Мэри Рено - Маска Аполлона

• Название: Маска Аполлона
• Автор: Мэри Рено
• Жанр: Историческая проза

Бог Аполлон — стреловержец, блюститель гармонии космической и человеческой. Учитель мудрости и покровитель искусств. Никерат — трагик из города Дельфы. Аполлон — его первая значительная роль и первый большой успех, поэтому маска Аполлона, а в Древней Греции актеры скрывали свои лица, становится его талисманом.

Бог обладает даром предсказывать судьбу, и Никерат становится его глашатаем. Но прислушиваются ли сильные мира сего к словам актера?

---

И подумал, что ни один из нас, пожалуй, не годится на роль царя-философа. Но мне повезло: мне и пытаться не надо.

Он спросил, какая модель понравилась мне больше всех. Выбрать было совсем не легко, но я показал на парадную колесницу с позолоченными венками, которая наверно потребовала больше всего трудов.

— Забирай, — сказал он. — Она твоя. Знаешь, мало кто может оценить настоящую работу. Я дал одну похожую сыну своему, но он ее тотчас сломал; маленькие дети не чувствуют хрупкости, да и не сочувствуют.

Новость, что у него есть дети, так меня поразила, что я едва колесницу не уронил. Конечно, лет ему было вполне достаточно, но как-то это не вязалось, казалось нелепо.

— Теперь у меня будет меньше времени для развлечений, — сказал он. (Лицо при этом изменилось: было уверенным, стало кичливым.) — Когда пройдет время траура, приезжай, Никерат. Дай нам отведать твоего искусства. Заодно и сам отведаешь тех радостей, какие могут предложить Сиракузы. Наши девушки недаром славятся.

В глазах его появилась неприятная алчность; я вспомнил сплетни в винных лавках.

Вскоре я распрощался, унося в руках игрушечную колесницу. А он снова был у верстака, и разглядывал слабыми глазами свои крошечные инструменты.

8

На следующий день я отплыл домой, через Тарентум. Перед отъездом Дион снова вызвал меня, чтобы отдать письмо для Архита, главного человека в том городе, руководителя тамошних пифагорейцев. Дион сказал, в письме просьба к Архиту, чтобы тот помог уговорить Платона; они с Платоном давние друзья-гостеприимцы. Я пообещал что передам. Что-то в лице Диона говорило, что письмо сильное; а еще — что в этом государственном муже, полководце и ученом до сих пор жив очаровательный и гордый мальчишка, не привыкший к ответу «нет».

На пути в Сиракузы мне с погодой повезло; казалось, что и обратная поездка будет такой же… Я до сих пор не люблю о ней вспоминать, но поневоле вспоминаю всякий раз, как приходится ступить на сходни; и отказался от многих приглашений, связанных с морем в плохой сезон.

Не стану утомлять подробностями, но чуть не дойдя до Тарентума, мы попали в свирепый шторм и перевернулись. Перед тем мне было так скверно, что я о смерти просил; но, к удивлению своему, обнаружил, что плыву. Сил уже не было, когда какие-то люди, нашедшие пустую шлюпку с нашего корабля, втащили меня к себе. На входе в гавань перевернулась и она. Я едва помню, как очнулся на причале, промерзший до костей. Кто-то держал меня головой книзу, выливая воду из груди. Не знаю, кто это был. Я снова потерял сознание; а пришел в себя, уже лежа в кровати. Молодой человек, сидевший рядом, сказал, что я среди друзей, вышел и привел какого-то седого старика. В постели было тепло от горячих камней, завернутых в ткань, а в комнате пахло кипящими травами. Потом, когда я уже начал соображать, оказалось, что за мной ухаживают те самые пифагорейцы, к предводителю которых я ехал. Заботиться от пострадавших — это у них правило: служение Зевсу Милосердному.

У меня горячка была, и в груди какая-то гадость; едва вслед за отцом не пошел. Мало что помню, кроме нескольких снов. Они играли мне тихую музыку, чтобы восстановить гармонию в теле, и поили каким-то горячим сладким отваром. А перед глазами у меня целыми днями плясал голубоватый пар из какого-то котла, словно змея под флейту заклинателя. Я потел, знобило; они поднимали меня на высокие подушки, чтобы мог дышать… Однажды я очнулся ото сна и увидел, что тело мое распростерто на кровати, а сам я смотрю на него откуда-то сверху. Рядом стоял жрец и молился, чтобы я заново родился философом. А еще снилось, что я около какой-то могилы, держу череп в руках. Череп был чистый, и я знал, что это пьеса. Какие-то моменты до сих пор мелькают перед глазами: я сын какого-то убитого царя, чья тень взывает ко мне отомстить за него, но я не Орест. Скорее всего, сон оказалось бы нелепицей, если бы удалось припомнить его целиком.

Когда я наконец пришел в себя, молодой человек, который за мной ухаживал, показал мне мой пояс с золотом; счастье, что оно меня не утопило. Потерял я только серебро, не больше десятой части всех денег. Я сразу же спросил о письмах, — он сказал, что письма целы, но их надо высушить. Кормили меня супами и вареными овощами; мясо у них запрещено; они говорят, с чувствительным зверьем надо быть справедливыми, как с людьми, и потому вообще никого не убивают. Но на их пище силы ко мне возвращались. Когда я опять спросил о своей сумке с письмами, молодой человек извинился. Сказал, не было при мне такой сумки, когда меня спасли; но он боялся, что лихорадка вернется, если он меня расстроит, и потому обманул. Я поблагодарил его за заботу; сказал, что он правильно сделал. Вдруг он спросил меня, почему я плачу: что я потерял такое драгоценное? Не в том дело, ответил я; но теперь мне придется самому пересказывать эти письма, а у меня просто сил нет.

Научившись сидеть и почувствовав себя хоть чуточку человеком, я попросил свидания с Архитом. Мне сказали, его работа и медитации отнимают почти весь день, но они спросят. А уже через час он появился; человек лет пятидесяти, с глубоко посаженными глазами, худой, жилистый и деятельный. Тарентинцы доверяли ему абсолютно. Хотя предполагалось, что никто не правит в городе два года кряду, они голосовали за него уже семь лет, не сомневаясь в своем выборе. Я их понял сразу: в нем было спокойствие, которое вмиг заполнило комнату.

Он сел возле меня, выслушал, поблагодарил чрезвычайно учтиво и сказал, что мы еще поговорим позже, когда стану поздоровее. В ту ночь мне хорошо спалось: ноша моя стала вполовину меньше.

Когда я смог ходить, опираясь на плечо моего санитара (я едва заметил, что он красив, уже это одно говорит о моем состоянии в то время), меня отвели к Архиту. Он был у себя в кабинете; в большой побеленной комнате, сплошь уставленной полками и столами, на которых громоздились книги, высушенные растения и вырезанные из дерева геометрические фигуры: кубы, призмы, конусы и всякое такое. А еще — какие-то сложные приспособления с рычагами и веревками. Он был великий изобретатель, и какую-то его новую лебедку использовал весь город. Были там и лиры с флейтами, и стержни для настройки; и благородный Аполлон, игравший на кифаре, в длинном простом одеянии.

Прежде всего он спросил, как я, а потом стал подробно расспрашивать о сиракузских делах. Сказал, что Дионисий часто затевал войны на юге Италии, но Тарентума никогда не трогал, очевидно из-за Диона. А каков его сын? Я рассказал ему всё, что видел сам; потом постарался как можно точнее передать что сказал мне Дион и почему он хотел, чтобы Платон оказался у них.

В конце моего рассказа он заметил:

— Знаешь, ты в точности ухватил и голос, и манеру речи Диона. Наверно очень внимательно слушал его, правда?

— Да, господин мой. Но я же актер, у меня это само собой получается.

— На самом деле? — Он посмотрел на меня с любопытством. — У тебя, должно быть, отличный слух… — Он взял лиру и извлек из нее несколько звуков, чтобы я повторил; но почти сразу сказал, что я плохо выгляжу и мне надо еще полежать. — Отдыхай. И ничего не бойся. Я дам тебе письмо к Платону, и отрекомендую тебя как человека, которому я доверяю. Ну а кроме того, он наверно и сам тебя вспомнит. Он редко забывает людей.

— И ты попросишь его ехать на Сицилию? — спросил я.

Он улыбнулся. Наверно, в тот момент я был похож — как Гомер говорит — на ребенка, который теребит мамину юбку и хнычет, чтобы его на руки взяли.

— Да, попрошу. Ты стал живым письмом от Диона — и оказался гораздо убедительнее бумаги и чернил. Вы с ним наверняка были связаны в прошлых жизнях. Любовью или родством; или он научил тебя чему-то важному, или дал тебе жизнь; или оказал такое благодеяние, за которое душа твоя до сих пор ему благодарна. Такие связи могут возобновляться много раз, при каждом новом рождении. А душой вы оба принадлежите Аполлону. Ешь побольше чистой пищи; слушай подходящую музыку для бодрствования и сна; принимай свои лекарства, и молись Аполлону и Асклепию. Будущее в руке бога. Доверься ему.

Так я и делал. Сил у меня прибавлялось, и в зеркале я видел, что поправляюсь, уже не такой тощий. До сих пор я боялся дороги домой, а теперь смирился: пусть будет, что будет. Но Архит много наблюдал за небом и понимал в погоде, потому удержал меня от посадки на тот корабль, которым я собирался отплывать. А когда он меня отпустил, плаванье оказалось не хуже, чем летом.

Первая часть дороги меня едва не убила, зато вторая позволила отдохнуть. Однако, когда я добрался до Афин, да еще просидел полночи с друзьями, которые собрались у меня, узнать, как я жил всё это время, пойти в Академию пешком я не решился и нанял верхового ослика.

Жилые комнаты Платона выходили на скошенный газон и кусты роз. Дверь открыла старая, достойная рабыня; я не стал утруждать ее своим именем, а сказал что приехал от Архита. Она вернулась и проводила меня в дом.