Александр Лукьянов - Чёрная пешка

• Название: Чёрная пешка
• Автор: Александр Лукьянов
• Жанр: Научная Фантастика

«Чёрная пешка» — повесть в жанре научной фантастики, описывающая устройство Островной империи планеты Саракш. Служит апокрифом к роману Стругацких «Обитаемый Остров», вариантом развития событий, предложенным взамен обещанного А. и Б. Стругацкими, но так и ненаписанного романа «Белый Ферзь».

***

"...Об этом ненаписанном романе среди фэнов ходят легенды, мне приходилось слышать рассказы людей, которые точно знают, что роман этот был по крайней мере наполовину написан, пущен авторами "в народ", и кое-кто даже лично держал в руках подлинную рукопись... Увы."

Цит. по: Ю.Шафранский "Островная Империя, какой она могла бы быть"

"...Так вот в этом романе авторов соблазняли главным образом две своих выдумки. Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира - все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды - гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары. Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же, как мы с вами - чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и не бесами. А в центре царил Мир Справедливости"Полдень, XXII век". Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими заповедям самой высокой нравственности. Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в"своем" круге, общество деликатно (а если надо - то и грубо) вытесняло его туда, где ему было место - в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (что-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип "каждому - свое" в самом широком его толковании. Ад, чистилище и рай. Классика. А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: "А что, разве у вас мир устроен иначе?"

Б.Стругацкий, "Комментарии к пройденному". 199... г .

---

Первую половину дня у заключенных занимала работа. Всеслав сразу же осознал, что конечным результатом отнюдь не были штабели распиленных известняковых плиток или квадратные метры уложенного асфальта. Едва лишь охрана замечала, что "сиреневый" с головой уходил в дело, увлекался им, какой бы оно тяжелым ни было, его сразу же переводили на другую работу, например, на упомянутое перетаскивание камня с одного места на другое, а затем обратно. Или на уборку водорослей на берегу, вывоз их в море и выбрасывание там. Идеальный вариант - если выполняемая работа бессмысленна. Цель её очевидна - показать узнику, что от его умения и прилежания ровным счетом ничего не изменится. Заключенный будет выполнять тот же лишенный смысла приказ, что и любой другой на его месте. узники привыкали чувствовать себя униженными, когда их вынуждали выполнять дурацкую работу, и часто даже стремились к более тяжелым заданиям, если там получалось что-то похожее на результат. Чего и требовалось добиться!

В "Возрождении" требовали соблюдать немыслимое количество законов, предписаний, указаний, инструкций и правил. Их распечатывали и вывешивали на доске объявлений. Но все они были на диалекте эм-до. Как ни старались заключенные, но прочесть всего не могли. А, значит, находились в постоянном гнетущем ожидании, что каждое их действие может быть истолковано, как нарушение правил. Сплошь и рядом случалось, что кто-то из береговиков, давал бессмысленное распоряжение и вскоре забывал о нем. Однако среди "сиреневых" постоянно находились такие, кто старательно его соблюдал и принуждал к этому других. Однажды, например, какой-то отделенный приказал мыть с хлорной известью деревянные ступени крыльца. После такой процедуры древесина стала скользкой. Стражник выпятил губу, поиграл резиновой палкой, хмыкнул и удалился. Тем не менее, некоторые старожилы-"сиреневые" не только продолжали каждый день мыть ступени, но и ругали за нерадивость и грязь остальных, кто этого не делал. Такие заключенные свято верили, что все правила, устанавливаемые охраной "Возрождения", являются стандартами единственно верного поведения. Обращение с "ха-сиреневыми" в "Возрождении" выглядело в их глазах отношением сурового, но справедливого отца к своим несмышленым детям. Даже самый строгий отец грозит взысканием наказанием куда чаще, чем на деле применяет его. Всеслав с изумлением отметил, что буквально на второй день после вселения в барак у многих из "сиреневых" возникало искреннее убеждение, что хотя бы некоторые из офицеров-островитян справедливы и добры. Да вот хотя бы взять фрегат-лейтенанта Хацуко Зо! Один из узников-пандейцев горячо убеждал остальных, что за равнодушием Хацуко кроется справедливость и порядочность, что он от всей души интересуются заключенными и даже протягивает им руку помощи. Настоящий миф сплели вокруг единичного случая, когда стражник бросил кусок хлеба "зеленым". Скорее всего, он сделал это, забавляясь, но действие тут же истолковали как проблеск доброты.

Наблюдая за отрядом №82, который за счет новичков быстро разросся до положенной полусотни, Всеслав поражался, с какой быстротой карантин изменял психику заключенных. Прошло десять дней. По левую сторону дорожки, близ столярной мастерской стражник заставлял "зеленого" прыгать босиком на куче щепы. Восемьдесят второй отряд строем возвращался с работ. Футов за сто отряд, словно по команде, перешел на строевой шаг и сделал "равнение направо". "А ну-ка - стоп, машина! - приказал солдат, -Лево на борт. Глядите, как наказывают тупую скотину за неповоротливость и несообразительность. Запомнили, вы, "фиалки"? Железная логика, отметил Всеслав, верно, так и следует - заключенные продемонстрировали солдату-береговику, что они "не заметили" того, что им не приказали заметить. Зато дисциплинированно остановились и смотрели, получив приказ смотреть.

Не замечать и не быть замеченным. Каждый раз заключенные, оставшиеся по каким-либо причинам в одиночестве, в страхе стремились побыстрее присоединиться к большим группам таких же заключенных. Быстрота была необходима, ибо одинокий "сиреневый" привлекал внимание, и его могли определить в "зеленые". Шансы избегнуть этого резко возрастали, если быстро затеряться в толпе. Стать незаметным - верное средство уцелеть. Но это средство также десоциализирует личность, превращает ее в ребенка, который прячет свое лицо от испуга. Анонимность укрепляла относительную безопасность, но вела к исчезновению той личности, которая вошла в ворота "Возрождения". Но те, кто жертвовал личностью ради самосохранения, несмотря на уплаченную огромную цену, получали возможность превратиться в граждан Островной Империи.

Всеслав, забывшись, шевельнулся, свернутое вдвое одеяло съехало набок, отчего сразу сделалось холодно. Он мысленно чертыхнулся (ругательство на эм-до выскочило само собою) и вновь вытянулся на пахнущем йодом матраце. Еще одним наблюдением стала неожиданная классификация заключенных. Быстрее всего адаптировались к существованию в карантине бывшие бюрократы, чиновники всех типов и мастей. Основное достоинство чиновника - умение приспосабливаться и слушаться мгновенно вылепливало из них готового "выпускника". Такие заключенные всеми фибрами стремились в старшие, десятники, начальники рабочих команд. Потрясающе, удивлялся Всеслав, насколько быстро человек, вырвавшийся в начальники и старшие, забывал свои прежние страдания. Старший отряда посылал на порку заключенного, который нашел на берегу корягу, облепленную устрицами, и съел их. Это тот самый старший, который еще три дня назад, будучи простым узником, полжизни бы отдал за дюжину таких ракушек, теперь искренне не представляет, как возможно такое вопиющее нарушение! Именно радениями старших и начальников из числа заключенных в лагере царил порядок, установленный столь немногочисленной стражей. Сразу же за чиновниками в ряд конформистов Всеслав поставил верующих. Отправление "сиреневыми" религиозных обрядов в немногое свободное время не преследовалось стражниками, хотя решительно не одобрялось. В итоге довольно быстро верующие отказывались от ритуально-обрядовой стороны своих верований, однако характерная для них покорность судьбе и смирение разрастались в геометрической прогрессии. А еще появлялась страстная, неистовая, почти религиозная вера в новое безоблачное будущее уже в качестве гражданина Островной империи. "Вчера" исчезало, вытесняясь мимолетным "сегодня" и кажущимся таким желанным и долгим "завтра". Надежды перерастали в грезы.

Постепенно Всеслав перестал видеть в названии лагеря изощренную насмешку над узниками. Это была Система. Бездушная, но внутренне непротиворечивая. Кровавая, но целостная. Подавляющая, но рациональная. Система полной замены личности всякого проходящего сквозь нее.

Чистилище.

Но были единицы, подобные песчинкам, попадающим на шестерни великолепно отлаженного механизма. Судьба песчинок, само собою, оказывалась незавидной, они исчезали без следа. И машина даже на долю секунды не останавливала и не замедляла работы. Тем не менее душераздирающий скрип свидетельствовал о существовании такой песчинки.

Всеслав запомнил своего соседа по колонне, когда они входили в лагерь. Это был средних лет улумберец из разорившейся аристократии - не то маркиз, не то барон. Однажды отряд № 82 получил наряд на работы в камнерезный цех. Там уже трудились "зеленые". Стражник, присматривающий за ними скучал до тех пор, пока не заметил, что "зеленый" номер такой-то снизил темп перетаскивания известняка и все время норовит ухватиться за меньший конец.

-Лодырь! - с безмерным удивлением констатировал боец береговой охраны, - Значит, ты хочешь, чтобы за тебя работали другие? Но это же несправедливо! Или ты саботажник и желаешь сорвать план распилки камня? Совсем плохо! Эй ты, слизень лиловый, живо сюда!

Он жестом подозвал улумберца и когда тот, подбежав, открыл рот, чтобы представиться, как того требовали правила, небрежно махнул рукой:

-Отставить! Видишь эту "зеленую" тварь? Сейчас я остановлю конвейер, по которому камень движется к пилам, а ты привяжешь тварь к ленте. Веревки возьми в подсобном помещении. Скажешь, что я велел.

Улумберец отказался подчиняться, чем вогнал бойца в глубокое изумление! Возможно, стражник, будь он один на один с маркизом-бароном, не стал бы возиться с ним и просто пристрелил. Но береговик выказал тонкое понимание проблемы. Ведь заключенные видели этот уникальный для лагеря случай неповиновения. Боец приказал и "зеленым", и "сиреневым" прекратить работу и построиться. Потом поставил аристократа на колени, точным ударом приклада рассек ему кожу на лбу. Без малейшего гнева повторил приказ. Улумберец молча покачал залитой кровью головой.

-Что ж, будь по-твоему. - пожал плечами боец, - Тогда ты, тварь, привяжи слизня к конвейеру.