Василий Ардаматский - Возмездие

• Название: Возмездие
• Автор: Василий Ардаматский
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Детектив
• Год: 1975

Действие романа Василия Ардаматского происходит в начале двадцатых годов.

В нем рассказано о том, как советская контрразведка под руководством Ф. Дзержинского провела умную и смелую операцию по обезвреживанию опаснейшего врага Советской страны Бориса Савинкова и руководимых им тайных организаций.

В книгу включены новые главы — подробное исследование роли Б. Савинкова в корниловском контрреволюционном восстании в 1917 году.

---

Работы здесь непочатый край. И собаки на деревне совсем не такие злые и хорошо дрессированные, как мы это себе представляли на расстоянии и веря некоторым нашим информаторам.[17] Давно не писал таких длинных писем, но когда есть о чем писать, пишется незаметно.

Примите, дедушка, мой сердечный привет.

Серж».

ПИСЬМО С. Э. ПАВЛОВСКОГО — Б. В. САВИНКОВУ

«Дорогой отец, здравствуйте.

Трудно выразить, как я благодарен Вам за доверие, выразившееся в этой моей поездке, куда Вы лично меня снарядили. Благодарен я, кроме всего, еще и за то, что этой поездкой вы вернули мне веру. Последнее время я был близок к запою от сознания своей бесполезности. Да и только ли своей, извините меня, отец! Но я солдат, и Вы знаете, как я верен знамени. Так вот — посылка меня сюда спасла меня от глупостей. Мои дряблые мышцы снова наполнены кровью и силой. Моя энергия бурлит во мне все требовательней и сильней. О, если бы мне Вашу голову и Ваше умение вести политическое дело и политическую борьбу!

Я не имею возможности изложить здесь доклад о том, что увидел и узнал. Я, между прочим, приказал Леониду подготовить такой доклад и отправить Вам со следующей оказией. Оказии не так часты, и он успеет достаточно полно все описать.

Вкратце дело обстоит так: открытие, сделанное Леонидом, сулит грандиозные перспективы. Но открытие сделано не потому, что Леонид вдруг стал гениальным провидцем (вы же это знаете лучше, чем я), а потому, что, попав сюда и начав действовать в пределах своих возможностей, он уже не мог не натолкнуться однажды на это, потому что это распространено широко, можно сказать — по всем этажам здешнего общества. Так что не столкнуться с ним где-то Леонид просто не мог. Но беда в том, что, столкнувшись и выяснив, кто и что, обе стороны объективно поняли, что они созданы друг для друга, а субъективно они почувствовали друг к другу чувства сложные и неодинаковые. Те, на кого наткнулся Леонид, увидели в нем то, что в нем есть, и не больше, — они ведь люди достаточно умные, во всяком случае образованные, интеллигентные и т. д. У них возникло естественное сомнение и даже тревога — можно ли серьезно доверяться на таком уровне? Понимаете? Леонид — надо отдать ему должное — весьма критически оценивает свои возможности в этой ситуации и не корчит из себя лишнее, и доверие к себе завоевывает только одним — действием. Созданная им небольшая организация, которую он для них именует московской (на самом деле это просто ячейка, находящаяся в Москве), почти каждую неделю совершает дела, о которых город узнает, и иногда даже из большевистских газет. Это новым знакомым Леонида импонирует, так как у них как раз с действием дело обстоит из рук вон плохо. Я встречался с двумя лидерами: с тем, которого Вы знаете, и с другим, рангом повыше, по фамилии Новицкий. Между прочим, он сказал, что сталкивался с вами в семнадцатом, во времена Саши с бобриком.[18]

Заодно хочу окончательно отвести наши сомнения в отношении приезжавшего в Париж представителя. И еще раз извиняюсь перед Вами за ту ночную проверку. Перед ним я извинился здесь. Да, он точно то, что Вы о нем знаете. И он находится в острейшем конфликте внутри своего ЦК с большинством, которое после его поездки к Вам, кстати, сильно уменьшилось. Они накопили колоссальные силы и теперь оказались перед дилеммой: или продолжать дальнейшее накопление сил, или прислушаться к ропоту масс, который слышен все яснее и сильнее, и начать действовать. (Мухин в своем ЦК выражает то, что есть в массах, и в этом его сила.) Но тут перед ними сразу встает вопрос: как действовать, что делать, за что объявлять борьбу? Новицкий у них авторитетнейшая фигура, профессор военной академии, крупный военспец (большевики недавно дали ему легковой автомобиль для личного пользования), но политик он никакой — это понял даже я. Да и Мухин, хотя он и ведет борьбу с инертностью и занимает, так сказать, активную позицию, как политический вожак он беспомощен. Так, например, он спрашивал у меня: как поставить народ в известность о том, чего мы добиваемся и какой хотим видеть Россию? А Новицкий сказал мне: мы способны перекрыть жизненные и военные артерии большевистской России, но что предпринимать дальше? Что настанет после этого? Так и сказал — настанет… Ей-ей, какие-то взрослые дети. От такого возраста и все их споры в отношении связи с нашим делом, о заграничной помощи и прочее. Но в этом вопросе, должен заметить, жать напролом нельзя, а поворачивать их обходным маневром некому. Я лично — пас. Скажу так: сплю и вижу Вас здесь. Тогда все их оговорки обсыплются, как шелуха, — настолько у них глубоко уважение к Вам и вашему политическому авторитету, а после приезда сюда Вани — и к вашей политической программе.[19] К слову замечу — не преувеличивайте значения созданного здесь Ваней объединенного комитета действия. Авторитет этого органа для них находится в прямой зависимости от авторитета наших людей. Понимаете? Я сейчас вошел в комитет и делаю все, что в моих силах. Но и сил моих в этой области немного, и хочу я рвануть на юг, где объявились мои очень близкие родственники, вместе с которыми мы проведем несколько красивых и богато поставленных спектаклей — здесь-то вот мои таланты и пригодятся.

Тоскую о Вас сильно и каждодневно. Но осмелюсь сказать Вам — главный плацдарм жизни и борьбы здесь.

Крепко жму руку и до встречи.

Серж».

Когда эти письма были готовы, Павловского отвели в тюрьму, и все написанное им подверглось тщательной проверке — нужно было выяснить, нет ли в каком-либо из писем тайного знака тревоги.

Павловский улегся на койке и, уставившись мертвым взглядом в щербатую кирпичную стену камеры, задумался… Зачем чекистам эти его письма? Похоже, они хотят, чтобы вождь приехал сюда. И Павловский подумал, что при любом исходе его дела он должен предпринять все для спасения вождя. Он ухватился за эту мысль главным образом потому, что она давала ему право в происходящем с ним видеть не трусливую свою услужливость перед чекистами, а нечто исполненное тайного от чекистов смысла. Да, он делает все для спасения вождя.

Последние дни перед его отъездом в Россию они с Савинковым целые дни бродили по Парижу, сидели в маленьких кафе, и тот учил его, как надо действовать в Москве. Удивительно, как точно все предусмотрел Савинков. Разве не говорил он, что Шешеня и Зекунов могут оказаться предателями? Говорил. Даже дважды.

Однажды в бар парижского вокзала Павловского и Савинкова загнал внезапно хлынувший дождь. Они сидели за столиком, вынесенным на крытый перрон, и беседовали, поглядывая на уже готовый к отправлению поезд Париж — Берлин. Осторожно посапывал паровоз, он точно боялся своим сиплым дыханием трудяги побеспокоить господ пассажиров, важно шествовавших по перрону вслед за носильщиками с солидными, как их хозяева, чемоданами. Паровозный машинист, впрочем, с высоты своего паровозного окна смотрел на всю эту суету равнодушно, если не брезгливо. Под крышей вокзала собирался и отражался вниз тревожный шум, в котором иногда вдруг четко слышался голос, то женский, то мужской, то детский.

— Всю жизнь влюблен в вокзалы, — тихо говорил Савинков. Он, смеясь, показал на тучного господина, который бежал вдоль поезда с выпученными глазами. — И вот такой кретин, который спутал время отхода поезда, бегает так на каждом вокзале любой страны. Можете мне поверить.

— Я верю, — как-то отсутствующе сказал Павловский, и Савинков изумленно повернулся к нему.

— Серж, таким я вижу вас впервые.

— Лишь бы не последний, — усмехнулся Павловский.

Савинков тряхнул головой и сказал будто через силу:

— Черт возьми, как трудно быть Уленшпигелем! Конечно же опасно, но поверьте, я хотел бы сейчас быть на вашем месте. Да, да, именно так!

— Вы все еще не сказали мне, каким шифром я буду пользоваться в переписке с вами, — осторожно напомнил Павловский, знавший, как вождь злился, когда его ловили на забывчивости.

— Я думал об этом, — после долгой паузы сказал Савинков. — Понимаете, Серж, какая тут ситуация? Если вы, попав в их руки и получив волшебную возможность подать оттуда мне весть, воспользуетесь шифром — это их только рассмешит.

— Но это лишь в том случае, если они будут иметь возможность контролировать мое сообщение.

— Будем откровенны, Серж: если вы у них в руках, они контролируют даже ваше дыхание. Это ясно, как дважды два — четыре. Поэтому я предлагаю не шифр, а устное с вами условие. Если вы хотите сообщить мне, что вы в опасности и не властны в своих поступках, но все же имеете какую-то возможность послать мне сообщение, в нем, в этом сообщении, в одном месте законченная фраза не должна иметь точки. Между тем как следующая фраза должна быть с большой буквы. Только и всего! Понимаете? — Видя, что Павловский смотрит на него удивленно, Савинков продолжал: — Именно такую наивную штучку им и не под силу будет заметить. А если мы придумаем что-либо посложней, они заметят сразу. Талейран однажды направил секретнейшее послание императору обычной почтой, а другое — лживое — почтой служебной. Лживое письмо оказалось в руках англичан, а то проскочило в девственном виде. На всякого мудреца достаточно простоты — так это называется у нас, русских. Условились?