само собой разумелось, что первым обо всех изменениях должен узнавать наследник. А он сказал сразу: «Мой дядя никогда не умел себя щадить. Как и отец. Если мы позволим им встретиться, это его убьет.» Поэтому, когда Дион вернулся, ему сказали, что пациенту нужен покой. На самом деле, к вечеру у него началась горячка, и он стал беспокоен. Мысли у него путались; он отдавал и отменял распоряжения, а потом потребовал что-нибудь, от чего смог бы заснуть. Говорил он много и сбивчиво; и вполне вероятно, что среди прочего, — как ты предположил, Главк, — он порывался и с Дионом повидаться. Но если бы мы вызвали к нему всех, с кем ему хотелось повидаться, то там собралась бы толпа офицеров-наемников, инженеров, послов, сборщиков налогов, конюхов и актеров; хаос бы начался, как это сформулировал наш новый Архонт. Сам он вел себя в высшей степени корректно. Что же касается Диона, то он приходил еще пару раз; а под конец привел и сыновей своей сестры; было даже так, что Дионисий позвал его подойти, если ему что-нибудь нужно, а не стоять, разговаривая со стражей. Но как раз тут у пациента опять замутилось сознание; он стал ругать нас за то, что мы себя врачами называем, а сами не можем даже макового настоя ему дать. Его сын, находившийся рядом, попросил нас не отказывать отцу в этом утешении, быть может последнем. Мы исполнили его просьбу, так что кончина была спокойной.

Ну да, и для докторов спокойной, подумал я. Если не можешь спасти своего пациента, то по крайней мере можешь определить, когда уже не надо бояться его самого, а надо бояться его наследника. В этом смысле им было проще, чем страже.

Теор замолк, и все начали рассказывать разные истории про Дионисия. Похоже, что даже люди, его ненавидевшие, всё равно не могли себе представить жизни без него. А как же иначе, если никто моложе пятидесяти не помнил времени до его правления? Мы с Менекратом уже двигались на выход, когда я услышал, как Теор рассказывает самым близким друзьям о последних словах старого тирана, пока тот еще в сознании был. Выпив настой, он поманил к себе сына и сказал: «Если эти идиоты дадут мне умереть, даже ты, хоть ты тоже идиот, сумеешь удержать Сиракузы. Я оставляю тебе город, скованный железными цепями.» Последние слова он повторил, словно ремесленник, довольный своей работой, и закрыл глаза.